Перегнувшись через край кровати, Кьяра хмуро поглядывала на Мэйбл. Та участливо придерживала её за руки, пока сзади отчаянно пыхтел Дюк. В больших тёмных глазах плясали отсветы масляной лампы. Ритмичные шлепки и хлюпанье, казалось, не закончатся никогда, парень был удручающе пьян и вынослив.

— Я так и не поняла. — Полураздетая Кьяра недовольным рывком отняла кувшин с остатками вина, допила в несколько глотков, запрокинув растрёпанную голову. — В чём смысл?

— Ну как же? Столько было сказано про лошадей, про страхи, про целесообразность… — Мэйбл даже как-то разочарованно скуксилась. Будто её шутку, её остроумную шпильку не заметили, или заметив — поняли не так.

— Да какие к чёрту лошади? Манжеты… Манжеты-то здесь при чём?! Как его ебучие кружева вяжутся с отвагой?

На резкий окрик девушки в углу закашлялся Дюк Тафт. Утомив обеих, он, судя по всему, изрядно утомился сам, и почему-то ушёл отдыхать на пол, стянув с собой одеяло и соорудив довольно аккуратную лежанку. Сейчас, давясь дымом из небольшой изогнутой трубки, юноша погрозил пальцем в пространство. Шумно прочистив горло, сплюнул на стену.

— Не шали, курва. — Прохрипел он, пытаясь восстановить голос. — А как вяжутся — я ж уже говорил. Не знаю только, тебе ли… Шелка солдата удачи, позолота наёмника — всё, что случится взять добычей или получить жалованьем, уйдёт в песок. Вместе с самим наёмником. Довольно скоро. И коли, осознавая это трезво, — Дюк кисло икнул, привычно подавив рвотный позыв, — мы остаёмся теми, кто мы есть… Проклятье, я запутался.

Мэйбл язвительно захохотала. Швырнула в парня подушкой.

— Спуская деньги на нас, богатые тряпки и выпивку, — назидательно протянула она, — сей храбрый воитель как бы отрекается от страха смерти. Принимает её неизбежность, неотвратимость, скорое наступление. Мол, чего копить, раз завтра помирать? Помереть он готов. Смело? Красиво?

— Ну вот. — Дюк важно кивнул. — Всё-то вам надо разжевать, упростить, опошлить. А на перешейке уже пляска. Карский вал разрастается. Вот ваши и тянут к себе всех, кого могут. Иногда и дельных людей выписать удаётся. — Буркнул он, вероятно, о себе. — Доплыл сюда морем, с сардийскими пиратами, но по пути к работе нужно и гульнуть. Лишнее скинуть, чтоб карман не тянуло. И в случае чего не обидно было.

Юноша с силой швырнул тугой кошель, попав Кьяре в оголённую грудь. Та словила, даже не пискнув от боли. Переглянулась с Мэйбл. Кивнула, соглашаясь.

В окрестностях Маньяри всегда хватало плодовых садов, овощных делянок, встречались даже редкие виноградники. А вот яровой пшеницы было немного. Тем более теперь, в начале сентября. Эйден, преисполненный поэтической тоски, сидел у узкого мельничного окошка и наблюдал за уборкой последнего в округе золотого поля. Тугие, сильные колосья, за живыми волнами которых ему так нравилось смотреть, сменяла рябая чернота земли с остатками колючей соломы. Ну как тут не загрустить? И он грустил, грустно подливая кислое белое, грустно же морщась при слишком крупном глотке. Во втором этаже мельницы теперь всё было идеально оборудовано для такой уютной грусти. Рабочий верстак с горелкой, котелком, колбами на кронштейнах и склянками всякой всячины. Полки и стеллажи, с холщовыми мешочками, пучками трав и связками грибов. Узкая койка с блеклым шерстяным одеялом, застеленная строго, по-армейски. И любимое, удобно-глубокое деревянное кресло, сработанное из светлого клёна. Всё, кроме прекрасного кресла, было построено самим Эйденом, чем он немало гордился. И всё, кроме того же кресла, вышло несколько асимметричным, угловатым, шатким или скрипящим. Хотя, пожалуй, было в этих покоях, а именно так мысленно именовал своё жилище алхимик, и ещё кое-что крепкое, основательное и совершенно незыблемое. А именно — обеденный стол. Приспособить под такой необязательный и даже непривычный уже предмет мебели мельничный жернов — показалось ему забавным решением. И каждый раз сидя в кресле, боком к покрытому чистой тряпицей жернову, Эйден воображал себя хозяином настоящего замка, медленно потягивающим лучшее двухсотлетнее рова́нское. Правда в действительности, особенно в последнее время, потягивал он всё чаще кислое карское, но такие мелочи не могли помешать чарующей сладкой грусти.

Со стороны фермы Гаронда донёсся знакомый басовитый лай, напомнив о работе. Замечтавшийся алхимик подпёр подбородок рукой, в который раз пристально оглядывая свои запасы. Прополис, аралия, пустырник… Зверобой, лимонник, крапива… Вонючая бычья желчь, искусственно выращенный кварц, пахучая железа ондатры… Нет… снова нет… мускус со зверобоем мешать нельзя. А от спорыша никакого толку.

За последние месяцы Эйден так поднаторел в создании мужских средств, что от пациентов и покупателей приходилось практически скрываться. В местных борделях узнавали, кое-где встречая уже на улице. Однако, относительно легко решалась лишь часть распространённой проблемы. Поднять мужское достоинство получалось аж пятью разными действенными средствами, эликсирами, мазями или даже курительной смесью. Иногда — практически без побочных явлений, без тяжёлого сердцебиения, одышки, тошноты и прочего… Но сделать так, чтобы осуществившееся соитие влекло за собой беременность, пока не выходило. К счастью, быть может, единственным пациентом, надеющимся на подобный исход, был Гаронд. Всех прочих, будь то шлюхи или их клиенты, обычно устраивал разной степени крепости стояк.

Здесь было принято начинать сенокос с конца июня, а заканчивать к концу августа. Тогда, при условии достаточно жаркого, но не слишком сухого лета, цветущей сочной травы хватало до ранней весны. Гаронд же продолжал трудиться над стогами и с приходом осени, что-то вороша, добирая и перекладывая. Опыт подсказывал, что лишних запасов не бывает, сытая скотина меньше болеет, а в случае чего — остатки можно будет продать менее усердным соседям. Он ловко поддевал вилами очередную охапку трав, когда краем уха уловил приглушённый шорох. Пёс, отдыхавший в тени неподалёку, тоже приподнял голову.

— Привет работягам и их неусыпным стражам! — Эйден появился меж высоких стогов совсем близко, и, если бы не окрепшее уже знакомство да дружелюбная мина, мог бы получить вилами.

— Ох и мастерски ты крадёшься… мастер. — Гаронд перекинул опасный инструмент в левую, правой крепко пожал протянутую руку. — Ладно этот дармоед, — кивнул он на собаку, — но и я, выходит, старею. Так смотри, с перепугу не разберусь и того…

— Этого. Не хотел смутить, каюсь, привычка. По лесам побродить люблю.

— Кто ж не любит.

— Ну так бросай свою работу, которая, как известно, не волк. Да пойдём.

Фермер задумчиво насупился, переводя серьёзный взгляд с сена на заплечный мешок алхимика и обратно. Оставлять дело вот так, среди дня, было странно. Но он начинал привыкать. Да и волкодав уже не лежал, а сидел в дюжине шагов, нетерпеливо перебирая передними лапами и шевеля задом.

— Идём, чего ж не пойти. Ты тоже, обормот. — Пёс, никогда не имевший ни имени, ни клички, с готовностью потрусил следом.

Ближайший смешанный лесок, изрезанный балками и овражками, ещё не успел толком пожелтеть. Но уже редел, сбрасывая и без того не слишком пышную листву, обнажая редкие зелёные сосны и рыжеватые замшелые валуны. Крупные камни торчали здесь на каждом шагу, являясь одновременно пороком и естественной защитой этого немощного леса. Участок бедной, каменистой земли не имел достаточно сил, чтобы растить вековые дубы с раскидистыми кронами, и потому уцелел почти нетронутым островком, среди распаханных полей и разбитых садов.

Два человека и собака шли почти молча, не соблюдая тропы, не держась друг за другом. Так, что было непонятно, кто кого ведёт. Наконец Эйден остановился у особенно массивной красноватой глыбы и вопросительно качнул головой. Гаронд пожал плечами и кивнул. Мол, почему бы и нет. Пёс что-то тихонько буркнул и улёгся здесь же.

— Хочу сказать, — начал Эйден, разбирая заплечный мешок, — что ваше местное винишко меня утомляет. Как пошли размолвки с сардийцами, приличного красного достать всё сложнее. И уж я-то понимаю, что эти мохнобровы — сущие засранцы, и век бы с ними не видался, но при чём здесь, чёрт побери, вино? Политика — политикой, но на святое покушаться…