Госвин Стеен ударил себя по лбу.

— Свидетелей?! — повторил он с ужасом. — Боже ты мой! Да ведь это же были — Виттенборг и состоявший у меня на службе рыбак Ганнеке. Первый — умер; а второй — в плену.

— Ну, это дело дрянь! — заметил бюргмейстер. — Ведь если ваш должник вздумает утверждать, что он никогда не получал от вас никакой ссуды, то ведь я тогда не могу вынести никакого судебного решения.

Госвин Стеен опустился на стул в совершенном изнеможении.

Бюргмейстер не без участия посмотрел на него. Затем он кивнул головой секретарю, чтобы тот удалился, и сказал, обращаясь к Стеену:

— Я прихожу к тому убеждению, г-н Стеен, что вас совершенно несправедливо обвиняли в дружественном расположении к Дании. Я полагаю, что у аттердага и его народа едва ли найдётся враг злее вас. — Купец утвердительно кивнул головою. — Тем более странным, — продолжал Варендорп, — должно казаться то, что вы датчанину могли дать такую значительную ссуду. Мне было бы очень приятно способствовать возвращению вам этой суммы, а потому окажите мне некоторое доверие...

Стеен задыхался.

— Нет, не могу, не имею права! — простонал он.

— По крайней мере сознайтесь, что датчанин вынудил вас дать ему эту сумму, потому что ему, вероятно, была известна вина человека, очень близкого вашему сердцу. Не так ли?

Бюргмейстер ожидал ответа, но так и не дождался. Стеен только ещё раз простонал.

— Я говорю с вами не как должностное лицо, — сказал Варендорп после некоторого молчания, — но как ваш собрат-ганзеец, помнящий обязанности, налагаемые на нас клятвою нашего союза: мы должны быть друг другу верными и надёжными помощниками во всех затруднениях и опасностях. А потому откройтесь мне, доверьтесь.

И снова пришлось бюргмейстеру ожидать ответа. Но только спустя несколько минут Госвин Стеен поднял голову и отвечал:

— Благодарю за братское слово. Оно оказало своё действие и убедило меня в том, что вы относитесь ко мне лучше, нежели я ожидал. Легко может быть, что я ещё вернусь к этому нашему разговору и попрошу вас дать мне братский совет. Но теперь я этого сделать не в состоянии. Пойдёмте в зал заседаний; назначенный срок уже наступил.

Он произнёс всё это с большим волнением, но уже твёрдым голосом. И в то же время он поднялся с места и, выпрямившись во весь рост, направился в зал.

Не без удивления посмотрел Варендорп на этого странного человека и почти в одно время с ним вошёл в залу заседания, где уже успели собраться все члены.

Твёрдыми шагами направился Госвин Стеен на своё место, и никому даже и в голову не приходило, какая буря бушевала в его душе. По-видимому, он с напряжённым вниманием следил за начинавшимися прениями, а между тем на самом деле мысли его были заняты совсем иными предметами.

Во всякое другое время Стеен, всей душою привязанный к Ганзейскому союзу, действительно должен был бы с величайшим интересом выслушать те сообщения и заключения описываемого нами заседания, так как они должны были иметь решающее историческое значение по отношению к будущему Ганзейского союза. Дело заключалось в том, что прусский рыцарский орден после долгих колебаний примкнул-таки к Ганзе со всеми своими городами и вошёл в состав оборонительного и наступательного союза против Дании. Аттердаг вскоре должен был убедиться в том, что ему придётся иметь дело не с одними вендскими приморскими городами. В нынешнем заседании городского совета посланцы гроссмейстера должны были заявить, что все прусские города согласились между собою оказать поддержку ганзейцам в их правах на свободное плавание через Норезунд, прервать всякие сношения с датским королём и его вассальными землями и не ранее с ним примириться, как добившись от него справедливого отношения к Ганзе и уважения к её правам.

— Гроссмейстер, — заключил свою речь посланец, — объявляет врагом общественного спокойствия каждого, кто станет держать сторону короля Вольдемара или доставлять ему оружие и доспехи; ибо настало уже время всем добрым людям, желающим мира и спокойствия и ненавидящим хищение, соединиться и восстать против притеснений со стороны корыстных владетельных князей.

— Да будет благословен гроссмейстер прусского ордена за это смелое и мужественное слово! — раздался вдруг чей-то голос, который даже и Госвина Стеена, погруженного в глубокое раздумье, заставил очнуться и поднять голову. Он не ошибся — то был Тидеман фон Лимберг! Это он произнёс! Это он — его старый друг и спутник многих его путешествий на далёкую чужбину. Лицо Стеена вдруг необычайно просветлело, и выражение радостной надежды засветилось в его очах.

Тидеман между тем продолжал:

— Вижу, что взоры всего собрания с удивлением обращены на меня, не принадлежащего к членам любекского городского совета. Но, дорогие друзья мои, одна общая связь опутывает нас всех и крепкими узами связывает наши общие интересы. Несмотря на это, я, однако же, не решился бы проникнуть в ваше собрание и ещё менее позволил бы себе на собрании повести речь, если бы и я тоже не явился сюда в качестве посла, уполномоченного вестерлингами заявить, что и они также желают присоединиться к остерлингам для борьбы против всех врагов Ганзейского союза.

Эта неожиданная новость вызвала чрезвычайное изумление, тем более что отношения вестерлингов (жителей прирейнских и вестфальских городов) к остерлингам (ганзейцам Балтийского побережья) были довольно далёкие и неопределённые.

— На Бремен и Гамбург, — продолжал Тидеман, — в борьбе против аттердага нельзя рассчитывать. Они только что оправляются от внутренних неурядиц... Остаётся, следовательно, надежда только на вестерлингов. Они имеют полное основание выступать против Вольдемара Датского, потому что он наносит страшный ущерб их торговле с Бергеном и Шоненом и не уважает их торговых привилегий. И стоит только остерлингам протянуть руку — и тогда образуется могущественный союз для защиты и поддержки справедливых требований ганзейского купца против союза трёх хищных северных королей.

Эти слова были встречены громкими криками одобрения, и во всём собрании заметно было какое-то чрезвычайное оживление.

— Мы, ганзейцы, должны сами себе помочь, — опять начал тот же оратор после краткого молчания, — потому что всюду в империи Германской видим одни раздоры. Богемский король, правящий нами под именем императора Карла IV, заботится очень мало о наших интересах, так как он считает близкими себе только богемские владения. Во всех областях империи заметно брожение, и мы живём накануне страшных междоусобиц, которые должны разразиться между рыцарством и бюргерством, между князьями и народом. Не один аттердаг пренебрегает писаными правами граждан; он нашёл себе верного товарища и подражателя в лице графа Эбергарда Вюртембергского, который, не стесняясь, хозяйничает в вольных городах Швабии. Померанские князья наносят нашей торговле ущерб своими нескончаемыми раздорами с Мекленбургом. Вся Вестфалия представляет не более как поприще действий для бедного, разбойничьего рыцарства, не прекращающего борьбы с местными епископами. Верьте, что всем этим мелким раздорам и неурядицам может быть положен конец только учреждением обширного и прочного союза всех ганзейских городов; а потому сделайте первый шаг, протяните честно и прямо руку вестерлингам, соберитесь с ними на совещание в одном из рейнских городов и действуйте во славу Божию против произвола и насилия. Вспомните, что только соединённые и согласно действующие силы бывают несокрушимы. Соединимтесь же, братья, и, забыв обо всех наших частных и личных выгодах и расчётах, принесём всё в жертву великому помыслу — показать свету, чего может достигнуть презираемый господами баронами купец, ничтожный лавочник! Пусть и внуки, и правнуки наши прославят нас, ганзейцев, за то, что мы сумели защитить мирные интересы торговли и общего благоденствия и отстояли их от сильных мира сего!

Этими глубоко прочувствованными словами Тидеман фон Лимберг заключил свою прекрасную речь. Вся ратуша в ответ ему загремела радостными криками, и все старались протиснуться к почтенному старцу, чтобы крепко пожать его руку и выразить ему своё сочувствие.