— Ты обычный мясник! Я не позволю отнять у меня покупателей. Для таких, как ты, у меня есть подарочек от богатого господина! — шипящим голосом раздалось позади, и Бенард провалился туда, откуда, казалось, нет пути назад.

Открыв свои глаза, не было ничего, только боль в затылке и стекающая по лицу кровь. Лишь это служило сигналами того, что всё ещё жив. Лекарь попытался вытянуть руки вверх — не смог их выпрямить, во что-то упирались. Проведя кончиками пальцев по скользкой преграде, выяснил — это деревянная крышка бочки. Всё ещё смердит рыбой.

После многих попыток выбраться ничего не получилось. Силы покидали узника, а сознание бежало от него. Во мраке увидел мужчину, стоявшего на коленях. Тот, держась за свою кровоточащую шею, повторял:

— Может… как казаться, будто, словно, похож… Я был не прав. Свет не спасёт нас… скажите мне, кто-нибудь…кто-нибудь видит меня? Я когда-то существовал? Кто-нибудь… Каэйдра…

— Государь? — спросил Бернард, но не был услышан. Через долгие секунды, а может часы, он остался один. В тишине слышал только толщу воды, та сжимала свой колоссальный кулак. Лишь одна мысль не покидала его: «Что будет делать человек, оказавшись с болью во тьме?».

Яркая вспышка, зажёгся огромный костёр. Его треск и шипение оглушали. За костром виднелся прямой мост. Нет — стол. За ним сидели человекоподобные фигуры. Их лик не описать. Он соткан из всех возможных состояний вещества. Их видят уши, слышат — глаза. «Неужели…», — выдавил себя Бенард, не ставший засоленной рыбой. Ему вспомнились истории о древних богах. Он слышал том, что перед гибелью, вся жизнь проносится перед глазами. А о таком и не слышал вовсе. Однако признал Древних богов. Древние не ели, не праздновали, а молчали. Тишина говорила сама за себя. Забытые смотрели на пустующее место за их столом, горевали.

— Сможет ли он когда-нибудь вновь испить из своего кубка? — пробасил один из них, смотря на сосуд, украшенный щупальцами.

— Онтсевзиен, — пробулькал другой.

Древний в алой мантии углубил когтистую лапу в свой капюшон.

— Началось, — безрадостно проговорил он. — Саккумбиев пир начался. …

— Гаргангрюель ещё не пробудился от дрёмы, — Утвердил женский голос. Посмотрим, узнаем… Чем же всё закончится?

Древние замолчали, посмотрели на гостя. Человека тут же вышвырнуло оттуда.

В крышку застучали, удары отдавались прямо в макушку, как если бы лупили именно по ней. Кто-то настойчиво вскрывал неожиданную темницу. Тут шею сдавило, в неё вгрызлось нечто и начало неумолимо втягивать кровь. Втягивало с такой силой, что, казалось, гортанный выступ не находил себе места, подёргивался в сторону места укуса. Бенард пытался оторвать кровососа, но не хватало места для необходимого рывка. Силы покидали его, смирение мельтешило перед глазами, приходила эйфория, в какую впадает утопающий после прекращения борьбы за жизнь.

Бочку всё-таки вскрыли, рука неизвестного вытащила заложника.

— Вот зараза, сейчас я его уберу, — пообещал знакомый голос. — Ля! Это необычная пиявка. Это типа… и есть та самая рвотная тварь. Ещё немного. Вот! Теперь гори, червь!

Вспышка света пробилась через закрытые веки. Открыв глаза, высвобожденный увидел молодого мужчину. Выглядел он опрятно, его без труда можно было принять за выходца из знатного Дома, но взъерошенные коричневые волосы и рубашка, торчащая из-под низа жилета, расставляли всё по своим местам. А золотая серьга в форме зуба отвечала на вопрос о том, кто он такой.

— Желтозуб? — вопросил Бенард.

— Не напрягайся, прижми рану, надави. Эта глиста тебе чуть кадык не выжрала.

— Это была сангуисова пиявка? Где она?

— Да, она самая. Та что блюёт кровавой ржавчиной. Теперь уже не важно, где она, потому что она БЫЛА.

— Сначала мне вломила рыцарь Капиляры, а теперь рыбак засунул меня в бочку, — проговорил лекарь и разжал кулак, в нём — почти пустой пузырёк с прилипшей к нему соломой. Ему его вручил гулявший у подножия костра Садист, когда протянул руку в сарае. Эта склянка напоминала ту, что ранее давал Грегор. «Снова эта жижа» — подумалось ему.

— Тебе явно везёт, — усмехнулся начальник молодчиков Мышиного узла, судя по голосу, его пытался обуять страх. — Идти можешь?

— Думаю, да, — белпер начал подниматься на ноги, его колени просто ныли из-за длительного пребывания в позе эмбриона.

— Не спеши, осторожнее. Понимаю, у тебя нет слов, как и у меня. Они появились… сначала… прямо с неба упал кит. А потом ещё и ещё. Спустя время… они лопнули и залили улицы гнилыми потрохами. Всё пошло ахерительным кувырком…

Оба молчали. Не могли произнести ни слова, смотря на чудовищных человекообразных исполинов, которые чуть ли не касались чёрного неба своими вытянутыми макушками. Всего таких было пятеро. Они улыбались, они не спеша шагали по городу, издавая давящие непередаваемые звуки; от такого всякий бы стал мечтать о глухоте, а в итоге получал бы немоту. Один из них рухнул на колени, к нему подошёл другой, облепленный склизкими багровыми коконами, и вонзил свои когти прямо в спину. Бил и бил, рубил и рубил. Схватившись за рёбра, расставил их в сторону как какие-нибудь крылья. Другие приставили указательные пальцы к губам, стояли и наблюдали за тем, как из растерзанного вырастает дерево. Кора трескалась, из-под её защиты выглядывали зрячие опухоли. Всего пара мгновений, весь ствол и все ветви отяготили себя присутствием тератом. Исполины вдруг по очереди заговорили:

— Нс

— Да

— Ка

— Де

А потом в унисон засмеялись: — Саккумбиева ночь! — и начали неторопливо, но радостно, аплодировать. Грохот, что подтверждал соприкосновение ладоней, которые были размером с торговое судно, своей канонадой разрывал само пространство. Этого не было видно наверняка, и всё же так чувствовалось.

— Нужно убираться отсюда, — выдавил из себя Бенард.

В вязкой тьме тускло горел светлячок. Устало освещал знакомые, но изменённые до неузнаваемости места. Люди, которые буквально вчера шли по тракту, что пересекал здешние поля с редкими гористыми вкраплениями, едва ли признали своё недавнее здесь пребывание. Лесные охотничьи угодья, поддавшись влиянию событий, скрылись от знакомых взглядов в подвале забвения. При длительном всматривании, на приличном расстоянии, заросшие деревьями участки казались живыми. Тяжело дышали, испускали тонкую обволакивающую ветви паутинку.

Мысли своими попытками использовать воспоминания обрекали себя на падение в волчью яму непонимания, где на дне поджидали острые колья для прикосновения к тем, кто постарается подогнать всё видимое, и не только, под привычную картину мира. В пределах её правил — вода, налитая в сосуд, принимала его форму, а сейчас же — иначе. Невидимый шулер, перетасовывая свойства, нагло нарушал законы геометрии и форм. То, что выглядело тупым, на деле могло оказаться бритвенно острым. А в свою очередь, заточенной временем фрагмент горной породы овладевал качествами дуги. Подобным обмен ролями — сам по себе сигнал о нарушениях в рассудке, либо предупреждение о том, что всё ранее известное — лишь верхушка бесконечного айсберга. От шороха и треска которого, утопая в тишине, убежит сама реальность, чтобы попытаться найти укрытие, временно затаиться в объятиях мыслей тех, кто не посещал в эти дни «Оренктон».

Многое стало иным, а в толпе изменений скрывалось и нечто новое, не всегда видимое и не всегда объяснимое. О присутствии бесформенного гостя должны были безмолвно сообщать древние механизмы выживания. Однако, изначальные инстинкты, которые предупреждали о приближающейся опасности, предсмертно хрипели или вовсе молчали. В глубинах чувств случилось великое предательство. Предательство самого себя способно породить новую форму растерянной беспомощности. Как при неспособности руки сжать столовый прибор; как при непослушании челюстей и жевательных мышц в момент попыток утолить смертельный голод. Сложно вообразить, что испытывает человек, осознавший, что предатель внутри; предатель — он сам.