Житейский опыт, приобретённый Пьетро, в значительной степени способствовал преждевременной зрелости его ума. Он пережил тяжёлые минуты в то время, когда его безобидная склонность к двоюродной сестре встретила неожиданные препятствия и отразилась на судьбе его семьи; после этого события родительский дом долго казался ему слишком тесным. Однако мало-помалу внутреннее недовольство улеглось в его душе; безмятежное счастье дружной семейной жизни временно усыпило его, тем более что он чувствовал нежную привязанность к родителям и сестре. Но это приятное самозабвение было настолько чуждо подвижному и энергичному характеру юноши, что желание иной жизни и деятельности начало неотступно преследовать его; теперь все его помыслы были направлены к достижению одной заветной цели.
Прибытие Леонардо да Винчи в замок Буэнфидардо пролило луч света в его душу, охваченную мучительными сомнениями. Пьетро невольно завидовал молодому художнику, который мог следовать своему призванию и применить присущие ему силы на поприще, где его ожидало столько нравственных наслаждений и прочное влияние на умы людей. Когда они оставались вдвоём или гуляли по окрестностям, то главной темой их разговора служила та польза, которую каждый из них может принести человечеству, сообразно своим личным способностям и стремлениям. Выбор был решён для Леонардо, и он с радостной уверенностью говорил о предстоящем ему художественном поприще, так что вопрос главным образом заключался в том, какой путь изберёт для себя Пьетро, чтобы действовать с успехом в возможно обширной сфере. Принимая во внимание знатное происхождение Пьетро и условия его воспитания, оба друга всё чаще и чаще возвращались к той мысли, что духовное звание всего скорее может дать наиболее значительную и плодотворную деятельность человеку, для которого закрыты художественное поприще и военная профессия. Обоим было известно, что высший сан в церковной иерархии может быть достигнут только с помощью самых постыдных средств, но что вместе с тем в непосредственной близости святого престола можно было сделать весьма многое, чтобы улучшить существующие условия.
Леонардо рассказал своему другу о Савонароле, и отсюда разговор их естественно перешёл на положение дел в Риме.
Можно было с уверенностью сказать, что тогдашний глава церкви — самый безнравственный человек в христианском мире, потому что он не пренебрегал никакими средствами для достижения цели и никогда не держал данного слова, если этого требовала выгода. В своей политике он менее всего руководствовался чувством справедливости и в мести доходил до бесчеловечной жестокости. Хотя он в качестве духовного лица называл себя защитником веры и врагом еретиков и считался главой церкви, но в действительности не чувствовал ни малейшего уважения к религии. Он возбудил общее негодование не только своими постановлениями, которые противоречили церковным законам, но и своим поведением в частной жизни. Для него не было ничего святого. Он жертвовал всем ради выгоды, честолюбия или удовлетворения чувственности.
По мнению Леонардо, единственным оправданием поведения папы, и то до известной степени, могли служить полнейшее расстройство и деморализация подвластной ему страны. Ни одно государство в мире не управлялось хуже церковной области, обман и жестокости составляли обыденное явление. Все до такой степени привыкли к подобному порядку вещей, что самые ужасающие и возмутительные факты почти не производили никакого впечатления.
Та часть церковной области, которая была всего ближе к Риму, находилась почти исключительно под властью двух могущественных фамилий: Орсини и Колонна. Первая распространила своё господство над местностью по ту сторону Тибра, между тем как в руках Колонна были римская Кампанья и Сабинские горы — по эту сторону Тибра. Название гвельфов и гибеллинов, применённое к этим двум фамилиям, означало уже не различие политических взглядов, а глубокую взаимную ненависть, которая придавала их распрям дикий и неумолимый характер. Всё дворянство сгруппировалось около двух главных представителей этих фамилий. Савелли и Конти пристали к партии гибеллинов, Вителли взяли сторону гвельфов.
Могущество знатных фамилий поддерживалось их умением владеть оружием и преданностью набранных ими отрядов, между тем как папское правительство предоставило защиту государства наёмникам. Все Орсини, Колонна, Савелли и Конти, одним словом, всё римское дворянство состояло из кондотьеров; каждый из них имел в своём распоряжении отряд вооружённых людей, безусловно преданных ему; и каждый, поступая на службу того или другого короля, республики или папы, вёл переговоры и заключал условия от своего имени. В короткие промежутки отдыха от чужих войн кондотьер возвращался в свой укреплённый замок и группировал вокруг себя новые силы.
Чем больше было таких предводителей в той или другой фамилии, тем она была могущественнее.
Продолжительные войны между Колонна и Орсини заставили сельских жителей окончательно удалиться из Кампаньи, где они не могли больше жить в безопасности. Одни только обитатели укреплённых замков были защищены от грабежа солдат. Среди постоянных опустошительных войн уничтожены были все виноградники и оливковые деревья, так что мало-помалу римская Кампанья обратилась в безлюдную пустыню без жилищ и деревьев. Только кое-где можно было встретить отдельные полосы засеянной земли, обработанные наскоро, со слабой надеждой на жатву. На покинутых полях распространилась зараза: всякий раз, когда прежние жители, пользуясь спокойным временем, делали попытки вернуться на старые места, то погибали от злокачественной лихорадки. Так же безуспешны были старания местного дворянства загладить опустошения, произведённые войной, потому что вслед за тем начинались новые распри и битвы, которые уничтожали плоды их труда.
Резкую противоположность этой печальной картины представляли многочисленные дворы мелких правителей, придававшие Романье внешний вид щеголеватости и богатства. Во всех резиденциях были прекрасные церкви и дворцы и при них значительные библиотеки. В числе приближённых каждого владетельного князя было всегда несколько поэтов, художников и учёных. Такая умственная роскошь вела ещё к большей деморализации; придворные льстецы наперебой восхваляли щедрость своего покровителя, между тем как над подданными тяготел беспощадный гнёт.
Возможность получить более или менее богатое наследство составляла важный вопрос для князей при их незначительных средствах; в этих случаях они не останавливались ни перед какими злодеяниями для достижения цели. Когда дело шло об устранении ближайших родственников, то происходили возмутительные семейные трагедии; корыстолюбие уступало место жестокости, не признающей никаких человеческих чувств.
Леонардо сообщил своему другу, что Савонарола много раз выступал против этих злоупотреблений в своих проповедях.
Но ещё сильнее возмущался смелый монах против положения дел при папском дворе.
«Возможно ли, что ты, Рим, ещё стоишь на земле?! — воскликнул он однажды во время проповеди. — В одном Риме одиннадцать тысяч распутных женщин и это только приблизительная цифра. Священники проводят ночи с этими женщинами, а утром служат обедню и раздают святые дары! Всё продажно в Риме, все духовные должности и даже кровь Христову можно получить за деньги! Но скоро настанет суд Божий! Рим и Италия будут уничтожены дотла. Страшные полчища мстителей вторгнутся в страну и покарают высокомерие князей! Церкви, обращённые священниками в публичные дома, будут служить стойлами для лошадей и нечистого скота».
При тогдашних условиях на каждом поприще деятельности можно было найти цель, где человек с благородным образом мыслей и высокими стремлениями мог достойно применить свои умственные силы. Везде проявлялись задатки могучего прогрессивного движения, которое уже не ограничивалось одной областью искусства. Наукой ревностно занимались выдающиеся люди, от которых можно было заранее ожидать, что они вскоре достигнут в ней блистательных результатов; удивительные открытия предвещали совершенно новую эпоху культуры. Кто в это время чувствовал потребность плыть за потоком великих событий, для того возможность стоять в центре христианского мира должна была казаться особенно заманчивой.
