— Скажем так — рассматриваю рыцарей, как одну из заметнейших сил страны. Что очевидно. Собственно, орден небесных так же своим вниманием не обделил. Я ведь из Боргранда через Хертсем иду, помнишь?

— Помню, но ты не стесняйся, ещё расскажи. Тандем умелого рассказчика и не менее умелого слушателя — сокращает любой путь вдвое. — Он широко улыбнулся, закидывая ноги на откидной задний борт.

— Согласен и всегда готов. Вот только, пока далеко не ушли, во всех смыслах, что там про Лютера-то… Вчера не успел спросить, что ты дал парню? Надеюсь, ничего что бы…

— Да ладно тебе, конечно — ничего. Всего-то сбор от паразитов в кишках. Чуть пижмы, побольше алтея и девясила. Хороший такой сбор, хороший такой мешочек. Будет раз-два в месяц отваром чиститься, да глядишь — мясом и обрастёт. Если на сырую телятину слишком не налегать. Ишь… тоже мне — деликатесы. Тьфу…

Продираясь через кустарник, овцы нередко оставляют на цепких ветвях пряди шерсти. Совсем немного, так, что и овца не заметит, и пастух внимания не обратит. Однако эти сероватые клочки, столь незначительные для существ огромных, невероятно ценны для ремеза, крошечной, меньше воробья, шустрой пташки. Он, ремез, постоянно наведывался к этим зарослям на окраине дубравы. Везло не каждый день, но, когда удавалось приметить перегоняемых овец, отличный материал уже наверняка ожидал на кустах вдоль тропок. И сегодня денёк вышел урожайным. Перепархивая с ветки на ветку, ремез ловко подхватывал и складывал шерсть так, что через несколько минут уже нарастил пышные белые «усы», длиной в полтора раза больше самого себя. Лететь с таким пучком было неудобно, ветер сдувал в сторону, но, взмахнув сильными крылышками не одну тысячу раз, птица всё же добралась до дома.

Но дома на месте не оказалось. Стройный высокий дубок, росший здесь уже лет двадцать, то есть совершенно неподвластную пониманию ремеза вечность, свалили и бодро чистили от лишних ветвей лесорубы. На соседних деревьях взволнованно щебетали те его родственники и соседи, что гнездились здесь же.

Кособокий селянин, прохаживающийся внизу, распрямился, кряхтя и ворча что-то себе под нос. Заметил на одном из поваленных стволов новое гнездо. Аккуратно отделил от ветки всё ещё дивясь птичьему мастерству. Гнездо было искусно свито из травы, шерсти и пуха, формой оно напоминало детский башмачок. Таких башмачков в его мешке уже накопилось порядочно, подобные птичьи яйца, хоть и были очень мелки, всё же как-то разнообразили привычную похлёбку, придавали интересный аромат, дух, оттенок вкуса. И кроме того — позволяли собиравшему их отлынивать от работы на общей кухне под достаточно благовидным предлогом.

Селянин заприметил «усатого» ремеза. Растерявшись совсем ненадолго, тот, с подлетевшей тут же самочкой, отыскал новую подходящую развилку в ветвях. Добытая шерсть быстро пошла в дело, ловко переплетаемая сеном и палочками. Мужик, присевший за кучей хвороста и незаметный остальным работягам, так и засмотрелся на них.

«Счастливые. Глупые, простые, неунывающие пичуги, — думал он, высасывая очередное маленькое яичко, — даже не умеют грустить. Не осознаю́т, не знают потери. Дерево пало — найдут… тут же нашли другое. Нет гнезда — вьют новое. Святая простота. Совершенно чистая глупость. Не отличимая от седой мудрости. Исцеление в труде, совсем, как бабка наказывала. Иль нет? Какое же исцеление, тут даже и лучше. Нет увечья, нет и нужды исцеляться. — Селянин попытался выпрямиться, но искривлённый позвоночник ожидаемо не́ дал. — А было время, когда и я также пел, прыгал, ни черта не понимал и гадил с лёгкостью, часто и без натуги. Подумаешь, спина. Подумаешь, детишки. — Мужик припомнил мор, унесший семью. Втянул очередное яйцо. Здесь попался мелкий сизый зародыш птенчика, упруго скрипнул на зубах. — Свил бы… тьфу, срубил бы новую хату. Птенцов-детишек опять наделал. Прыгали бы, пели и гадили уже они. Что помешало? Избыток ли разума, недостаток ли глупости? Когда уже не глуп, но ещё не мудр. А летать, да и стоять прямо, уж и не сможешь. Что остаётся, когда осталось так мало?»

Он тяжело поднялся, вертя в руках пустое гнездо, похожее на детский башмачок. Умиляясь и вспоминая, завидуя птицам, неспособным осознать боль потери, побрёл в сторону полевой кухни. Зная, что и на новом дереве ремезам не будет покоя, но и это их не остановит, ведь впереди ещё целое лето и мягкая осень, то есть целая куча времени. Для такой мелкой пташки.

Тяжёлые волокуши взрывали дёрн, продираясь через сырую низину. Грузные волы послушно тянули вперёд, за бровку взрыхлённой глинистой почвы и дальше, до новой лесопилки. Нейт остановил животных, окликнул помощника. Вместе они сняли цепь с привезённых брёвен, сложили их к остальным, ворочая длинными, в рост человека, деревянными рычагами. Столько древесины… И не какого-то сорного валежника, лучшие пробковые дубы рубили, корчевали, распускали на доски, врывали в землю. Нейта мучили противоречия. С одной стороны — уничтожать такое добро было чистым варварством, он знал цену пробке и всё пытался высчитать, сколько ещё её можно было бы срезать с таких стволов за последующие годы. С другой — неизменно растущие укрепления внушали трепет. Бригады рабочих копошились впереди, как пчёлы в улье, гудя разноголосицей деловитой перебранки, визжа и постукивая инструментом.

— Над этой грязищей кинем мостки, через три дня тут можно будет маршировать, не запачкав сандалий, — Нейт похлопал ладонью по тёсаным столбам, опорам для будущего настила. — И поднимать материалы на ближайшие высоты будем, не огибая оврага, вдвое быстрее.

— Так грязищу мы и развели, — негромко протянул Иоргас, говоря медленно, словно жуя жвачку, похожий на тяглового вола ещё и этим. — Не мы с тобой. А все мы. — Он указал округлой, тяжёлой рукой на лесопилку и дальше, на покрытые людьми холмы.

— Нашёл о чём думать. Травку жалеешь? — Нейт рыкнул на куда более крупного, плечистого помощника, напоминая ещё и самому себе, кто тут главный. И старательно отмахиваясь от мыслей о драгоценной дубраве, расточительно вгоняемой в грязь.

У его семьи были фруктовые сады, оливковая роща и даже виноградники, пусть и не такие плодовитые, как на вулканической почве Сарда. Нейт знал, что деньги таки растут на деревьях, но, чтобы их собрать, бережливости необходимо не меньше, чем труда. Здесь бережливостью и не пахло. Пахло свежей щепой, рабочим потом и промасленным железом. И за всем этим, как-то неуловимо, но очевидно, ещё и удалью, отвагой, славой…

Карсов вал, система старых укреплений, перечеркнувшая от моря до моря узкий перешеек, отделяющий Карский полуостров от материка и бирнийских земель, будто очнулся от многолетней дрёмы. Как после долгой зимы проклёвываются первые побеги, так и окрестные холмы всё заметнее светлели рубленой древесиной. Лучшим пробковым дубом, росшим здесь долгие десятилетия. Рвы углублялись и ощетинивались кольями, земляные валы росли, укрепляясь мощными сваями, дозорные башни тянулись ввысь. Старый каменный форт щерился новыми зубцами стены, будто крепкий старик, исхитрившийся отрастить новые зубы.

Нейт предвкушал нечто особенное. Скорое начало настоящей жизни, полной свершений и смысла. Его не так давно приняли в состав самого привилегированного подразделения армии карсов — «Железные рёбра». И, как истинный неофит, он жаждал скорее показать себя в деле. Тяжёлые фаланги́ты, закованные в лучшие латы местного производства и вооружённые традиционными алебардами — экипировкой они превосходили большинство рыцарей из соседней Бирны. И при случае высмеивали последних, глумясь над славой так называемых железных львов и зовя их тряпичными псами Редакара. Однако, пусть даже не всякий из осмеянных лайонелитов мог позволить себе сразу кольчугу, меч и боевого коня, растущую силу свободного Редакара чувствовали и здесь. Да и весь Уилфолк, возможно — сильнейшее графство раздробленной Бирны, тоже так или иначе выступал на стороне торговой Лиги.