Грубо обрезанные, частично обугленные пожаром фруктовые деревья почти не реагировали на ветер. Живых, трепещущих ветвей на них оставалось совсем немного. В этих садах вообще оставалось мало жизни. И когда последний владелец, последний сын этой земли издал свой последний крик — его слышала только мелкая Мышь.

— Копья во фро-о-онт! Коли!

Бросившись на упёртую в колею алебарду, Нейт охнул, зашипел и, сжимая древко, повалился набок. В сердце он не попал, пробил лёгкое, и теперь умирал скрючившись, ёжась, и выпуская воздух напрямую из груди. Мышь не могла ничего поделать. Сила, что в неё вдохнули, была под стать её естественной ярости, но мышиному разуму не хватало свободы для осознания очень многих вещей. Теперь она, без сомнения, смогла бы порвать хищника, много крупнее среднего человека, но, если человек атаковал сам себя… рвать было некого. Так она и сидела, вперив немигающие чёрные глазки в остывающий труп, придавленная сильнейшей волей, которую не могла теперь ни исполнить, ни ослушаться. Нескоро, следующей ночью, пришёл другой человек. Он устроился подле первого и долго говорил, ругался, хохотал и плакал. А после копал, зарывая окоченевшее и вновь обмякшее тело.

Нагребая холмик земли над очередной могилой, Эйден уже очень слабо воспринимал действительность. Он был мертвецки пьян, даже по собственным меркам, неоднократно ранен, отравлен — бог знает чем. Галлюцинации, зрительные и слуховые, замещали собой половину происходящего. Покойник, уже прикопанный, отвечал ему, шипя о ужасах войны. В кустах то и дело шныряли крохотные чёрные бесы, шурша и лязгая зубами. Давно погибшие люди, и не только они, стенали над ухом, виня и кляня его за жестокость, трусость или отсутствие. Эйден отвечал кому только мог, отбивая нападки, обличая в ответ, торопливо и ожесточённо, бросаясь упрёками прежде, чем сам под ними потонет.

Мышь смотрела, как он удаляется. Болезненно припадая на одну ногу, тяжело опираясь на трость. Руки, с сорванными о землю ногтями, сочились кровью. Да и чужой крови на них хватало. И смерть, с которой он спорил, неотступно следовала за ним. А ещё на грязных ладонях вечно горели печати крови, и где-то в кармане таился нечеловеческий гибельный дар. Теперь Мышь видела даже сокрытое и давно минувшее, но не могла осмыслить и сотой доли увиденного… Кровь на руках и смерть за пазухой… Примитивные сомнения причиняли боль. Она поскакала следом.

Этим утром солнце не хотело вставать, задержалось, потерялось где-то за тучами. Светло-серая ночь не отступала, оставаясь пустыми лужами темноты в тенях за обгоревшим домом Гаронда, распахнутым настежь овином, стоящей в стороне мельницей. Эйден стоял и смотрел на телегу, размеренно ползущую по дороге к городу и отъехавшую уже довольно далеко. За телегой, привязанная, шагала изящная кобыла Аспена, а впряжённого Желтка почти не было видно. Должно быть, тот опустил голову и шёл понуро, нехотя. Или его просто было сложнее заметить сзади. А вот он, Эйден, незамеченным не остался.

— Эге-е-ей! — Закричал артефактик, в полный рост вставая на козлах. — Давай сюда! Догоняй же, ну!

Остановившийся Аспен несколько раз взмахнул рукой, крича и привлекая внимание. Потом изобразил нетерпеливый, вопрошающий жест. Наконец соскочил с телеги и быстрым шагом возвращался к мельнице.

— Ты жив, отлично. — Выпалил он, подходя. — Да и почти цел. Превосходно. — Аспен окинул повязки и вымазанную всяким одежду быстрым, цепким взглядом. — Обопрись и идём.

— Я-то жив. — Эйден смотрел в сторону. — А они все умерли.

— Если совсем не можешь идти — подгоню Желтка.

— Видел, как ты его подгоняешь. Торопишься.

— Да, чёрт побери. — Артефактик нетерпеливо дёрнулся, порываясь то ли подставить плечо, то ли взять на руки. — И не просто так. Я ждал сколько мог. От Маньяри заберут леммасийцев, банкиров из Холскагара, нужно присоединиться к ним. Потом вместе трактом до Лониано, там корабль. Живее, ну.

— Если бы я дополз попозже, было бы проще.

— Что ты мелешь? Я ведь пытался остановить тебя. Нечего было ходить, нечего и некого искать там. Потом ждал, ждал сутки. Вернулся — прекрасно, давай же и поторопимся, ибо те нас точно ждать не будут.

— А мы бились с отребьем. Бродяги резали девочек почём зря. — Эйден был тих и потерян. У уголка рта еле заметно пенилась слюна. — Вот бы где пригодился мечник. А потом… или до того — она показала проклятье. П-ф-ф паром. — Он изображал что-то жестами в районе груди. — И её грудь, Аспен, под грудью знаки, под ними язвы и тлен, и кости… почти что нежить. Я знаю откуда мор, почти понял. Ты бы смог наверняка, взглянул бы и понял. И помог бы.

— У нас действительно мало времени. Прошу, идём. Самим отсюда не уплыть.

— И Нейт тоже. Он уцелел здесь, чтобы заколоть себя там. Парень просто был напуган, заблудился, запутался. И так нехорошо кончил. А знаешь, что он сказал мне? Уж зарытый, холодный, с землёй во рту… Если бы ты был там, ты бы слышал…

— Нет. Не был бы и не слышал. — Отсёк артефактик жёстко, прерывая нелепые обвинения и безмерно раздражающую задержку. — Грудь девки и скорбь бандита волнуют меня не слишком. Если решишь рассказать после — воля твоя. А сейчас идём, живо!

Эйден оттолкнул Аспена с остервенелой силой и резкостью. Тот и хотел бы уйти, да не мог решиться. Снова, как сутки назад, ухватил друга за рукав, намереваясь тащить. И получил по костяшкам железной тростью. Если бы тут же не отскочил назад, второй удар пришёлся бы точно в лоб.

— Убирайся, трус. — Прошипел Эйден злобно, запуская руку в карман жилета.

Его ноги почти вросли в землю, будто бы не было ран и ожогов. Замороженная в камень лягушка легла точно на белёсый шрам ладони. Накрыв второй рукой сверху, он с силой выдохнул.

Один.

С первым же ударом сердца вокруг стало темнеть. Всё, и затянутое мглой небо, и истоптанная земля — стало ещё более серым, выцветая с каждым мгновением. Мир, точно погрузившись глубоко под воду, замер, остановился.

Два.

Он открыл глаза. Мельница, мастерская, ближайшие деревья — беззвучно рассыпа́лись в прах, расползаясь и оплывая, теряя форму, будто крутой песчаный берег под напором реки. Всё текло мелким пеплом, закручиваясь и разносясь вокруг, как в самом сердце урагана. Чёрно-серые потоки грязевым оползнем неслись по спирали, возносясь к небу и обрушиваясь вниз, стекаясь внутрь. Эйден вдохнул всей грудью, с трудом удерживая Бездну в себе. И с воплем выдохнул, скручивая ладони, распыляя перед собой облако кроваво-ледяной пыли. Дрожащее марево разнеслось повсюду, неуловимой волной снося и уничтожая.

Аспен, стоящий до того неподвижно, напряжённый и собранный, выдержал удар. Убрал руку с эфеса меча. С усилием, сносимый потоками праха, двинулся вперёд. Волосы и одежду трепало ветром, хлопья пепла, серые, как его глаза, закрывали собой мир за пределами сужающейся тёмной воронки. Шаг, второй, третий… и он дошёл. А дойдя — залепил оглушительную пощёчину, сразу по скуле и уху, сбивая с ног и ошеломляя, крепкой рукой кузнеца.

Надёжные оси ровно поскрипывали, колёса хрустели мелкой каменной крошкой, Желток, почти чистокровный шайр, тянул тяжелогружёную телегу без усилий. Тучи, сгущающиеся тут и там из грязно-серого неба, начинали лить понемногу. Где-то над Маньяри виделись завесы дождя, сходящиеся постепенно в один большой ливень. Аспен поторопил тяжеловоза словом, не трогая поводьев. Конь всё понимал. Чрезвычайно разумное, благодарное животное. Не то, что некоторые. Пожалуй, он мог бы силой забрать пьяницу-алхимика с собой, но сомневался, что имеет на то права. И желание. На тракте ожидала длинная колонна путников. Пара заметно дорогих экипажей с четверками лошадей, и куда они только собирались гнать, всадники, паланкин, солдаты. Сотня гномов с алебардами. Последние были выстроены слева от дороги, между готовой отправляться колонной и далёкой городской стеной. И ни одного карского алебардиста. Должно быть, наводили порядки там, где это было важнее. Аспен подъехал ближе, занял своё место в колонне.