Аспен ухватился за тонкое грязное запястье и потащил тело к кустам. На вопли не отвечал. Прошёл обратно к мастерской, взял лопату, кирку кинул Эйдену.

— Я всё понимаю, я облажался. — Начал он, уже копая. — Такого больше не случится. Мне жаль парнишку, действительно жаль. Но тут уж ничего не поделаешь. Теперь его нужно похоронить и зря не трепаться, сейчас вокруг знатная неразбериха, люди приходят, уходят, нищают и скандалят — одного беспризорника не хватятся. Давай, помоги мне, почва тут каменистая, а медлить ни к чему.

И Эйден помог. Рыл сноровисто, уверенно, зло, совсем не глядя на артефактика. Считая про себя все могилы, которые пришлось вырыть когда-то.

Слухи про смертоносное колдовство так и не разошлись бы. Кого-то из шайки прытких юнцов подняли бы на смех, кто-то и сам бы промолчал, из страха или стыда. Но следы на земле нашёл тот, кто старательно их искал.

Когда Нейта вытолкали взашей, не дав высказаться на стихийном собрании карсов, бить его толком не стали. Неизвестно, по доброте ли душевной или из-за насупленных свидетелей, так по-разному реагировавших на ругань. Среди них явно хватало и сочувствующих. Фермеров, батраков, простых работяг, да и ополченцев, раненых и покалеченных в боях на Валу. Так Нейт нашёл еду, единомышленников, и что ещё важнее — новую цель.

Уплетая жидкую похлёбку, наперебой спорили о том, что же сегодня ел и ещё съест Касимир Галли. Причём имя главы мельников не звучало ни разу, а вот все животные, способные жиреть, поминались так и эдак. Одним из самых недовольных ветеранов был худющий, желтоватый мужик без ног. Без ног, но с мелкой шустрой собачкой-крысоловом. Только по собаке Нейт сослуживца и узнал. Оказалось — тому раздавило голени бревном, при починке стен у Старого форта, и пришлось отнять всё по самые колени. Теперь калека, странно пожелтевший лицом и какой-то сморщенный, поддакивал Нейту громче других, а его брехливый пёс скакал вокруг и… путался под ногами. Перемотанные тряпками культи определённо наталкивали на размышления. Чего лишиться было страшнее? Ответить самому себе было непросто. А вот лишиться чего-нибудь ещё, например — головы, при нападении на главу же пекарей, было очень даже легко. Затевать такое дело без должной подготовки и осмотрительности не стали. Однако жужжащее возмущение, обида и гнев людей требовали выхода.

И выход нашли. Нашли вместе с маленькой свежей могилкой, припорошенной сухостоем. Нейт неспроста повёл компанию именно сюда, люди разошлись не на шутку и уже скоро могли бы столкнуться с городской стражей, вероятно — с плачевным исходом. В пригороде же Маньяри стражи не было. А чертовски подозрительные чужаки, травящие заслуженных людей волкодавами, водились.

Показав сердитым доходягам место у изгороди, где накануне обнаружил следы крови, Нейт отправил их по двое обшаривать округу. Подчинились охотно. Жажда действия и, быть может, той самой крови — подстёгивала лучше плети. Сам же «матёрый ветеран» так завёлся в успешном командовании, что готов был лично придушить всех встреченных врагов, будь то люди, собаки или любые демоны. Наткнувшись на свежеизрытую землю, он принялся откидывать её руками, ковырять стёртым каблуком сапога. Отнял у кого-то широкий нож, дело пошло быстрее. Подоспели ещё люди, всем желающим не хватало места, чтобы копать. Скоро острие ткнулось в мягкое, потянуло за собой тряпку. Рукав, потемневшая в грязи рука… все вокруг ненадолго притихли. Тело мальчика вытянули на свет, стояли, обступив плотно, вроде бы удивляясь, что что-то всё же нашли. Загалдели, споря и сквернословя, кто мог — хватался за нож, кто-то поднял палку, побежали выдирать из ограды колья. Пошли к его воротам. Окружать ли, бить ли скопом с одной стороны и ставить ли засаду у леса — так и не решили. Он уже ждал.

— Многого у меня не возьмёшь. — Гаронд стоял широко расставив ноги, развернув плечи. Рядом на колоде лежал потёртый колун, а чуть поодаль, на привязи, смирно сидели два эссефских волкодава. — А что возьмёшь — выйдет недёшево. Зачем пришли на моё подворье, топчете сеяное, забор сломали? Кто старший?

— Не надо здесь! Это ты тут пришлый! — Вскрикнул Нейт грубо, как только мог. Довольно убого, на самом деле, но шесть мужиков за ним придавали весу любым словам. — Твои псины людей жрут, ты за то в ответе! Думаешь, в такое время с тобой сладить некому? Проучим так, что всем примером будет, хвосты шавок твоих тебе же в пасть вколочу.

Гаронд поднял колун, перекинул из руки в руку. Сделал три шага назад, не глядя рубанул верёвки.

— Режь. Хвосты-то.

Псы ломанулись вперёд. Сбоку, из-за пышного куста боярышника, незамеченная никем, вылетела склянка с горящей тряпкой у горлышка. Бахнуло, полыхнуло, поднялся крик.

— А-а-а чтоб!

— У-убью!

— Кхаш!

— Горю-ю-ю-ю!

Грозный отряд, побросав колья и дубины, нестройной кучей улепётывал сквозь кусты и кочки, не разбирая дороги. Последним хромал неловко их лидер, вроде бы даже грозя ножом при отступлении. Собаки, надо сказать, тоже перепугались и, сбитые с толку, лаяли и метались по двору. Эйден не знал, что именно подействовало так эффектно. Заклятие страха, горючая смесь с хлопковой пылью, льняным маслом и селитрой, или же общая нервозность момента.

— Какая удача. — Заметил он, приближаясь. — Я уж и не надеялся, что всё так…

— Мирно.

— Да, мирно. Без крови. Всего пара опалённых чубов. Я заметил, как они разрыли… Знаешь, зачем пришли?

— Ещё бы. — Гаронд даже хмыкнул удивлённо. Присел на колоду для рубки, окликнул собак. — Теперь у меня мало что есть. Но у них того меньше. Ещё попробуют отнять. Может — и убить. Кто-то наверняка да умрёт. Вам лучше бы забрать своих лошадей из конюшни, там крыша соломенная, могут и спалить.

— А дом?

— В доме я.

— А Бера?

— Бера в погребе. — Фермер потёр топорище колуна, хмуро продолжил. — Схоро́нится в погребе, в случае чего. Там места хватит, стены крепко обложил, переждёт шум. А вам бы, как и говорил, затемно не выходить. Ведь вернутся.

— И ты что, один справишься? С семерыми и больше? — Эйден махнул рукой, подозревая в соседе суицидальные наклонности. — Страже бы донести, да… Не всё тут просто. По всему полуострову бунт, разруха, такое вот. Неудивительно, но и не смертельно. Для большинства. Но ближе держаться было бы разумно. Пока карсы не разберутся между собой — защищать чужаков захотят немногие, ведь и своих проблем хватает. Неделю, две, может месяц — и всё немного успокоится, фаимы переделят усохшие куски Маньяри, остатки изобилия, и прошерстят основательно всё, вплоть до отдалённых деревенек. Смутьяны сами притихнут, а самых отпетых — прирежет ополчение. Но всю беготню лучше переждать настороже. Приходите в мельницу, там стены выше, сам знаешь, да и крыша теперь в хорошей черепице, на раз не запалить. Погреб — не дело, а там и я помогу, и Аспен поможет.

Прошло три дня. Теперь они действительно все укрывались в мельнице, аж вшестером. Гаронд хмурился, оперев тяжёлый подбородок на кулаки и не сводя глаз с жены. Бера лежала на койке в беспамятстве, дыша быстро, с нехорошим присвистом. Аспен и Эйден пытались облегчить страдания больной, что-то кипятя, меняя компрессы и окуривая комнату. Два эссефских волкодава сидели под лестницей, привязанные к кольцу в стене короткими ремнями, совсем неслышные и практически невидимые.

Последний день вышел… непростым. Неприятным и беспокойным. Ещё более беспокойным, чем предыдущие. Жилище магов снова пытались ограбить, на этот раз — почти преуспев. Тощего юношу лет шестнадцати Аспен поймал уже внутри, в самой мельнице. Тот как-то просочился в небольшое высокое окно, прямо сквозь перекрестие железных прутьев, и успел немного поковырять ножом сундучок-мимика. Пожалуй — самое чувствительное место артефактика. Аспен и отреагировал так, будто лезвием шкрябали его глаз. Такие крепкие руки могли бы вытрясти душу и из более крепкого вора. Эйден успел, оттеснил друга, прикрыл собой помятого бедолагу. А спустя мгновение понял, что Аспен остановился сам, и теперь с удивлённой брезгливостью рассматривал что-то, зажатое между пальцев. Тогда все трое уставились на кровоточащее, горячее ещё ухо. Наконец, не вовремя, но что уж поделать, сработали заклятия «мимика», и пока обитый кожей сундучок дрожал, жужжал и страшно шелестел несуществующим роем неведомых гадов — пострадавший юнец шмыгнул к двери и полетел в сторону города, вопя о колдовстве, колдунах, дерьме и язвах. Оставив своё темнеющее ухо, словно волчью лапу в капкане.