За остеклённой дверью раздался знакомый звонок. Колокольчик звал трудиться. Ранние гости хуже сардийцев.

Кроме неприлично раннего визита, клиент ещё и заметно попахивал, однако был клиентом постоянным, щедрым и потому получил сполна всё, за чем пришёл. Потея между лохматыми ляжками, периодически сплёвывая волосы, Кьяра старательно отводила взгляд от мерзкой язвочки с твёрдыми краями. Она не была брезгливой, тем более у неё самой пару месяцев назад бывали такие же, но удовольствия это не добавляло. Близость, искренне любимая ею, сильные мужские руки, горячее дыхание над ухом, непередаваемое ощущение наполненности с особенно одарёнными партнёрами — всё это как-то смазывалось, бледнело, превращалось в рутину. Из любвеобильной, живой, чувственной девушки вполне можно было превратиться в сухую, холодную тётку. Совсем как госпожа Дзилано. Кьяра заработала руками усерднее, решительно сдвинув бровки. Хотелось поскорее закончить и хорошенько выпить. Пока и это удовольствие не выцвело окончательно.

— Всё колдуешь? У-у-у, какой дух интересный. Этим можно напиться?

Мэйбл усмехнулась, не глядя на подругу. Подкрутив винт, прибавила огня в масляной горелке. Аккуратно, серебряной ложечкой, снимала поднимающуюся в сосуде пенку, посматривая при этом на песочные часы.

— Эфирные масла и растворяемые в них смолы — прекраснейшим образом сохраняют… всё, что подвержено тлену. Чрезвычайно нужные травки. На Карском полуострове не встречаются. А напиться, — девушка бросила оценивающий взгляд на Кьяру, сморщила маленький носик, — да, понимаю. Возьми там, в шкафчике, только не налегай сильно. Весь вечер, вся ночь впереди.

— Ещё и день. За который я планируй многое успеть. Напиться, забыться и проспаться. — Она опрокинула в себя стакан и растянулась на кровати. — У тебя так уютно. Хоть и темно. Тоже хочу свою комнату.

— У тебя же есть, выше к скале. Бросишь любимую хозяйку и прикормленных гулек?

— Из нас двоих ты сентиментальнее. Мои гульки хотя бы не сквернословят, не воруют по карманам и не норовят заглянуть в декольте.

— Декольте… сантименты… — Мэйбл исполнила сложный жест свободной рукой, означающий одобрение или иронию. Или и то, и другое. — Веер ещё изящный такой. Красотка, умница, так бы и съела. А мелюзгу эту вшивую точно скоро сожру. Один другого страшнее, быстрее, бестолковее. А сиськи — да пусть мальчишки глазеют, облизываются, кому плохо-то? От меня не убудет.

— Поэтому моё старое платье носишь? Форму горничной, что под горлышко.

— На служанок, как ты должно быть помнишь, обращают куда меньше ненужного внимания. И дело не столько в закрытых титьках. А вот внимание нужное привлечь — дело техники. А там уж на служанок не только смотрят по-другому, их и трахают совершенно иначе. Честнее, естественнее, живее как-то. И даже те, кто по борделям не ходок. Как прижмёт в углу, как вопьётся в шейку… или гладят так ласково, стыдливо, будто ягодицу отряхнули. — Она закатила красивые глаза. — О-о-о, выбор роли — великое дело.

Обе девушки думали о своём. И, случайно или неизбежно, цепочка рассуждений привела обеих к нему. Красавцу и умнице, пусть даже слегка обветренному и потасканному.

Расцветали яблони. Нежно-белые, кружевные облачка дичек выглядывали из-за старых сосен.

Тёмные и сырые, сосновые стволы казались мрачным продолжением надгробий, среди которых росли. А светлые яблоньки, в таком случае, уместно было бы счесть за воплощение не менее светлых душ. Всё ещё достаточно сильных, чтобы воплощаться. Неторопливо поворачивая эту мысль так и эдак, Эйден мягко ступал по засыпанной хвоей земле. Кладбище его не пугало, могилки не смущали. А где-то недалеко, у берега, кричали чайки.

Почему Аспен был так чёрств? От чего так резко разделял карсов и бирнийцев, в чём видел разницу между войнами там и войною здесь? Какой-то матёрая… оголтелая убеждённость. Или фанатизм. Восприятие Родины, болезненно-высокие чувства к своему народу. Стоило ли относиться к этому с восхищением, уважением или хотя бы пониманием? Пожалуй — да. Да и в любом случае, если верить магу, а причин не доверять ему, разумеется, не было, до создания действующего голема всё ещё оставались годы. Да и потом, когда… или если он появится, если оправдает все ожидания — сколько ещё времени пройдёт, до чего-то действительно важного.

Сосняк редел, над скальным уступом кружились чайки. Эйден не останавливался, поднял руку с артефактом. Одна, две, три… Птицы с шелестом посыпались вниз, рассыпая белые перья при ударе о камень. Пух кружился на морском ветру, совсем как лепестки яблонь.

Наполнив мешок, он закинул его на плечо. Вспомнились леса Эссефа, Мидуэя. А потом и та, родная мельница. Эйден и сам не заметил, как начал считать шаги. Когда-то, снова и снова пересчитывая ступени, он торопил время, чтобы быстрее освободиться от работы. Сейчас же не знал, сколько мешков осталось.

Возвращаясь мимо фермы Гаронда, он привычно помахал хозяину. Крепко пожав руку — отдал несколько птиц. Их специфическое мясо надо было уметь готовить, но они оба умели. После погоды и охоты, речь ожидаемо зашла о положении дел в округе.

— Опасность не ожидает, не грядёт, — Гаронд не был согласен с оценкой происходящего, — она уже здесь, прямо сейчас. Даже днём. И уж конечно — ночью. Не покидайте мельницы после заката, они уже сбиваются в шайки, голодные своры. Разодетые мужчины из города болтают без умолку, но и они видят, что за стенами холодает. Сквознячок просачивается и к ним, деревенская голытьба раскидана на многие мили, а их городские оборванцы — всегда ютятся вместе. Теснее и наглее. Знаешь, мастер, я рад, что твои и мои потуги не дали результата. Жена и так не находит себе места. Сейчас не время для детей.

— Всегда что-то да происходит, пугает, мешает. — Эйден не был уверен, насколько вольно можно реагировать в такой чувствительной теме. Шутить о спорной формулировке не решился. — Скажу по секрету, мне случалось бывать в осаждённом городе. Не бывал в Данасе? Ага… я бы тоже предпочёл не бывать. Но там всё было иначе. Очень, очень отдалённо напоминая вот это всё. — Он махнул рукой, сам не очень понимая, на что указывает. Но суть легко читалась. Запустение и тревожное ожидание висели над округой. — Какая-то подавленность, нервозность, некоторый бардак… Почти естественное состояние крестьянина. Верно?

— Неверно. Карские крестьяне, фермеры — работящие и упорные, внимательные хозяева. Это не Бирна. Здесь не было так.

— Тогда почему считаешь, что всё будет как там?

— Ты из цветущего, сытого графства. И то, должно быть, видел всякое. Когда дело доходит до драки — все люди одинаковы.

— Так драка-то далеко. — Эйден возразил вяло, сам не верил в сказанное. — Я тут работаю над селекцией новых сортов бобовых, тебе точно понравится. Пока некоторые шляются без дела — мы с тобой, действительно рачительным хозяином, разведём такую деятельность, что…

Гаронд вежливо кивал. Не хотел пугать доброго соседа. Стреляя глазами по сторонам — прямой опасности он не замечал. Но безошибочно, как всегда, её чуял.

Тёмный винный погребок, без вывески и каких-то внешних признаков питейного заведения, и в лучшие времена был местом сомнительным. Мрачноватым, лихим и кислым, как его напитки и завсегдатаи. Дверь, вроде бы заколоченная досками, пропускала немного света и шума, а значит — погребок всё ещё принимал посетителей. Несмотря на то, что его владельца не видели с полгода.

Свечи и лучины коптили низкие арки потолка, засаленные карты шлепали о засаленный стол, смех и пьяные вопли перекрывали стоны боли, доносящиеся из дальнего угла. Люди, собирающиеся здесь вечерами, и днём-то не делали ничего хорошего. Воры и бездельники, в лучшем случае промышляющие защитой чуть более честных горожан от таких же жуликов из других районов. Словно ил, люди особого склада оседали на дне общины, с удовольствием подгнивая, смердя и временами затягивая неосторожных на глубину. Туда, где пожравшие сородичей и заматеревшие существа принимали самые отвратительные формы.