— Вспомнилась тут, между делом, — заговорил Эйден, вежливо отказавшись от мяса, но продолжая задумчиво на него коситься, — одна история. Не вполне застольная, правда. Потому заранее прошу прощения. — Аспен и Лютер кивнули, готовые слушать. — Только чуть не дождавшись окончания срока вербовки, повезло мне попасть на Колючие холмы. Про те дела, должно быть, слышали. И встал над нами ротным лейтенант Чейз. Суровый, ох суровый мужик, как дуб твёрдый, а требовательный — прям злая мачеха в мундире. Его боялись больше смерти, а любили не больше поноса. И был при нас же десятником сержант Флемминг. Внимательный такой, понимающий, мягкий человек. Бойцы даже леммингом иной раз дразнили. Но по-хорошему тоже, не зубоскаля. Он ещё как-то родного дядю напоминал. Хотя… может только мне и напоминал, так как был отдалённо похож. Да и особенно понимающим, возможно, казался только в сравнении со сволочью ротным. — Эйден чуть погонял во рту неприлично дорогое вино. Проглотил, вроде бы чуть натужно. — Если десятник позволял разводить костерки из шишек и хвои во второй линии охранения, то при лейтенанте приходилось давиться холодной, а то и вовсе сырой кониной. А ведь та нередко была изрядно подтухшей, так что срались часто. Не ссорились, а просто… буквально. При этом, если сержант Флемминг всё понимал и лишь приказывал закапывать на глубину пары лопат эти… симптомы, то Чейз запрещал гадить вне выгребных ям, коих было четыре на шестьсот человек. От чего гадить, разумеется, не переставали, ибо это желание бывает посильнее приказов, пусть бы даже и целого полковника, а вот наказаний, в том числе и телесных, получали изрядно. И по морде случалось, и по спине, кулаком, сапогом или витисом. Крепкая такая палка, для воспитания, — пояснил он, хотя, разумеется, оба слушателя с вопросом были знакомы. — И вот, во время отражения очередной атаки, когда бойцов уже оставалось поменьше, а дерьма в окопах побольше — ротный пал. Бесславно обделавшись вне выгребных ям, с глубокой вмятиной на затылке. Кто знает, может даже полученной от врага. Хотя, насколько я могу судить, в тот раз небесные так далеко ещё не забирались. — Эйден чуть помолчал, припоминая детали. — Дядюшка Флемминг, правда, тоже не дожил до «победы». Его насквозь пробило рыцарским копьём. Однако из самой толчеи сержанта вынесли любящие солдаты, напоив перед смертью дефицитной водой и прикопав честь по чести, на положенные два метра. В таком месте, где наверняка не было говна. И даже камушками прикрыли, вроде как от падальщиков, но я сам старался, выбирал так, чтобы и покрасивее было.

Проснувшись в сушилах, прямо под крышей амбара, Кьяра некоторое время растерянно моргала, пытаясь припомнить, где же находится. Прошлогоднее сено было сухим и колким, при попытке почесаться, травяная труха посыпалась сквозь щели в дощатом настиле, чуть кружась и вращаясь, на утоптанный земляной пол с редкими следами навоза. Она проследила за полётом этой колючей пыли, чувствуя, как жжение в ссадинах возвращается. Оглядела содранные ладони и локти, удивляясь, что всё же смогла забраться сюда без лестницы, по бочкам и ящикам, да ещё впотьмах. С трудом сглотнула. Пересохшее горло болело, язык высох и распух, левая сторона лица непривычно немела.

Кьяра аккуратно, кончиками пальцев, ощупала скулу и щёку, разбитые губы, потёрла слезящиеся от пыли глаза. С трудом ворочая языком — прошлась по развороченным дёснам, считая пустые лунки. Раз, два, три… четыре. Слева не хватало четырёх зубов. Их осколки порезали щёку изнутри, ту раздуло, и она будто держала во рту здоровенную сливу.

Вчера девушке не повезло. Её спелую, чувственную красоту оценили не те люди. Началось всё привычно, с жадных взглядов и восторженных комплиментов, потом были щедрые угощения, заверения в любви и звонкие монеты. Потом настойчивость, грубость, обескураживающая жестокость. Она еле унесла ноги, уже многократно изнасилованная и избитая. Бежать домой, к мужу, Кьяра страшилась. И не знала, чего боится больше. Того, что угрюмый простак наконец догадается о лёгких нравах супруги, и таки прибьёт её окончательно, или, что взглянув на неё такую, изувеченную и опозоренную, сам скривится в омерзении.

Просидев ещё несколько минут, борясь с отчаянием и беззвучно плача, Кьяра всё же решилась. Кое-как сползла на землю, потревожив грязные ссадины, тут же подобрала большой кусок мешковины, ловко перекинула через голову, завернувшись и подвязав у пояса. Вышла своеобразная ряса чуть ниже щиколоток. Грудь в чёрных гематомах и обрывки юбки скрылись под грубой колючей тканью. Шлёпая ноющими ступнями по грязи скотного двора, придерживая руками низ живота, она спешно засеменила прочь. Выйдя к дороге — обогнала крепкую короткую телегу, запряжённую могучим тяжеловозом. Сутулясь и кутаясь в мешковину, чуть потрясываясь, как в лихорадке, девушка ковыляла на запад.

— И стоило выезжать в такую рань, чтобы плестись неторопливее улитки? — Эйден грыз яблоко, иногда давая кусочек кобыле Аспена, привязанной сзади к телеге поводьями. — Посмотри, нас обгоняют нищенки…

— Будь в домике хоть одной улитки подобное, — артефактик мотнул головой назад, — она бы передвигалась ещё осторожнее. Не слушай его, Желток, скачки ниже нашего достоинства.

Желток пошевелил широкими ноздрями к чему-то принюхиваясь. Флегматично всхрапнул, явно не собираясь слушать торопыг или, тем более, куда-то там скакать.

— Ну так что? Ты ведь понял меня.

— Понял, — согласился Аспен, не без ворчания в голосе. — Сам тогда давай. Раз уж такой внимательный. Да попону достань, хоть укроем, смотри, как дрожит.

— Эгей, женщина, не беги так. Давай сюда, я на козлы пересяду, всё не пешком топать. Вижу — хромаешь. Накормим, не обидим.

Нищенка воровато оглянулась, пряча под рубище чёрные сардийские волосы. Не ответила, припустила почти бегом, только сильнее ссутулившись.

— Ну вот, — буркнул Аспен невесело. — Но догонять не будем, только больше перепугаем.

— Да понятно. Ну что поделать… Всем насильно не помочь.

Большие колёса в железных ободах трещали мелким гравием тракта. Желток тянул ровно и неспешно, изредка встряхивая головой, отгоняя просыпающихся мух. На гружёной телеге всё было наилучшим образом упаковано, уложено, перевязано и накрыто просмолённой холстиной. Общее настроение уверенности, основательности и даже определённого воодушевления — располагало к разговорам.

— Набрали много, поначалу не верил, что всё войдёт. — Эйден поёрзал, удобнее устраиваясь на мешке с фуражом. — А потом не верил, что наш здоровяк такое потянет. Не в смысле сдвинет, то-то и верховая осилит, да даже может и мы сами, а вот в дальнюю дорогу, по колеям да в подъём…

— Потя-я-янет. Ещё как. Почти чистокровный шайр. Да и торопить, повторюсь, не будем. Телегу отыскал что надо, оси крепкие, борта высокие, загляденье. Но и чинить сей добротный дилижанс в пути — задача не из простых. А потому предпочту сделать всё, — артефактик умело поддёрнул поводья, объезжая лёгкую каменистую насыпь, сползшую со склона после дождя, — чтобы с этой задачей не сталкиваться.

— Мудро. Почти как вчера, с Лютером. Ну-у задвинул. Прям как я после абсента.

— Ты ж спрашиваешь?

— Ну да. Интересуюсь. Целая лекция на тему международной дипломатии. Я, хоть и пытался помочь, где спрос на помощь заметить получалось, да ведь и сам в теме немного плаваю. Чуток совсем. В лягушатнике.

— Не прибедняйся и не удивляйся. Я ж через раз эту шарманку завожу, — ехидно усмехнулся Аспен, явно увиливая от подробного ответа. — Отец парня — видный чин среди лайонелитов. Один из тех, с кем не мешало бы контакт наладить. Связи, так сказать. Протекция сильных.

— И как, получилось? Наладить-то.

— Частично, как всегда. Но на месте, как видишь, не стоим.

Ступицы деревянных колёс, хоть и свежесмазанные, монотонно поскрипывали. Мимо тихонько проплывала ясная ореховая рощица.

— Понимаю. Возлагаешь на орден святого Лайонела большие надежды? — Эйден почесал под рубахой, бугорки неровно сросшихся рёбер теперь прощупывались меньше. Сказывалась хорошая еда.