— Мура́д а-ха́р. — Он поклонился, приветствуя старшего гнома. Тот ответил кивком, бессловно, холодно и неучтиво. Имел право и повод. Смерил опоздавшего артефактика тяжёлым взглядом, и направил коня в голову колонны.

Один из пеших гномов, широкоплечий командир, пролаял команду. Все двинулись за всадником. Его норовистый гнедой энергично переступал ногами и тряс в нетерпении головой, желая галопа, но скоро покорился, успокоился, пошёл ровно и чинно, как подобает несущему вельможу. Вельможа этот не был высок, что и понятно, но со спины боевого жеребца мог смотреть на всех сверху вниз ещё и буквально. Корп Халли́н принадлежал одному из влиятельнейших родов Боргранда, правда — самой ничтожной его ветви, потому и прозябал здесь, на Карском полуострове, долгих пять лет, приглядывая за добычей руд в Вилбоа и представляя средь карсов волю владыки. Он презирал карсов, брезговал бирнийцами и заранее начинал ненавидеть сардийцев, хоть пока и не имел несчастья быть с ними знакомым. Приказ, полученный им напрямую от владыки Мо́ддана, повелевал оставить Вилбоа и двигаться к Лониано, попутно собирая угодных ему, Моддану, слуг, дабы вывезти их всех из затруднительного положения, из-под осады редакарцев и внутренних волнений, охвативших полуостров. Что, с одной стороны, безмерно радовало Корпа, пять лет не видевшего стен Боргранда и родной жены, с другой — небезосновательно тревожило, ведь зона его ответственности не ограничивалась шахтами и карьерами Вилбоа. Что ждало его дома? Хвала, за обеспечение порядка в десятитысячном городе, силами всего сотни бойцов, да намёками на несравнимо бо́льшую силу далёкого Боргранда, или осуждение, может быть даже кара, за неспособность удержать от волнений… крохотный клочок земли, три городка, имея за спиной целую роту отборных гвардейцев и приказ самого владыки? Корп Халлин не знал, но был уверен, что после его ухода эти алчные людишки разойдутся совсем уж широко, вырезая и грабя друг друга там, куда ещё не успели добраться грабители иноземные, тоже, впрочем, жалкие, никчёмные и медлительные. Оставалось только выполнить последние распоряжения, доставить в целости кучку леммасийских ростовщиков, всяческих шпионов, да одного ярмарочного фокусника, а там и будь, что будет. Да и жена, что бы там ни было, уж точно ждала на месте.

Глава отделения Банка Холскагара в Маньяри тихо трясся в темноте своей роскошной кареты. Рассуждая, а может ли он всё ещё зваться главой, ведь и от отделения толком ничего не осталось, и уцелевшие служащие, то есть он, покидают город и полуостров. Несколько стражников, дорогущих наёмников, отработавших за последние пару дней каждую монету, потраченную на их жалованье за годы, шли по обе стороны от экипажа. Суровые, жестокие люди. Только рядом с такими, оплаченными из собственного кармана и казны Банка, и можно было чувствовать себя в относительной безопасности. Бывший глава отделения Банка в Маньяри слегка жалел, что не успел забрать с собой ту брюнеточку, да завидовал своим коллегам из Вилбоа, сидящим в следующем экипаже. От ужасов погрома и бессмысленной бойни их город сберегли гномы, жаль, что их руки оказались коротковаты, чтобы дотянуться и до соседей.

Колонна мерно продвигалась сквозь ливень. И хоть каменистый тракт, вопреки обыкновению, не был теперь безопасным, никто не отважился бы напасть на многочисленную, хорошо организованную и вооруженную группу. Если кто-то и замечал путников через льющиеся с неба потоки воды — то стремился убраться подальше, затаиться меж скал и холмов. Времена, и раньше-то непростые, обещали стать по-настоящему трудными.

Нечто смрадно-склизкое, горячее и влажное плясало по лицу. Чавканье и сопение раздавались где-то над ухом. Эйден проснулся, долгие минуты оставался без движения, осознавая — что, зачем и почему. Пёс Гаронда повернул голову набок, уркнул и снова попытался облизать его грязное лицо. Дождь давно перестал, солнце клонилось к закату, лужа, в которой Эйден лежал больше суток, казалась странно тёплой. Отодвинув собаку, он отполз на место повыше, оставляя широкий грязный след. Посидел, почёсываясь ужасно сморщенными пальцами, потягиваясь, оглядывая совершенно безрадостную округу. Мельница, мастерская и прочее — оставались на своих местах невредимыми, что было ожидаемо. Однако тела и их фрагменты, то, что оставалось от пытавшихся штурмовать мельницу, разметало далеко и мелко. Хотя, насколько Эйден помнил, Бездна должна была воздействовать лишь на суть, сущность, душу, а не на бренные мясные оболочки. Завернув голову подальше, он заметил ещё и интересный белый участок, растянувшийся полукольцом в сотне шагов от кочки, с которой так не хотелось вставать. Выудив из грязи трость старика Гаспаро и обив её от глины, он всё же поднялся, осматриваясь и прикидывая, насколько ещё хватит бледного, мутного, как яичный желток, затянутого туманом солнца.

Светлый, бело-серый участок оказался мёртвыми, плотно жмущимися друг к другу овцами. Должно быть, скотинка не пережила применения редких магических техник и пала на месте, сбившись в кучу и не отбежав далеко. К счастью, учинённый накануне пожар, потрепавший ферму Гаронда, разогнал и распугал остававшихся у него животных, и теперь самых быстроногих из них нашли и вернули на место собаки. Разумные, благодарные звери…

Пять овец и коза, поредевшая отара, сиротливо жались к кустам барбариса. Два волкодава лежали где посуше, неподалёку, не выдавая слишком своего волнения, без суеты, выполняя возложенные на них обязанности, будто ничего такого и не случалось. Эйден кивнул им, сразу здороваясь и одобряя службу. Похоже, теперь это были его собаки. И его овцы.

Он ушёл в мельницу, пошатываясь и не сразу вписавшись в дверной прём. Напился воды, скинул мокрую одежду, осмотрел раны. Всё, кроме ноги, не внушало опасений. Бедро же, красное и распухшее, местами даже начинало чернеть. Алхимик, вспомнив ампутацию Иллура, расхохотался так, что с ближайших деревьев шуганулись дрозды. Нервишки откровенно пошаливали. Пролечив их привычно, спиртовой настойкой с хмелем и мятой, стал дышать свежее, глубоко и жадно. Разжёг очаг. Пробитый в стене дымоход тянул хорошо, огонь гудел ровно, быстро нагревая котелок с водой. В плане бытовом, житейском, всё было не так уж и плохо. Много удобнее, чем в пещере или под ёлкой, да ещё при зимних морозах. Ногу, правда, хотелось бы сохранить. Эйден махнул ещё стакан, концентрируясь на том, что этот стакан у него есть, долго сухим ему не стоять, да и пока давишь гной и шурудишь рану — не будет времени рассуждать о высоком и вспоминать лишнее. В раскрытую дверь задувал прохладный вечерний ветер, залетали редкие капли снова заплакавшего дождя. Он крикнул, подзывая собак. Те вышли в полосу света, но к крыльцу не приближались. Даже подобрав брошенные куски сыра, покружились рядом и пропали. Ушли ночевать под навес мастерской, прямо среди овец. Эйден так и не заметил чёрную мышь, сидящую напротив двери под лестницей, строго смотрящую в темноту.

Минула неделя. Уж пара дней, как отступила лихорадка, давно исчезли галлюцинации, даже слуховые, нога оставалась при нём и дни теперь бывали вполне сносными. Ночи же пугали по-прежнему. Яркие страшные сны возвращали туда, откуда он с таким трудом выбрался. Или всё ещё выбирался. Бои, осады, долгие переходы и лесные скитания, потери, убийства и постоянное бегство от чего-то, что нагоняло. Нагоняло хотя бы ночью, стоило только прикрыть глаза.

Вынося поганое ведро, Эйден приметил, что на подворье совсем не осталось падали, ни людских, ни овечьих останков. Должно быть, подъели собаки или ещё кто. Это было неплохо, лишняя зараза, смрад и вопросы были бы ни к чему. Один раз наведался знакомый травник, вроде в гости или посмотреть, проведать. Тот тоже был не вполне здоров, жаловался на частую теперь хворь, показывал волдыри. Эйден поделился снадобьями, даже отдал одну из оставшихся овец, но про болезни и проклятия говорить не стал. Больше расспрашивал.