Тихо, по меркам вечно копошащегося военного лагеря. Соратники рядом деловито хлопотали, приводили в порядок снаряжение, обсуждали прошедшее и предстоящее. Отдохнуть можно было и позднее. Нейт принялся вычищать кирасу, убрал присохшую глину, проверил боковые ремни. Отладил особые замки у плеч, они были надёжнее ремней, не перетирались, не гнили, но были чувствительны к грязи. Потом наплечники, наручи, набедренники, поножи, всё начисто и насухо, а после тщательно смазать «шерстяным воском», специальным жиром с овечьей шерсти. Он был лучше пчелиного воска, сала или масла, не собирал пыль и грязь, держался дольше, не слишком вонял. Нейт задумался, обрабатывая шлем. Без забрала, но с развитым козырьком, боковыми полями и крупными неподвижными нащёчниками, тяжёлый, надёжный шлем. Шея под таким, правда, поначалу гудела. Слева, ближе к виску, виднелась хорошая вмятина, глубокая зарубка, вероятно — от топора. Её не так сложно было выправить, для подобных работ в лагере имелись кузнецы, но Нейт не собирался этого делать. Отметина не несла особой опасности, а смотрелась боевито, совсем как шрам, который напоминает и украшает.

Свою алебарду он отыскал с немалым трудом. Хоть, упустив древко из рук в момент первой сшибки, знал где примерно смотреть. В груди саврасой кобылы, которую и встретил хорошим ударом. Правда наутро, в подсыхающей мешанине из тел и глины, найти исколотую и изрубленную тушу тоже было непросто. Поворочав туда-сюда, удалось высвободить остриё из тисков упругих лошадиных костей. Добротная сталь, теперь оттёртая и смазанная, тускло поблёскивала, будто только вышла из кузницы, лишь древко стало темнее, напитавшись кровью и грязью. А вот тяжёлый короткий тесак несколько пострадал. Ведя ногтем по замятой, местами сколотой режущей кромке, Нейт вспоминал, как пришлось поработать накануне. Звон металла и чавканье слышались вокруг. Но теперь это был совсем другой, деловитый и созидающий звон работы, ремесла, да и чавкала не плоть, а обычная слякоть под ногами. Да может ещё вечно голодный толстяк поблизости, таскавший в каждой складке одежды по сухарю.

Закончив со снаряжением, Нейт аккуратно повесил всё на самодельные стойки. Другой кирасир рядом укладывал свои латы в сундук, которым успел разжиться. В палатке на десять человек было темно, сыро и тесно, набросанные на земляной пол доски мокли и трескались. Хорошо, что проводить здесь много времени и не получалось, работы по лагерю хватало, свободные руки не долго оставались свободными. Что-то рыли и строили постоянно, но карсы тянулись к Валу со всего полуострова, новых людей надо было где-то размещать, кормить, да и гадили они регулярно. Толково наладить быт пока не успевали, но Нейт не сомневался, что каркасы удобных казарм скоро обрастут «шкурой», землянки пустят в небо уютные дымки́ очагов, а вся эта мерзкая сырость будет загнана в специальные канавы, где ей и место. Да, пустяковые житейские мелочи не значили ничего. Главное, как он показал и ещё не раз покажет себя. И отец будет горд, что таки потратил на латы ту жуткую кучу денег.

Лучшее сардийское вино вспенилось, налитое в вонючий осклизлый рог. Будто бы живой, глубокий рубин благородного напитка был оскорблён неподобающим сосудом. Рао́с ухмыльнулся еле заметно, чувствуя тяжёлый дух застоявшегося эля и кося не менее тяжёлым взглядом на вошедшего. Посланник, прибывший вроде как отчитывать его, смотрелся и ощущал себя ровно таким же, полным достоинства и благородства созданием, вынужденным опуститься во грязь и смрад, снизойти до отвратного общества завшивленной солдатни. И Раос наслаждался такими параллелями, пусть и не вполне осознанно.

— Вы прибыли так быстро… барон? — он прекрасно знал титулы и даже родословную «проверяющего». А уж что подобные насмешки разозлят дворянина — знал наверняка. — Как лихо держитесь в седле, управляетесь с конём. Как ваш скакун проехал с полдюжины шагов в точном заносе, застыв, аки стату́я, прямо перед моим штабом. Моим шатром. Моим… поняли вы?

Барон нервно дёрнулся, скользнув правой рукой за отворот мундира. Стоявшие за ним наёмники, тощие, жилистые бродяги, тут же скрутили, заблокировали гостя, не обращая внимания на проклятия и угрозы, посыпавшиеся из благородного рта.

— Эй-эй! А ну-ка! Сейчас же отпустите уважаемого графа. — Раос выглядел, да и был человеком суровым, но обветренные прохвосты в линялых стёганках отлично понимали, что имеет ввиду командир. Продержали пленённого ещё пару мгновений, стискивая и выкручивая руки даже сильнее. — Ну вот, господин герцог. Не обессудьте. Что с хамов взять? Давайте, что у вас там. Свёрточек-свиточек. А-а-а, кака печать! Аж ломать жалко. Вы поясните что на словах? Нет, — оборвал он сразу же, как тот попробовал вставить слово, — ну так я понимаю. Должно быть — торопитесь страшно. Задерживать не смею. Уж как-нибудь учитаем, найдём грамотных али по слогам. Не переживайте.

После того, как барона практически вытолкали взашей, Раос нахмурился уже искренне.

— Ну что там? Купцы негодуют? Лыцари грозятся? — ядовито-насмешливо поинтересовался рябой дахабец, напоминавший нищего пирата, служивший при нём сотником.

— Не коверкай специально, у тебя и само собой плохо выходит, — сухо отрезал командир наёмников. — А на рыцарей я срал. И на барончика этого тоже срал. — Он поёрзал на широченном раскладном стуле. Бархатный алый полог, сложенный в несколько раз беспорядочными складками и призванный несколько смягчить его походный «трон», не мог облегчить боль от набитых вчера мозолей. — Но на купцов даже я насрать не смогу. Лига великовата. И понятно, что Редакар негодует. Ведь радоваться и нечему.

Раос тяжело поднялся, вминая каблуком в грязь алый бархат, свисающий до земляного пола. Распрямился, повёл могучими мускулистыми плечами, медленно застегнул жилет на круглом животе.

— Ладно. Обосрались и обосрались, с кем не бывает… Но продолжая о говне — нужники чтобы поставили сегодня же. Канавы вырыть до завтра. Частокол от сих и до западного взгорья. И чтобы крепок, как у них.

— А может уж сегодня возьмём. — Негромко, как бы извиняясь, что привычно огрызается, проворчал дахабец. — Иль на днях.

— Может. Теперь поеду. Осмотрюсь.

Крупный боевой конь шёл жёсткой рысью, задница болела, живот трясло. Лоснящийся вороной жеребец, настоящий мощняга и красавец, оказался той ещё тварью, злобной и наверняка хищной. Кусался хуже сторожевого пса, по поводу и без. Но Раос был доволен недавней покупкой, ведь злоба животного не отменяла его отменных рабочих качеств. Вынести такого хряка как он, в бригантине и при оружии, мог далеко не каждый. Больше того — злющий вороной был зол и на врага тоже, лягался, норовил ухватить пехтуру за чуб и даже бил копытом вперёд. Однако, очень жёсткий аллюр жеребца неизменно отдавался болью стёртой задницы. Приходилось терпеть.

Раос, со скромным эскортом из пяти всадников, объезжал перешеек, разглядывая при свете дня последствия вчерашней ночи.

— Ишь ты, презренные муравьишки, — пробасил он задумчиво, вглядываясь в холмы по ту сторону вырубленной низины. — Пуще прежнего роют, напугались видать вчера. Таким не мешать — жить в норах станут. — Кто-то из эскорта вяло хохотнул, остальные молчали. — И нам также стоит окопаться. Галопом к Чёрному, скажешь, что велю выкопать за теми пнями ров. И за ним вал насыпать. И чтобы когда возвращаться стану — сорок доходяг с лопатами уже запыхались. Пошёл!

Потасканный всадник сорвался в галоп, вдавливая шпоры в бока коня. Когда речь шла о деле — это сборище бандитов и проходимцев подчинялось беспрекословно.

— А там у нас что? — Раос придержал норовистого жеребца, останавливаясь на каменистом пригорке. — За стеной копошение, прям у нас под носом. Ну не наглость? Так, дай сюда. Экий приклад нарядный. — Он нетерпеливо выхватил протянутый арбалет, умело, прямо в седле, зарядил. Выстрелил сильным навесом, почти не целясь. — Приклад нарядный, а тетива ослабла! У-у-у позёр! — подзатыльник вышел тяжёлый, но необидный. Как бывает только у старого командира. — Хех… а всё одно засуетились, смотри, целятся. В Меня!