Мужчина в сером перебирал страницы толстого блокнота и что-то неразборчиво нашёптывал себе под нос. Усердно удерживал концентрацию, должно быть, проговаривал написанное, чтобы обнаружить скрытый секрет. Громко захлопнув блокнот, вышел на улицу. Проходя через порог двери, задумчиво осмотрел его и сказал: — Пойду-ка разожгу костёр, — после чего пропал за скрипом прохода ненадёжной постройки с последующим едва слышимым замечанием: — Хоривщина… какая-то творится. — Единственными признаками его присутствия по ту сторону были глухие шаги да трескучее шорканье.

Оставшись вдвоём, спутница ослабила шнур походного мешка, который всем своим видом сообщал о долгом странствии, и достала из него сухую лепёшку. Разломила на две части, протянула большую голубоглазому юноше. Тот не торопился её принимать. Просто отвернул голову в сторону, притворился что не услышал.

— Не нужно этого делать, — недолго подождав, произнесла временная спутница.

— Не нужно делать что? — спросил юноша в подтяжках с наигранным непониманием.

— Не нужно мучить себя. Перед тобой был выбор: либо жизнь, либо голодная смерть. И в том овраге ты сделал свой выбор. Знаешь, я даже понимаю… листьями не наешься. А чтобы поймать хотя бы белку…нужно время. Да и то без умения, скорее всего, не получится.

— И даже не скажешь, что были и другие варианты? Поймать там жабу или мышь какую-нибудь…

— Ты сделал свой выбор. А теперь перед тобой другой выбор. Левая или правая? — уподобившись весам, поднимала и опускала руки с хлебом. — Голодный и несговорчивый не торопился выбирать. — Хорошо, я подожду, когда будешь готов. Может, после этого, назовешь своё имя. А пока послушай, — полушёпотом начала рассказать ему одну историю.

Историю об одной скотобойне. Находилась она в Денрифе. Исходившее от неё зловоние вдыхалось и за версту. Это было не совсем обычное сооружение для убоя животных, её крыша хранила чужие секреты. Там в грязных холодных камерах держали в заточении людей, а по тёмным коридорам ходили истязатели, называвшие место своего пребывания — Садом. Когда измученные узники пропитывались маринадом ужаса и отчаяния, приходили уродливые мясники-садисты. Выбирали пару человек и уводили тех в «чавкающую комнату». Секретом было не то, что эти безумцы там с ними делают, а то, как они это делают. Разбивающие разум знания утаскивали редких свидетелей на безмолвное дно сумасшествия. Во мраке коридоров повторялось эхо долгих криков, доведённых до хрипения. Через бесконечные мгновения наступала звенящая тишина. Другие узники даже радовались этой тишине, потому что для бедолаг всё закончилось — их боль ушла, и они соскользнули в заботливые объятия вечного сна. Через какое-то время садисты снова приходили к камерам и ставили стол. Ставили так, чтобы все видели их трапезу. Когда всё было готово, то, смакуя, пожирали содержимое своих тарелок. Вот прям жрали и никак иначе. Как-то раз один из них, подняв вилку выше уровня глаз, не моргая и всматриваясь в сочный кусочек мяса, произнёс: — Была вкусна как при жизни, так и после, — а потом, медленно пережевывая, поднёс к своему подобию носа синюю ленту, дышал ей, его сердцебиение было почти отчётливо слышно, вздохи становились возбужденными, глубокими.

Ночь за ночью «поросята», так называли пленников, ждали очередного приступа голода садистов. Попытки освободиться от прочных оков оставляли на теле кровавые отметины. Они как следы на снегу обходили руки и шею. Всё что оставалось пленникам так это смотреть на высокую башню сквозь маленькое зарешёченное оконце. Смотреть и мечтать о скорой безболезненной встрече с госпожой вечного; её бояться, от неё убегают, пытаясь отсрочить её появление, но рано или поздно она приходит ко всем.

Незадолго до очередного отбора пленники поговаривали: видят во тьме смотрящую на них красивую особу одетую в чёрное и белое. Ещё говорили, та держала в руках корзину полную белыми и чёрными цветами. Той ночью она ушла; бросила заботливый взгляд на ту самую башню и бесшумно растворилась в тени. После этого с улицы раздался грохот и треск. Замутненное внимание устремилось в одно. Изнутри верхнего помещения высокой постройки вырывались пальцы пламени. Они растягивались в разные стороны, пытались коснуться до спирально кружившихся вверху ворон. На разрушенной колонне кто-то стоял. Узники Сада присмотрелись — увидели невообразимое. Увидели силуэт, чьими одеждами была сама бездна, она растекалась в огромные черные крылья, что источали огонь и пепел. Очарованные пленники смотрели на это и не смели отводить взгляды. Продолжали это делать, даже когда «дух спасения», так назвали его некоторые, исчез в клубах дыма. А после в сырых коридорах Сада, где по полу тарабанили капли, раздался поросячий визг. Один из мясников прибежал к камерам, споткнулся об свою отдышку, рухнул на колени под светом свечи. Держась за круглый живот, в ужасе пытался уползти, но преследователь с тремя мерцающими глазами уже был за его спиной.

— Брось им ключи, — сказал голос по ту сторону света. Обжора незамедлительно сорвал вязанку с пояса и метнул её под ноги одной из пленников. — Интересно. Когда-то давно в садах говорили: не делай людям того, чего не выдержишь сам. Вот и проверим, — схватив садиста за ногу, утащил в те же коридоры, в которые ранее тот уводил людей.

Освободившись, «свинки» вышли за пределы ржавой клетки. Молчаливо радовались, освобождали других. Собравшись, спешно направились к выходу; но не все. Были и те, кто, обезумев, говорили: — Не трогайте кандалы, а то нас накажут! — и, повторяя эти слова, сидели, прижимаясь к стене загона совсем без оков. Те же, кто не боялся последствий, кроме как своего промедления, шли по узким коридорам. В них они видели вывернутые бутоны тел с пустыми глазницами. Нечто забрало у страха то, что у него было велико — его глаза. Почти все истязатели неподвижно лежали в липкой сырости, кроме утащенного собирателя трофеев с синей лентой.

Спутница закончила рассказывать историю долгим выдохом. Ей определённо стало легче. Услышала резкий треск на улице — вздрогнула. Когда наклонилась, чтобы поднять с пола уроненный мешок, юноша в подтяжках заметил: вокруг её шеи показался след, спрятанный под накидкой.

— Между вами есть разница, — выпрямившись, сказала рассказчица и вновь протянула правой рукой больший кусок хлеба. Голубоглазый юноша с менее отрешённым видом принял угощение, но другую его часть — меньшую.

— И что теперь? Ты ищешь то порождение галлюцинаций с башни? — перед тем, как откусить, спросил юноша. Мгновение ожиданий загустело, казалось вечностью. Время уподобилось затвердевшему на ложке мёду.

— Да, сначала мне тоже подумалось, что это был морок или что-то вроде того. Но после нашего побега мы оказывались в разных местах. В далёких друг от друга местах. И там, среди различных слухов мы слышали истории… очень похожие истории. Перебираясь с места на место, мой спутник записывал их, выводил каждое слово. Вон, хранит записи и наброски в своём блокноте. В нём даже есть так называемый «Прошрит». Это некий обряд, позволяющий связаться с Воронами. Представляешь? Ну, так вот, собирая такие истории, мы пришли к выводу, что та сущность с крыльями — это человек.

— Человек с тремя глазами и крыльями? — приподняв одну бровь, прозвучал вопрос от третьего. На его лице вырисовались едва заметные следы скепсиса.

— Ну, если так ставить вопрос, то — да, это маловероятно. Но, а что если третий глаз это и не глаз вовсе, а уголёк курительной трубки? — задала вопрос путница с неким восторгом.

Юноша быстро смекнул и предположил: — Тогда крыльями могли быть пламя и дым на той башне.

— Именно! А его почти одновременное появление в разных городах можно объяснить тем, что он не один. Возможно, целая группа людей, которые появляются там, где кружат чёрные птицы и слышен звон монет. Может, используют птиц для обмена сообщениями.

— Я слышал эти разные истории про «Воронов». Разве это не сказки про порождений тьмы из обратной башни Сиринкс? А теперь получается, они простые наёмники-птичники. Тогда в чём смысл какого-то «Прошрита»?