— Кровь… — Бера хрипела, боролась со сном, морщилась, но скорее от отвращения, чем от боли. — Там, где Он — всегда кровь. — Она наконец замолчала, поверхностное дыхание выравнивалось, глаза с желтоватыми белками закрылись.

Аспен пожал плечами. Он, вроде бы, не был особо впечатлён откровением. Постучав коротко остриженным ногтем о стекло банки, указал на то, что считал более важным.

— Жуть — жутью, но тут неподалёку зараза. Мне незнакомая. Не знаю, связано ли это с семейными неурядицами нашего хозяина, но ты бы присмотрелся, а? И дымом несёт, в Маньяри всё беспокойнее.

— Да что ты с этим своим ухом? — Эйден скривился, не желая разглядывать чёрный сморчок. Заразы, самой разнообразной, он встречал немало, но сейчас даже злился на друга за столь слабое сочувствие к ближним, к их бедам и горестям. — Надо же разобраться, надо выяснить…

Он всё же вышел наружу. Чёрная ночь плавно перетекала в бледное утро. Прохладно-сизый, будто бы мутный свет скрадывал яркие цвета, капли росы стальной дымкой покрывали крыльцо, траву, искорёженные, порванные тела и их ошмётки. Пятна крови не были похожи на кровь, скорее на чёрное, липкое земляное масло. Рука одного из тел была вывернута и, окоченев, поднималась над землёй, как бы указывая вверх. Эйден неосознанно подчинился «жесту», проследил направление. Остолбенел на мгновение, хотя до того, увидев трупы, даже не дрогнул. На черепичной крыше мастерской, свесив с козырька одну ногу, тихо сидел Гаронд. Он почти не шевелился, только тёр что-то в пальцах, смотря перед собой и в никуда.

— Лихо ты это… — Неловкое замечание, но что ещё можно было сказать? — Тела стоит прикопать. Может ты и особо матёрый, но лишнее внимание ни к чему.

Гаронд молчал. Морщины на его лице стали ещё глубже, босая, почему-то, нога — свисала вниз неподвижно, кусок черепицы, что он бездумно мял в руке, струйкой красной пыли стекал на утоптанную землю.

— Давно сидишь? — Спросил Эйден, не пропустив в голос и мелкую толику тревоги.

— Да, — глухо ответил Гаронд.

— Она жива. И будет жить. Кровь остановлена, а силы… силы — восстановятся.

Задирать голову вверх было неудобно, но и опускать взгляд не хотелось. Скоро должны были запеть дрозды, слушать которых тоже не хотелось. Где-то там, за дверью, была фляга, а выше по лестнице — и не одна. Но обстоятельства будто бы требовали участия. Как именно во всём этом участвовать — было по-прежнему не ясно.

— Я не знал. — Гаронд наконец сфокусировал взгляд, на его лице читались недоумение, досада и какая-то особая, неизбывно-звериная тоска. Должно быть, именно с такими глазами можно зайтись, захлебнуться воем. — Не понимал.

— Она жива. — Повторил Эйден.

— И ненавидит. Убила ребёнка.

— Ей было непросто.

— Годы тщетной суеты. Поджав хвост, копаясь в земле. В пыли и грязи, во смраде человеческой рвани. Знаешь каково это, мастер?

— Не думаю.

— Я считал, что ощипанная птица сможет сойти за своего, за одного из них. Глупец. Уж глуп я точно как человек. И слеп, и слаб, и жалок.

— Быть может, удивлю, но я встречал подобного тебе. Пожалуй — даже двух.

Гаронд скривился. Не поняв, или не желая думать об этом. Брезгливо отмахнулся, встряхнув телом почти как собака. Оглядел с крыши окрестности, свой дом неподалёку, поля, амбар, всё то, чем занимался многие годы. Смотрел чуть удивлённо и недоверчиво, будто не мог припомнить, как всё это было.

— Здесь нечего делать. — Проговорил он, неприязненно глядя на пискнувшего было дрозда. — Тебе тоже, мастер. Я ухожу, возвращаюсь. И ты уходи. Что не сгорит — то сгниёт.

Он дёрнулся и пропал, колотая черепица брызгами полетела в стороны, градом застучала вокруг. Сквозь столбы мастерской Эйден успел заметить нечто, мало напоминающее человека, уносящееся в сторону леса большими ровными скачками.

Придя в себя, узнав об этом, Бера хохотала до рвоты. Бледная, измождённая, с кровавым подолом, она поковыляла в сторону большого крепкого дома. Не слушала никого, отбиваясь от попыток помочь — почти рычала. Вскоре над крышей там показался дымок, а потом и всполохи пламени, вырываясь наружу, забегали по стропилам. Аспен кинулся спасать лошадей из амбара, попутно выгоняя немногочисленных оставшихся овец. Эйден пытался было тушить, сгонять вместе с собаками скот, когда заметил уходящую по тропе Беру. Она шла в сторону моря, ветер трепал грязное платье, но худая фигура не колебалась. Выглядела странным образом сильной, стойкой, неотвратимой. И он уже не пытался догнать, выспросить. Дымом заволокло всё, мягкие стены без чётких границ волнами проходили по земле, поглощая, удушая, дезориентируя. Аспен вдруг оказался рядом, схватил Эйдена за руку, когда тот указывал на север.

— Смотри, город! И там пожары. Едем, вытащим Мэйбл и остальных.

— Не ходи. — Артефактик смотрел серьёзно, глубоко посаженные серые глаза давили даже сильнее руки, привыкшей к кузнечному молоту. — Там хаос. Опасность. Ты пьян. Не ходи.

Эйден часто моргал от дыма. Скалистые уступы, черепичные крыши Маньяри то пропадали, то появлялись, будто выныривая из грязно-серой пелены. Там, впереди, были другие, большие и тёмные, не менее сильные глаза. Он не без труда вырвал руку и неловко побежал к городу. Фляга на ремне была почти пустой, и он жалел, что не успел взять большую.

Горящий Маньяри не был похож на горящий, осаждаемый Данас. Здесь почти не было стен, солдат, внешнего врага. Но на пути Эйдену то и дело попадались избитые, заколотые, порубленные тела. На столбе, привязанная за ноги, висела женщина. Она была белой от пыли, волосы сбились на голове кровавым колтуном, часть лица стёсана, вероятно — о мостовую. Кто и зачем её колесовал? В Данасе, как хорошо помнил Эйден, вешали паникёров. Лайонелиты наводили свой, железный порядок. Здесь же порядка не было и близко, казнили, били, убивали беспорядочно. Кто и кого? Впереди трое мужчин выбивали дверь особняка, орудуя тяжёлой деревянной лавкой, как тараном. Двустворчатые двери гремели железом засовов и не поддавались. Во втором этаже открылось окно, сурового вида старик оглядел осаждающих, смачно плюнул и метко швырнул цветочный горшок.

— Старая сука! — Завопил поражённый снарядом, рухнув задницей в водосточный желоб. Его голова и раньше-то не была чистой, а теперь грунт из горшка мешался с кровью из хорошего рассечения. Почти как у женщины, повешенной неподалёку. — Я тебя достану! Доста-а-ану!

Скамью приспособили к периллам крыльца, поставили на торец и двое придерживали. Сплевывая землю, самый злой полез к окну. Ставни захлопнулись перед его носом. А после нескольких ударов кулака — вдруг распахнулись. Несчастный мужик не успел не только забраться внутрь, но даже внятно вскрикнуть. Кубарем полетел вниз, всё в тот же желоб. Здесь оборону держали крепко, Эйден поспешил мимо.

Слева тянулся ряд одинаковых домиков, небольших, но опрятных, свежевыбеленных, с редкими в этой части города, ограждёнными палисадниками. Самый первый из домов-близнецов казался нетронутым, таким же чистым и благообразным, каким и должен был быть. Второй, немного потемневший от сажи, будто бы ёжился, стараясь отодвинуться от следующего, менее везучего брата. Третий дом не имел ни дверей, ни окон, у входа белели истоптанные уже бумаги, громоздилась изломанная мебель. Будто бы выблевав всё своё содержимое, строение переставало быть жилым и живым. Стоявший же за ним дом — отмечал начало, границу чёрно-рельефной язвы, выжженного района смерти, поглотившего за ночь три десятка хозяйств. На красивой кованной ограде висели тела, не меньше дюжины, насаженные на низкие пики животами и спинами, обугленные и нетронутые огнём, мужчины и женщины. Совершенно случайно Эйден знал, кто раньше жил в этих домах, а теперь висел на этом заборе. Высшие управленцы и служащие суконной мануфактуры, что работала ниже к ручью. Пару человек, тех, что не обгорели, даже удалось узнать в лицо. Именно этот самый глаз, мутно-рыбий, закатившийся под синюшное веко, алхимик когда-то успешно лечил каплями из очанки, софоры и аконита. Теперь этому пациенту не могли бы помочь никакие травы. И его жене, валявшейся тут же, под забором, сорвавшейся, видимо, с кованых пик под собственным весом.