Обширный дубовый стол был покрыт скатертью, спускавшейся почти до пола; на самой середине стола солонка, около которой положены были хлебы самых разнообразных форм. Столовый прибор состоял из глиняной расписной посуды, покрытой глазурью, из оловянных сосудов и серебряных ложек и ножей. Вилок за столом не полагалось: они вошли в употребление не ранее конца XVI века.
Прежде чем вся семья села за стол, старик Даниэль принёс обычные сосуды с водой для мытья рук и полотенца.
А затем началось угощение гостя теми лакомыми блюдами, которые фрау Мехтильда успела изготовить, воспользовавшись коротким промежутком времени до обеда.
Богатство дома ощущалось и в тех прекрасных винах, которые хранились в домашнем погребе, и Тидеман особенно охотно подливал себе старого красного вина, вскипячённого с какими-то специями. Вообще, заметно было, что гость любит покушать и выпить лишнюю чару, если его не отвлекали от этого удовольствия более важные дела. Но — при своей педантической преданности делу — он, конечно, мог сам себе позволить лишь очень редко это удовольствие, и тем более доставляло оно ему наслаждение. Для каждой хорошей хозяйки дома возможность угостить г-на Тидемана была бы положительным счастьем! Он всего отведал и всё умел похвалить. Но более всего удостоил похвалами тот ароматный напиток, который фрау Мехтильда поднесла своему гостю после обеда. Она особенно гордилась тем, что редкий рецепт, по которому этот напиток изготовлялся, происходил ещё из римской древности, и к ней самой перешёл по наследству от отца, богатого Вульфа фон Вульфмана.
— Воздай вам Бог за всё то удовольствие, которое вы мне сегодня доставили! — сказал Тидеман, обращаясь к хозяйке дома. И с этими словами он осушил свой бокал и поднялся из-за стола. — В виде благодарности позвольте же мне исполнить обещание и рассказать вам о похвальном поступке вашего сына, который мужеством своим спас мне жизнь.
Хозяин дома во время рассказа гостя с недовольным видом отвернулся в сторону; но зато в глазах жены его и дочери засветилась самая искренняя радость. Когда же дело дошло до упоминания имени Кнута Торсена, Госвин Стеен встрепенулся. Тидеман это заметил, хотя и не выказал этого, и, по-видимому, продолжал свой рассказ, только обращаясь к матери и дочери.
— Ну, а теперь скажите же, старый друг, — сказал он по окончании рассказа Госвину Стеену, — разве в данном случае Реймар не поступил как истинно храбрый и благородный человек?
— Это нимало не заглаживает той трусости, которую он позднее выказал, — резко отозвался Стеен. — Разве не бывает и того, что человек, удостоившись лавров за один из своих подвигов, потом умирает презренный и забытый всеми!
— Так расскажите же по крайней мере, в чём именно заключается провинность Реймара! — добавил Тидеман.
— Здесь не место говорить об этом, — отвечал Стеен, который, видимо, начинал выказывать сильное волнение. — Если вы хотите сойти со мною в мою контору, то я охотно готов отвечать вам на ваши вопросы.
Тидеман согласился на предложение и стал прощаться с хозяйкой дома и её дочерью.
— Я надеюсь, — сказал он им с дружеской искренностью, — что увижусь с вами вскоре и час свидания, конечно, уже не будет более смущён никакими тяжёлыми впечатлениями...
При этом он взглянул в сторону хозяина дома, который нетерпеливо ожидал его на пороге столовой.
Молча спустились друзья с лестницы вниз, и даже после того, как они пришли в контору и сели, ни один из них не решался начать речь первый.
Наконец молчание прервал Госвин Стеен, сказав:
— Хотя и неохотно возвращаюсь к этим воспоминаниям, однако же вы должны знать те основания, которые побудили меня к разрыву с сыном; потому что я желаю оправдаться перед вами.
— Поверьте, что я всё, что вы пожелаете сказать, выслушаю с величайшим участием, — отвечал Тидеман, внимательно вглядываясь в своего друга.
Госвин сделал над собою усилие, чтобы овладеть собою, но это было нелегко. По крайней мере его голос дрожал, когда он заговорил:
— Любекский военный корабль, высланный в Норезунт для защиты Бойской флотилии, стал на якорь близ лесистого берега, когда бойские корабли уже показались на горизонте, в Каттегате. В то же самое время из Скельтервига неожиданно явился разбойничий корабль, подошёл к нашему военному кораблю, и капитан военного любекского корабля (я тогда ещё называл его своим сыном!) так перепугался предстоявшей ему схватки, что поскорее поднял паруса и предался постыднейшему бегству, оставив несчастную Бойскую флотилию на произвол судьбы. Ну, что же вы скажете, дорогой друг? Разве же честный, уважающий себя человек, которому поручена охрана драгоценного груза на Бойском флоте, может поступить таким образом? Или, может быть, и вы тоже не откажетесь этот способ действия назвать не более как подлой трусостью?!
Тидеман, по обычаю своему, сидел откинувшись на спинку стула и внимательно рассматривал свои ногти. Прошло несколько минут прежде, нежели он ответил:
— Скажите, пожалуйста, от кого же вы получили такие подробные сведения об этом поступке вашего сына? Сколько я знаю, из всех бывших на Войском флоте до сих пор никто ещё не вернулся?
— Я получил эти сведения от человека, который был очевидцем события! — с некоторым смущением отозвался Стеен.
— Ну, а вы твёрдо убеждены в том, что этот свидетель — честный человек? — продолжал далее допрашивать Тидеман, всё пристальнее вглядываясь в лицо Стеена.
Стеен смутился ещё более.
— Легко может быть, что вы, — и Стеен несколько замялся, — что вы, можете кое-что против него иметь, так как из вашего рассказа я вижу, что он грубо и дерзко поступил с вами там, в Лондоне...
— Да уж вы не о Кнуте ли Торсене говорите? — воскликнул Тидеман, и взор его заблистал молнией.
Стеен утвердительно кивнул головой.
— Боже ты мой! — горячо продолжал гость. — И такому тёмному, подозрительному проходимцу вы оказываете доверие, придаёте значение его свидетельству? Человеку, исключённому из нашего союза за нарушение доверия, проникнутому местью и злобой против вашего сына за то, что он защитил мою жизнь, — такому-то человеку вы поддались настолько, что решились отказаться от своей собственной плоти и крови!
— Я не знал, что у Торсена есть повод для мести Реймару!
— Это не может служить вам извинением, — резко заметил Тидеман. — Так мог бы поступить молодой сорвиголова, а никак не разумный отец, любящий своего сына! Можете ли вы быть уверенным в том, что этот Торсен сказал вам правду?
— Да! — сказал Стеен, смущённо опустив глаза. — Тем более что он вызывался представить свидетельство всех экипажей, захваченных в плен вместе с судами Бойского флота. Он даже угрожал мне тем, что этих свидетелей представит в суд, и потому вы понимаете, что я был страшно встревожен, потому что моё честное имя было бы тогда опозорено, а сын мой беспощадно подвергнут тому же суду, который и Иоганна Виттенборга признал виновным.
Госвин Стеен опустил голову и сложил руки на груди.
— Ну, а что же датчанин Торсен? — продолжал расспрашивать Тидеман. — Я не слыхал о том, чтобы он привёл свои угрозы в исполнение.
— Полагаю, что он и не мог их выполнить, потому что я купил его молчание на вес золота.
— Ага! — воскликнул Тидеман. — Так птичка-то попалась на приманку?
Стеен отвечал вспыльчиво:
— Вы странные употребляете выражения!
— Старому другу не приходится взвешивать свои слова! — отвечал Тидеман. — Да сверх того это сущая правда. Датчанин, попросту говоря, вас надул. Он ни в каком случае и никого не мог представить в качестве свидетеля в подтверждение своего показания, потому что все экипажи судов, участвовавших в Бойской флотилии, были сброшены пиратами в море.
— А вы-то откуда это знаете? — спросил с изумлением Стеен.
— Это моя тайна! — сказал Тидеман. — Но только уж, конечно, моим словам в данном случае вы можете скорее поверить, нежели лживым уверениям этого негодяя Торсена. О, Боже мой! — продолжал он гневно, шагая взад и вперёд по комнате. — Как я подумаю, что отец, основываясь на показаниях мерзавца, порывает связи с единственным своим сыном, да ещё с каким сыном-то, которым гордиться бы следовало!.. Да я бы не знаю что отдал, чтобы иметь право назвать его своим сыном! Нет, вы скажите, скажите мне, старый друг, должно быть, вы тогда совсем всякий рассудок потеряли, что могли так действовать? Знаете ли вы по крайней мере, где он теперь находится?
