— Лучше отдалась сразу гвардейца графа Фалконет. Они-то точно трупы! — с беззубой улыбкой прокряхтела песчинка из толпы. Кафтан накрепко прилип с рыхлому тельцу.

— Уважаемый, попрошу попочтительней отзываться о вдове. Она была верной супругой нашему Государю, и до сих пор ратует в защиту его пути. Как и Министр-Наместник, который придерживается того же курса, но с небольшими изменениями. Вы же не всегда ходите в мехах, а лишь в холода. Тут так же… необходимо маневрировать, дабы не напороться на скалы. К тому же, уважаемый, именно Император Венн утихомирил Графа, взял с него обещание держать в узде жестокие порывы гвардии Фалконет. А вы тут такое говорите. Постыдились бы…

— Но как же…

— Я понимаю ваше замешательство, — прервал того «Широкая глотка». — Но мы же всё понимаем. Мы же не будем играть мятежникам на их грязные ручонки? Не будем позволять обманывать себя? Битва идёт не только на полях сражений, но и внутри нас самих! И мы же не хотим проиграть? — спросил глашатай, а толпа, после недолгих раздумий, поддержала его словесную бурю. — К тому же… ночью кое-что случилось. Вопиющее варварство снимает любые подозрения с семьи Ванригтен. В их поместье проникли трусливые воры, они не осмеливались творить свои скользкие дела в присутствии хозяев. И представляете, кто это был? Это были те самые Вороны, страх перед которыми вынуждал нас говорить о них шёпотом! Те самые вестники Хора, отпрыска Старой войны, оказались обыкновенными грабителями. И эти мерзавцы украли сундуки с микатами. А золото предназначалось-то нам! И хотите знать, что я об этом думаю? — спросил тот, и толпа впопыхах зашевелилась. — Я думаю, нам выпала редкая удача разбить наши страхи и вернуть предназначенное каждому из нас! Только преодолев эти трудности, мы станем достойными соратниками нашего Наместника!

Лимн не замолкал ни на секунду. Для него весь город был большим колодцем. Говори в него, и эхо будет повторяться снова и снова. «Широкая глотка» верил, наступит мгновение, когда колодец посчитает чужой голос своим собственным. Останется только заколотить крышку, чтобы монетка иной речи не упала в него.

Почувствовав себя обокраденными, мужики вызывались добровольцами для поимки преступников, собирались в группы для обходов улиц. Вооружались первым попавшимся под руку. В ход шло всё: от пустых бутылок, молотков, досок и коротких клинков — до охотничьих луков, металлических прутов и вил. А некоторым удавалось добыть ненадёжные подделки огневого одноручного оружия. Редким мастерам, умеющим изготавливать огор-ы, запрещалось использовать свои знания и навыки — таков указ Министерства. И поэтому подобное оружие и днём с огнём не отыщешь. Также добровольцы, жаждущие справедливости, выводили своих собак, коих держали на привязи более чем воспитательных побоев; в результате чего получались озлобленные на весь мир комки облезшей шерсти.

Предлагая всем желающим прикоснуться к колокольчику наудачу, выразитель общего мнения, лимн, просвистел: — Спасибо всем вам за внимание. Потому что если бы не вы, то я был бы не нужен. Без вас меня бы не было. Спасибо всем вам ещё раз. Я бы предложил вам потереться со мной носиками в благодарность, но нет. Может в другой день, — слюняво посмеявшись, продолжил показывать глубину своей глотки: — Удачи всем нам в эти трудные времена. И не забывайте подписаться в листе моего помощника. О! Прошу прощения, чуть не забыл. Недавно один из наших оренктонцев покинул город. Захотел помочь Министру-Наместнику в достижении его великой цели — отправился трудиться на рудник. В его доме нашли подтверждения его спешного отбытия. Так спешил, аж сапоги растерял. После чего было принято решение о продаже имущества. Всё законно, всё с аукциона. Так что… кого-нибудь интересует чудесное кресло?

Уже спустя день Оренктон уподобился осиному улью, потревоженному прикосновением извне. По каменным тропинкам расползалась весть о происшествии в усадьбе благодетелей. Об этом говорили, перешёптывались на каждом углу, взращивали различные слухи. Самые смелые их формы клубились в питейных заведениях. В одно из таких зашёл наблюдатель из Серекарда.

Угли потрескивали в очаге, там молодой кабан зажаривался на вертеле. Харчевник в полукруг расставил столы, — каждый мог видеть степень готовности мяса. Стоявший аромат раззадоривал аппетит, побуждал скрасить ожидания очередной кружкой выпивки. Слюни так и собирались под языком. Неизвестно, то ли таков замысел владельца с глубокими залысинами, то ли обыкновенная случайность. Такой ход абсолютно точно откармливал выручку; карманы просто набухали как почки и печень от вида мыслей юной красавицы.

Столичный охотник бесплотным духом пробрался вдаль, где ущипнув огоньки свеч на деревянных подставках, занял место в едва освещённом углу. Он положил свой инструмент на колени, держал его с некой заботой, словно держит любовницу. С рукояти свисала верёвочка, на ней — серый медальон. Гравировка сильно потёрлась от множества прикосновений. Осторожно снял и посмотрел на эту бесценность. Дамы могли только мечтать о такой нежности и проникновенности. Когда открыл памятное ювелирное изделие, из него начал сочиться еле уловимый туман, принимавший очертания человека. Женщина обняла его со спины, прислонилась головой. Скользнув взглядом по левой руке без двух пальцев, тихо-тихо произнёс: — Не нужно было меня останавливать. Тогда все пять были бы… на месте, — нацепив намордник на эмоции, тяжело выдохнул. — Прости. Я не хотел…

— Я не держу на тебя зла. Ты защищал наш дом от тех отчаянных людей. Защищал так, как умел, — ответила туманная половина фигуры. — Ты всё ещё носишь медальон с собой? А я боялась, ты уже забыл.

— Забыл? Этому не суждено случиться. Даже если захотел бы, то не смог. Это лежит далеко за пределами моих способностей. Самой вечности не по силам похоронить тебя под грязью забвения, — искра скромной радости зажглась в его глазах.

— Фель, нельзя недооценивать вечность. Особенно сейчас. Ты же заметил, что время заболевает. Ему плохо и больно. И неизвестно… сможет ли оно излечиться. Но я даже рада, что ты ответил именно так.

— Тогда пусть выпьет микстуру, прокашляется и вернёт всё назад. Пусть отменит всё произошедшее. Тогда я смогу жить той жизнью, которую ты мне показала. Разве многого прошу?

— Да, и ты снова накинешься на тот пирог с тыквой? Но, к сожалению, это так не работает. Обстоятельства и судьба завели тебя слишком далеко. Уже нельзя повернуть назад. Забудь слова того торговца редисом. Он лгал тебе. Его лож, его действия, его слова — вот настоящая хоривщина. Под её навесом рыщут тёмные твари…

— Да, я знаю. Уже поздно, совсем поздно. В любом случае предаю свои желания или предаю свои действия. Самая настоящая ненастоящая ловушка.

— Как уже говорила: наш мир многослоен. Неужели ни на одном из слоёв нет пути без предательства самого себя? Ведь этого не происходило, пока мы были вместе.

Фелю вспомнились минувшие дни; вспомнился год покоя без странствий и службы Министерству; вспомнился уютный домик в Межутке; вспомнился лес и зелёный луга, с которых открывался умиротворяющий вид горных хребтов с коронами из белейшего снега. Смотреть на них из горячего источника — вот он рецепт безмятежности.

— Но потом всё изменилось. Буквально в несколько моментов. Чтобы изменить прошлое я побывал на всех слоях этого помойного материка. От самого нижнего до верхнего. И нигде нет иного пути. Неужели только сделка поможет?

— Бедный-бедный защитник. Я знаю какие чувства ты таишь. Я понимаю тебя, как и всегда. Поэтому послушай, сделка — единственный шанс. Не сожалей, делай что должен. Тогда Садоник склеит твоё разбитое фарфоровое, вернув меня. Мы снова будем вместе, будем жить. Просто выполни свою часть договора. Останови их и верни сундуки с осколками солнца, что помогут бедствующим выбраться из ловушки нужды.

— Монетный двор изготавливает монеты из отравленного апперита. Он извращает людей. Вылепливает из них послушных голоду марионеток. Я видел это своими глазами.