— В том то и загвоздка, — сделав паузу, — «Прошрит» правда действует.

— Вы проводили его? И чем всё закончилось? Неужели они пришли из стены? — молодой человек кинул терцет вопросов.

— Нет, цена немаленькая… для простого любопытства. Не каждый готов заплатить. Но мы говорили с людьми, которые проводили его и… их слова совпадают. И, похоже, мы узнали имя того, кто был на башне.

— И как же его зовут?

— Хор, — прошептала она, и кто-то постучал в окно. Ворон с белым пером пристально смотрел на них, внимательно слушал то о чём говорят внутри.

— Хор, значит… это тот после, которого даже следы на земле болезненно кричат, как умалишённые, — тихо сказал голубоглазый. — И что теперь? Ты хочешь найти его, чтобы что? Сказать спасибо?

— Я хочу предупредить его, — ответила она.

— Предупредить? О чём же?

— После того, как я выбралась из Сада, видела его ещё раз… та самая особа последовала за ним, протягивала ему чёрный цветок. Звала его…Рамдверт.

— Подождите меня! — застенный и не правдоподобный голос, старательная имитация звучала позади, вонзала стрелы воплей прямо в спину своей цели без яблока.

Совсем не манекен для оттачивания навыков стрельбы не останавливался. Грегор доверился чувствам, двигался по указанию своего морального компаса. На его стрелки влияла ответственность за жизни других людей — он продолжал идти сквозь тьму.

Вдоль его пути к спасению болезненно бродили тени, колебались, искали спасения или же ответы на не озвученные вопросы. Чёрная мошкара и мухи пролетали перед глазами, предвещали их появление. До таких насекомых не прикоснуться при всём желании, такое воплощение назойливости не отогнать ни взмахами рук, ни огромным дымным костром. Мухи для Грегора имели особое значение, кровь его тут же вскипала от одной только мысли о них. В своё время Хексенмейстеры наградили его настоящей ненавистью. Теперь же эта награда всегда с ним. Сложно вообразить какие нужны силы для избавления от такого дара. Ведь это не безделушка, которую можно так просто где-нибудь забыть, или же выкинуть из памяти.

Каждый шаг давался всё труднее. Каждая новая преграда становилась более непредсказуемой. Свет фонаря, закреплённого на поясе, своими усилиями освещал лишь малую часть дороги; на полметра и всё. Пламя угасало в чёрных водах подражателя реальности. В нём утопала не только подошва идущего, но и всё прочее. Вся жизнь стала шуткой, и её озвучил немой мим. Она убивали всё человеческое, проносились лезвиями в воздухе, окружали живых, двигались, дышали вместе с ними. Вот она настоящая так называемая хоривщина, что обволакивала маяк с мерцающим огоньком. Силы покидали его.

Каждый раз, когда колеса телеги попадало в полость с алой грязью на дороге, издавался звук, находивший синхронный отклик в сознаниях беглецов. Полуживой Рамдверт на мгновения поднимался из пропасти сна, но каждый раз срывался обратно. В свою последнюю попытку реципиент остановил забор крови из тела истощённой Каны. Выдернул из «Канарейки» иглу хитроумного механизма, который перекачивал жизнь, и с хрустом попытался встать, но боль снова скинула его в бессознательное.

Природные механизмы хаотично напоминали о себе. Волосы на руках взъерошились и уподобились металлическому ворсу. Пальцы, обхватывающие рукоятки телеги, желали разжаться, а ноги — убежать прочь. Но разум не позволял подобному случиться.

Плот почти живых, ведомый маяком сквозь тьму вод неизвестности, посетил гость. Он приземлился на обод телеги. Это был ворон с белым пером, как показалось, не тронутый эхом далёкого Саккумбиева пира. Пепельное перо выделяло его, делало особенным, легко узнаваемым среди прочих. Пернатый заинтересованным лекарем пристально осматривал угодивших в беспамятство людей, держа в клюве нечто похожее на плоды гуараны (подобные вьющиеся лианы владеют урной репутацией из-за своего внешнего вида). Их внешний вид вселял жуткие мысли в людей, не знающих о них, особенно когда такое попадалось неожиданно.

Доказательства преследования начали изменение. Именно этого Грегор и ждал. Он, опасаясь столь скорого появления этих изменений, старался оторваться как можно дальше. Крысиный скрежет с внутренней стороны черепа усиливался. Воображение человека, услышав подобное, торопилось изобразить рыхлую стену, заполненную скрежетом зубов. Ощущения того, как нечто более чем мерзкое обнюхивало с ног до головы, прилипало к мембране наружного и среднего уха. Топот за спиной приближался. Примерное такое мог бы слышать оставшийся один дома ребёнок, он сидит, играет или смотрит вдаль за окном, как вдруг на втором этаже скрипит половица. Далее оглушающий топот гудит по всем комнатам с тем же барьером, сдерживающим стаи шерстяных резервуаров с несчастьем. Услышав случайный чих, незваный гость устремляется к лестнице вниз, спускается, расставляет широко лапы и набрасывается на малыша. Ему не вырасти и не стать отважным.

Претендент на рандеву с жизнью, намеренный покинуть зону влияния деформации привычного порядка вещей, остановился. Когда стоял во тьме — блеклый и угасающий огонёк ручного фонаря бился с тенями в неравном бою. Медленно потянулся левой рукой к внутренней стороне охотничьего плаща. Дрожь в ней выдавала предательство собственного тела. Вся его левая сторона чувствовалась бескостной. Крепко, насколько возможно, сжал украшенный замысловатым узором огор и медленно оглянулся через плечё.

Мерцающее свечение вершины маяка вырвало из илистого дна тошнотворную тварь. Её существование не поддавалось никаким законам геометрии всего того, что подходило под определение слова «жизнь». Оно изменилось вместе со своей манерой движения. Теперь лишь отдалёно напоминало человека. Груда разлагающейся плоти двигалась на трёх хрупких ногах, которые напоминали сухие ветви дерева. С каждым шагом преследователь, набирал скорость, обретал всё большую уверенность в своей форме.

Немного выше, по центру, со смещением влево, выпирала тератома, она своими чертами пыталась повторить фарфоровое лицо. Кукла — не иначе. Его выражение отображало выжитый плод бракосочетания агонии и голода. Дребезжа изогнутыми клыками и бегая взглядом своих мёртвых напёрсточных глаз, искало свой обед, чтобы забыть о всяком этикете и жадно поглотить его. Большую опасность представляла её правая развёрстая сторона. Из неё росла огромная пасть, которая вселяла ужас и была способна своим видом вколоть яд оцепенения. Пасть усеивали кости, а у подножия скрывались пузырящиеся глаза — родсматривали. Их выражения отличались, как у людей в толпе. Показывали радость, любопытство, страх, печаль и многое другое. Из этой же клоаки высовывалась части лошади: нога от тазобедренного сустава до копыта и жующая саму себя голова. Зубастая иногда пыталась перегрызть длинные толстые канатики, что натягивались от живота до пульсирующих ярко-красных наростов. Из гнойников отчётливо слышались щелчки и похлюпывания. Одним своим существованием преследователь причинял острую боль разуму. Ведь безумная случайность оказалась способной породить существ для быстрого убийства и пожирания тех, кто считал себя венцом мироздания.

Грегор поправил головной убор (не просто шляпу, а памятный дар, один из символов сущности человека). Сделал несколько шагов, встал лицом к донному существу, которое явилось прямиком из бурлящего хаоса космической случайности.

— Кобыла, опять… Момента лучше не найти, — с этими словами достал трубку и закурил её, не сводя взгляда с ковыляющего существа. Охотники могли рассказать о том, что нужно делать при встрече с медведем или хищной кошкой, добавив сверху несколько жизненных историй, но едва ли смогли бы выдавить из себя хоть слово окажись перед ними такое чудовище.

Грегор выдул облако едкого дыма, отвёл руку, опустошил чашечку с тлеющей курительной смесью. Двинул вперёд, затем громко выкрикнул:

— Ну, сволочь! Хотела, чтобы тебя подождали? Ну, так вот он — я.

Оно среагировало — со всей прожорливой яростью рвануло на него. Из пасти лошадиной головы брызнула, безостановочно полилась смердящая жидкая масса. Вонище стреляло на лигу, выдавливало содержимое желудков неподготовленных, сводило ум с тропы здравомыслия. Грегор бросился навстречу, чтобы остановить преследователя, как можно дальше от телеги.