Невозможная масса застыла на символе красоты и надёжности, вгрызалась корнями в мрамор. Затем вдруг сжалась и, гадостно забурлив, раскидала щупальца в стороны, распустилась цветком. Самый жирный лепесток впился в усеянную провалами лестницу. На выступе извивалось, пульсировало и разрасталось. Оно уподоблялось дереву. Уже через мгновение над главным залом раскинулась густая крона. На стволе и голых ветвях проступали силуэты жующих лиц, чьи огромные рты роняли едкие слюни. ГОПМ сумел уловить некую схожесть с родовым древом семьи Ванригтен.

Корни живо побежали по стенам — замуровали выход, не позволяя ни войти, ни выйти. Уродливые морды отращивали руки, показывали пальцами на что-то внизу. Рядом с дверью медленно проявлялись силуэты. Черты первого сразу же выдали главного лакея, хранившего ключи от хранилища. Если еле уловимые контуры тела и лица вызывали сомнения, то форма и отточенная манера движений полностью отметали их. В усадьбе Ванригтен глава прислуги носил длинный молочно-белый лижущий полы пояс. Таким способом, после очередного обхода, проверял: все ли выполняют свою работу надлежащим образом. Чистота — вот его одержимость.

Распознав первый, интерес портовой труженицей полностью отдался второму. Рядом с лакеем стояла человекоподобная сущность. Этот актёр представления теней был иным, плавал вне ширины, высоты и длины. Бездна клубилась вокруг него, выливалась в мантию способную укрыть от любопытных. На подобном маске лице не было ничего, за что взор мог бы ухватиться; только два угля горели кровавым пламенем. Сама ненависть своими мехами распаляла их, молотом высекала искры отнюдь не для прикуривания трубки мира, а для опаления горна битвы. Вот оно — чадо Старой войны.

Представитель Министерства пустил возбуждённую беспомощную улыбку, не то чтобы сделал это намерено. Скорее всего, так вышло само по себе. А как иначе, когда лицезришь настоящую неотвратимую хоривщину? А можно ли вообще отвратить уже случившееся? Его сердце застучало боевым барабаном. Тяжёлые удары, отбиваясь от стен, заполнили пространство между полом и потолком. Нетерпеливо наблюдая за представлением, с опаской ожидал появления чего-то или же кого-то. Предупреждающий об опасности инстинкт подавал свой голос, лил его меж слоями кожи и мускулов. Подсознательное совсем не пустословило, ибо трескотня нарастала.

Древоподобное нечто, леший, так рьяно защищал усадьбу, что не замечал приближения опасности. А вероятно, лишь пьянел из-за этого, впадал в транс животного безумия и уже из него раз за разом запускал острые ветви в явно нежеланного гостя. Выкидыш Старой войны не совершал лишних движений, играючи уклонялся, отбивался от каждой смертельной атаки. Можно подумать, танцевал на костях стараний тех, кто посвящал свои жизни достижению такого уровня мастерства ведения боя. Сами паучьи-крабы не смогли бы попасть клешнями по настолько вёрткому противнику.

Кажется, Леший догадался о неэффективности своего шквала выпадов. Если, конечно, ему вообще была доступна способность делать выводы. Физиономии на стволе от злобы грызли уродливые пальцы; фалангу за фалангой. Один из далёких предков оторвал руку другому и стал ей размахивать, косо повторять действия визави. Заглотив оружие-конечность, вытащил из кривозубой пропасти рапиру и отдался попыткам уколоть. На самом деле — мерзкое зрелище, настолько мерзкое, что назвать его таковым — равно сделать комплимент.

Из многих попыток ранить, или же убить, только одна достигла цели. Когда щупальце выстрелило в главного лакея, одетая во тьму сущность из фольклора отбросила опоясанного в сторону, чем и открылась для удара. Острая зубастая ветвь вгрызлась в ногу, пустила кровь тому, что, казалось, не могло быть раненым.

Представление заледенело, Фель почувствовал чьё-то зловещее присутствие. Тысячелетняя злоба со слезами на глазах пожирала своих крылья, чтобы укротить саму себя, но они каждый раз вырастали вновь. Холодные цепи сковали всё тело, а страх неспешно отравлял алую валюту души. Снова трескотня. Медленно повернув голову, перевёл взгляд на многоликий ствол. Мельчайшие части времени, образующие секунду, тянулись смолой, прошивали кожу нитями ужаса. Никто не избежал бы такой участи. Даже самый опытный охотник, привыкший к лику разъяренного хищника, позабыли бы про своё самообладание. На ветвях, по разные стороны от жующей сердцевины, стояли ещё двое. Безликие существа разорвали собственную плоть, обнажили чудовищные ухмылки. Широкие улыбки вынуждали проклинать жизнь за само её существование. А повседневность в момент разрушилась, без сопротивления приняла облик неловкого недоразумения. Существа, порождённые слабостью света, открыли бесчисленное множество бездонных и всёпоглощающих глаз. Настоящие Вороны в одно мгновение нанесли неуловимые удары своими лезвиями, которые вытекли прямо из рук.

Оглушительный грохот перерезал канат, занавес упал, окончив тем самым представление. В роли оваций выступила пелена красно-белого цвета, она тонкими струйками пробежала по поверхности глаз; почти как реки от угля картографа. Далее по языку промчался вкус, ощущения, которые испытывал зрительными сферами во время процедур лечебных.

Последним отголоском просочилось то, как уносят два министерских сундука с монетами. При этом один из похитителей насвистывал мелодию. Она чем-то напоминала голос из шкатулки в хранилище. Когда отголоски возможного былого растаяли, невидимая рука долга помогла Фелю выбраться из буерака его мыслей.

— Превосходно! — воскликнул он, резко пробудившись. — Ночи будут тёмными, но я пройду сквозь них и добуду голову чёрного пера. Отдам всё ради чуда, принесу любую жертву. Хоривщина будет освобождена от своей ноши. И тогда яблоко будет падать к небу. Даже мёртвые вернутся к своим любимым, — очень тихо проговорил тот для себя.

К нему «совсем не на мягких лапах» приближалась ряженая пародия на вермунда. Судя по виду, намеривался сообщить важную новость.

— Я знаю. Вы всё осмотрели, но не смогли найти лакея. Он просто сбежал, когда констебли отвлеклись на разговоры с сослуживцами. Стало быть, обсуждение и выбор места для грядущей попойки… куда важнее долга. Теперь их следует высечь или повесить на крюк за такое допущение, но проявлю понимание. Мало кому не захотелось бы выпить после увиденного. Учти, этот случай — исключение. Если подобное повторится в будущем, то город останется вообще без единого служителя порядка. Больше не будете стукать башмачками. Доходчиво выразился?

— Более чем, господин. Столичная щедрость, как всегда, не знает границ. Премного благодарен, — манерно сказал не вермунд. — Я предупрежу людей и соберу отряд для поимки беглеца.

— Не нужно. Что-то мне подсказывает, я найду его раньше. А теперь можешь возвращаться к своим… другим обязанностям. — покидая усадьбу, повторял: — Это они. Это точно они! Рамдверт…

В тени собора Церкви Примуулгус столпились жители, собрались перед деревянной площадкой. На ней стоял лимн «Широкая глотка». От остальных его отличал только головной убор с тремя углами. Возможно, подобный выбор делался во избежание возникновения чувства инородности у слушающих. Пришлых мало где любят.

Крикун громко, в соответствии своему прозвищу, рассказывал людям о случившемся в усадьбе:

— Дамы, господа и простые выпивохи. У меня для вас срочная новость, — выкрикивал лимн, звеня колокольчиком в своей руке. — Наши защитники, наши благодетели отправились на дипломатическую миссию. Отправились всей семьёй за море, чтобы помочь нам. Вы представляете? Не только господин Лицлесс и госпожа Риктия заботится о нашем будущем. Вся семья Ванригтен целиком и полностью старается для всеобщего блага, — лимн заметил недовольство на лицах некоторых из толпы. — Я понимаю ваше недовольство… ведь я такой же простой… как и вы. Я тоже рос в этом городе, гулял в тени острейших шпилей. Тоже ходил в лавку мясника, выпивал в «Пьяной коленке» и слышал все эти грязные слухи: якобы за исчезновениями людей стоят, — «широкая глотка» указал рукой в сторону гнезда Ромашки. — Всё это гнусная ложь предателей. Чтобы мы бросали камни в спины наших защитников! У такой подлости нет границ! Стоит только впустить её в себя, то всё, начнёте заживо гнить! А мы не хотим стать лакомством для вечного врага нашего Творца!? Мне видится, что за этим ещё и стоят воздыхатели всемилостивейшей Каэйдры — супруги нашего покойного Государя Венн. Представьте, слуги стараются, хотят утешить вдову. И все мы знаем каким образом. Обливают грязью одну черноволосую красавицу для другой беловолосой красавицы с длиннющей косой. Это ложный путь. Топя в грязи другого… сам чище не станешь. А ведь вы краешком уха, но слышали, что Всемилостивейшая Каэйдра уже нашла утешение… в крипте…в объятиях мертвецов. Фу-фу и ещё раз фу. Тем не менее, вклад мятежников в этот ушат грязи…его сложно переоценить!