Аспен, тем временем возившийся с особой стеклянной колбой, наконец закрепил её на шесте, поднял над головой и устроил в специальных зажимах борта телеги. Спустя пару мгновений раздалось шипение и яркий жёлтый свет залил всю округу шагов на двадцать. Они пересеклись взглядами с бордель-маман, обменялись вежливыми, холодными поклонами. Из хаты и окружающих шалашей стали появляться дети и подростки, будто слетающиеся к фонарю мотыльки. И они, и женщина сразу догадались, что телега сулила нечто хорошее. Аспен взвалил на плечи сразу два тяжёлых мешка муки. Эйден, как-то отрешённо и чуть задумчиво, взял лишь один полегче, с чечевицей. Дети же, хоть внешне худые и неловкие, взялись за остальное с целеустремлённостью муравьёв, и, под деловитым руководством госпожи Дзилано, все припасы были разгружены, заняв собой чуть не треть общей хижины.

Чуть позже, в короткой прощальной беседе, она рассказала, что не является хозяйкой одного из лучших борделей города, а всего лишь управляет им. Детей же, часть из которых ожидаемо оказались «отходами» торговли любовью, поддерживает, как может. В свободное от работы время. Без ущерба для дела. При том, что в Маньяри чрезвычайно тепло относились к продажным женщинам, их ублюдков воспринимали исключительно прохладно.

Не успели друзья отъехать и на полсотни шагов — позади уже дымил костёр из наспех собранного мусора, закипал старый гнутый котёл, намечался самый настоящий праздник.

— Не только остриженного, но и второго, бородатого, я уже видал. — Худой, дерзкого вида сорванец говорил с набитым ртом, по подбородку текло. — По особнякам гулял, по крышам. По самым высоким. Те, что в бордовой черепице — страшнее всего. Чуть что — и вниз катишься, два раза так было, однажды за водосток ухватился, а другой — прямо в яблоню влетел. Хорошо густая, крепкая, так до земли и не достал, в ветвях запутался. Исцарапался тогда весь…

Госпожа Дзилано не торопила, слушала вполуха. Не только Джори, но и остальных, вроде думая о своём, но привычно просеивая городские слухи и наблюдения.

— Но быстро зажило, знахарь же и давал свои склянки. Через госпожу Мэйбл передавал. Щипало. А, так про бородатого! Видел я его, говорю. Дом у Красной аллеи, здоровый такой, где ростовщики-леммасийцы живут. В тех местах, правда, на крышах особо делать и нечего, разве что красиво. Ни мяска не сушится, ни простыней с балкона стянуть. Однако ж и бьют реже. А у тех ростовщиков я с чёрного входа попросился, слуга не пустил. С парадного стучался, пока туда-сюда ходили, я и щётку обувную упёр, и салфетку с комода ближнего. Меня только выгонять — а я уж и сам того. Так вот бородатый, говорю, там тоже был. С самым старым леммаси́ном говорил. Кивали оба. Такие холёные, чистые, согласные.

— За банкирами посматривай, — Дзилано доливала длинным половником опоздавшим, чечевичная похлёбка удалась отменно, — но слишком близко не суйся. Схватит их дуболом за шиворот — поймёшь, что лучше бы с крыши падать. Может, слышал что путное? Хоть слово?

— Через окно ж видал. Только и знаю — кивали. А, ну ещё старый руками разводил, хмурился, как бы сетуя. Не нравилось ему что-то видать, похлёбка кислая или жена старая.

— Я тебе! — Дзилано стукнула мальчишку по лбу, половник звякнул, вокруг засмеялись. — На ещё похлёбки, тяни быстрее. Такой в Леммасе точно не дают.

Джори довольно хлебал добавку. Он хорошо подмечал детали, но редко когда понимал их суть. Знал, что госпожу легко подначить, вспомнив о возрасте. Знал, что она добрая и не слишком рассердится. Хорошо знал, что Дзилано любит их истории, всегда слушает и иногда хвалит. Разницы же, между рассказом о дохлой кошке на крыше или мёртвой служанке в канаве — почти не видел. А вот госпожа Дзилано видела, будто своими глазами, всё, что видели её подопечные. И понимала, конечно, несравнимо больше. Среди прочего, она почти не сомневалась, что старый леммасиец говорил с мастером Аспеном о трудностях, которые ждут их всех. Глава местного отделения банка Хол-Скага́ра был важным, информированным, дальновидным человеком. Торговля с Леммасом считалась важной для карсов, а теперь Редакар делал её практически невозможной. Что ж, финансовые проблемы почти всегда можно было пережить. Тем более — пока знающие и дальновидные люди готовы переживать их рядом с тобой.

Банк Хол-Скагара был представлен на Карском полуострове аж тремя отделениями. В Лониано, Вилбоа́ и Маньяри. То есть во всех значимых городах карсов. Дополняя рассуждения госпожи Дзилано, можно было бы отметить, что леммасийские банкиры не ограничивались делами торговыми, а их ссуды, страховки, проценты и интересы имели не только денежное выражение. Дипломатические связи не только с Леммасом, но и с некоторыми графствами Бирны, Меланором, Старым Агрином и главное — Борграндом, не могли быть точно оценены, ибо были бесценны. Ситуация с Редакаром, развивающаяся довольно рискованным образом, представлялась главам Банка двоякой. С одной стороны — конфликт и нарушение торговых цепочек были опасны для карсов, важных партнёров и давних союзников. С другой — всё это зеркально било и по самому Редакару, сегодняшнему конкуренту и опасному сопернику. С третьей стороны был сам Боргранд.

— И пока Владыка Моддан не сказал своего слова, действовать стоит крайне осторожно. — Управляющий Банком, статный старец, даже в ночном колпаке выглядящий величаво, указал тонким пальцем неясно куда. Быть может — в будущее. — А когда всё же скажет, ведь молчать долго здесь нельзя… следует удвоить осторожность. Чуткий слуга, по сути своей, не слишком отличен от безвольного инструмента, ежели им владеет такой хозяин. Однако, будучи достаточно чутким, и слуга может вовремя среагировать, уклониться, оторваться, предпринять нечто эдакое. Тогда как слепой инструмент будет сломлен, принесён в жертву делу или же просто утерян по случайности.

Молоденькая… нет, просто симпатичная служанка смущённо хлопала глазами. Большими, чарующе тёмными. Управляющий ясно различал в них средней глубины омут… умеренный ум, некоторую хитрость и смекалку. Его трудно было обмануть притворством, как ни старался он сам хоть немного обмануться. Старец коснулся её интересных мелких локонов, вьющихся до плеч. Отвёл их в сторону, касаясь лица, шеи. Потом груди. Он не боялся говорить откровенно с этой «коварной» девушкой. Видел её практически насквозь, важное различал при первом же взгляде, а в случае чего — просто приказал бы её придушить. Может ещё и прикажет. Но позже. С мёртвой девушкой тоже можно было поиграть, но она быстро придёт в негодность, а другую такую пришлось бы искать. И неизвестно, как скоро найдёшь. Он гладил оголённые маленькие груди, колол седой щетиной набухший сосок, слюнявил, сдержанно пыхтя, всё, до чего мог дотянуться. Служанка не разделась полностью, но была будто бы более нагой, открытой и бесстыдной, чем он когда-либо видел.

Отдыхая, прикрывшись только своим ночным колпаком, старый леммасиец приказал подать специальные зелья. Для себя и для неё. Девушка изящно ступала, неся поднос. Поставив, любопытно принюхалась, исследуя оба. Улыбнулась так, что колпак шевельнулся.

Ветер часто менял направление, трепал плащ, как игривый пёс. Эйден осторожно ступал по камням, перебирался через рыжие скальные гребни размером чуть не с лошадь. На одном из очередных препятствий присел, поправляя перчатки из коричневой замши. Руки немного подмерзали. У него. У неё нет.

Мэйбл бодро шагала, или скорее карабкалась, следом. В мужских штанах, в короткой курточке, в интересной вязаной шапочке, сзади она вполне могла сойти за мальчишку. Спереди, разумеется, нет.

— Не зябко? — Эйден иронично кивнул на расстёгнутые пуговицы рубашки. Уже четыре, тогда как изначально расстёгнуто было две.

— Ни капельки. И язвить вы можете сколько угодно, о всемогущий волшебник, — девушка и не думала смутиться, приосанилась, шутливо провела руками по талии, — но в присутствии такого мужчины бросает в жар любую. Ишь, хмыкает он. Давай-давай, мерзляк, чеши дальше, я видала и более злые ветра.