Фель обернулся и посмотрел на Филца, того уже не было. Тот в спешке ушёл к констеблям. У них ещё много работы в комнатах усадьбы. Вдруг осталось что-то, что приведёт к наглым ворам.
Тем временем столичный охотник погрузился в омут раздумий, скорее, упал в него. Невидимая рука спихнула туда без предупреждения и без подготовки. Стоял на месте и вообще не двигался, ожидая озарение в глубокой яме. Ожидания внесли свои правки — безжизненное пугало в поле выглядело более живым, нежели этот мужчина в широкополой шляпе. Внезапно лисий слух уловил едва различимые звуки; они отличались от прочих. Эхо болезных стонов с паническим упорством утопающего подавало сигналы, жаждало быть замеченным. Царапало внутричерепную медузу, тем самым обратило на себя внимание. Поднявшись на второй этаж по нетронутой, правой, лестнице из белого камня, эхо перешло во множество перешёптывающихся голосов. Слова становились немного громче по мере приближения к покоям, в которых совсем недавно произошло ужасное. Их содержание оставалось недоступным для понимания. Словно произносились на неизвестном языке.
Проходя мимо спальни Каделлина, мастер охоты и устрашения ненадолго остановился. Ему вспомнилась первая с ним встреча, произошла она абсолютно случайно, потому что Лицлесс держал сына под строгим надзором, никого лишний раз не подпускал к нему. Вот она — зеница ока, или же удавка заботы. В момент знакомства Фель увидел перед собой застенчивого ребёнка, что обнимал тряпичную игрушку — куклу. Тогда перед обратной стороной глаз появилась картина. Краски воображения изобразили на холсте красивый цветок. Тот полевал себя собственными слезами, согревал себя собственной улыбкой, чтобы расти из бесплодной земли. Как в стихах, но без стихов. Они, на удивление, быстро нашли общий язык. Одного продолжительного разговора о лодках хватило для появления доверия. Узнав секреты, Фель даже жалел Каделлина, но не так, как один человек может жалеть другого. Скорее поражался злому чувству юмора случайности, что наделяет кого-то даром, а затем выворачивает его горем.
Во время последней встречи, ему показалось: Каделлин хочет попросить о чём-то, но не решается озвучить просьбу. Только увидев взгляд Лицлесса, который искрился голодом, страхом и заботой, то понял немое желание маленького человечка.
— Вот ты и вырвался из цепких лап, — сказал Фель, находясь около двери пустой комнаты. — Надеюсь, рыбак с «ключом» сдержит данное тебе обещание. Удачи вам обоим…
Сжимая рукоять укутанной ноши, отправился дальше к источнику зова. Осторожно перешагнул порог спальни богатейших людей Оренктона: Лицлесса Ванригтен и его супруги — Риктии. Нужда никогда не смотрела в сторону этой семьи, по крайней мере, в ближайшей истории. Если простой оренктонец увидел бы убранство в этом гнезде роскоши, всяко отказался бы верить своим глазам. Невероятно дорогим выглядело всё. Интерьер украшали вызолоченные орнаменты; на каждом канделябре поблёскивали драгоценные камни: рубины и аметисты. По плитке под ногами растекались линии, демонстрировали строгий, но открытый для интерпретаций узор. Стол из тёмного дерева утолял некую потребность в символе, напоминал паука или же нечто подобное. Ножки-лапки впивались в пол, а два дугообразных подлокотника подчёркивали место главы семьи. Смотря на паучий стол, могло сложиться впечатление: неживой охотник в любой момент готов начать свою трапезу севшей перед ним мухой. Такой необычный подарок когда-то прислали из самой столицы. Романтичные натуры выдумывали себе всякое: мол, за ним раньше сидел сам Садоник и писал признание, любовное письмо в стихах для своей тайной избранницы. Юноши тоже слышали об этом, а потому мечтали сесть за него, мечтали повторить за Министром, на мгновение стать им и добиться успеха в делах сердечных, почерпнув силу правителя. Но неизвестно — а вышло ли?
Практически всё в этой спальне было другим. Геометрия не нарушена: стены, пол и потолок были на своих местах. Иным виделось наполнение и, скорее всего, специально подбиралось для отсечения себя от остальных, от тех, кто снаружи. Даже чёрно-красные бархатные шторы аккуратно колыхались финальным занавесом представления, закрывая громадные окна, за которыми играл послушный актёр — город Оренктон.
Рядом с паучьим столом находилась раскрытая сделанная из камня ладонь. Держала копию рукописи в кожаной обёртке с ремешками-застёжками. Называли её — «Принцип Садоника». На страницах Министр-Наместник делился своим виденьем мира, раскрывал таящиеся в нём опасности. Описывая всю невыносимую тяжесть бремени власти, рассказывал о том, что поистине верный путь не всегда выглядит верным. Садоник желал, чтобы в Государстве Вентраль каждый обладающий властью человек прочёл его «принцип». Научился. И тогда выдастся возможность откровенно побеседовать с каждым, и тем самым сплотить вокруг всех решающих судьбы большинства. Знатные, высокопоставленные господа, прочитав в тишине этот трактат, проникались замыслом Министра, а ряд из многочисленных слов дарил понимание, взращивал чувство некого с ним родства, будто они одной крови.
Когда скульптура, длань, отпустила Феля, начал бегло осматриваться пока шёпот хаотично заливал помещение. Пытливый взгляд споткнулся о вздувшееся месиво из останков тех, кто совсем недавно ходил по коридорам усадьбы; и своим видом источал силу владения жизнями. Однако теперь же они источают лишь зловоние, привлекающее праздных мух. Вокруг них больше не соберётся благоговеющая толпа, больше никаких оваций, больше никаких хлебных лепешек и пропитанных заботой речей. Яркие ориентиры, примеры для подражания, которые уже только своим дыханием вдохновляли людей быть лучшей версией себя, этой ночью потухли навеки. Оказавшись во тьме, многие растеряются. Реакция будет самой разной: от скорбного смирения до яростных метаний в поисках виновников. Быть может, память о них сохранится, барды внесут свой вклад и будут воспевать потомков Первых и их любовь; а может, случиться и такое, что о них будут говорить в моменты возлияния, чтобы погрузиться в грусть и понять: у них всё не так уж и плохо, а богатая жизнь не так уж и хороша. Лучше уж коротать свои дни в поле или шахтах, чем быть сведённым с такой участью.
Выдернутый из покоя, со взглядом смотрящего вдаль, краем глаза заметил движение. Целый рой крошечных насекомых взмыл над полом. Некие подобия зубастых мух заполнили покои, ползали по воздуху, собирались в углах, а потом в центр и обратно. Смотря на это, сразу представлялось поле, усеянное мёртвыми и умирающими конями без подков удачи. Не обомлевший охотник своего желания и долга, сделав шаг, принял роль зрителя из первого ряда на представлении театра теней. Пугливые марионетки медленно выгибались, поднимались на ноги. Это были благородные супруги, но мёртвые не восстают. Неужели всё бывает в первый раз? Трупные големы не выпрямляли спин, водили руками, как если искали верёвки колоколов. Не ощутив скользкими ладонями потёртые хвосты последнего желания, разлились чёрной смолой. Зловоние разлетелось такое, что даже стены выворачивает наизнанку. Человек с лицом тряпичной куклы сохранял спокойствие; ни один мускул на его лице не дрогнул. Видимо, в своих странствиях закалился в самом горниле смертоворота пережитых событий. Путь его до сего момента был совсем непрост, и едва ли уже кто-нибудь узнает подробности. Однако, воображение размышляющих о его судьбе заполнит пробелы, как это делает вода и сосуд; льды растают — река разольётся.
Поток плетущейся бурлящей жижи пальцами вытягивался, принимал очертания сытой двухголовой пиявки. Она точно жаждала добавки к своей прошлой трапезе. Оживший бездонный колодец выбрался со дна неизвестности. По крайней мере, именно это пришло бы на ум всякому случайному наблюдателю. Пиявка со щупальцами вытекла из спальни, продолжила движение по коридорам.
Не желая пропустить важные детали представления, зритель последовал за творением прошлой ночи; последовал за эхом. С той стороны, где находилась комната младшего наследника, выползла такая же пиявка, но куда меньшего размера. Преобразившиеся «тоннели шахт» семьи Ванригтен слились в единое и большее, а затем чёрное щупальце из переплетающихся нитей устремилось в главный зал. Лапы-отростки разлетались от общей массы, атакующими змеями били по стенам, а после тут же возвращались обратно. Повсюду размазаны чёрные слюни, будто саму землю континента вырвало после отравления принятым, но совсем не приятным, угощением. Там смердело тридцать третим элементом и много чем ещё. Добравшись до огороженного выступа между двумя лестницами, представление теней перешло к следующему этапу.
