— Ничего решительно, — утверждал думский писец с противной своей улыбочкой. — Я, напротив того, имею в виду вам оказать некоторую услугу.

Купец посмотрел на него и удивлённо, и гневно.

— Я, конечно, червяк в сравнении с вами, г-н Стеен, — продолжал писец, — я, так сказать, былинка незаметная, а всё же и «моё убожество» может быть вам до некоторой степени полезно.

— Человек человеку помогать обязан, — проговорил Госвин Стеен. — Но, пожалуйста, к делу скорее...

— Как прикажете, — униженно пояснил Беер. — Изволите, я полагаю, знать, как все в ганзейских городах дурно настроены по отношению к датчанам? Всюду ведь опять уж и о войне поговаривать начинают. К тому же и жалобы против аттердага и его насилий каждый день возрастают...

— Позвольте, вы все мне рассказываете вещи давно уже мне известные, — с досадою перебил писца Госвин. — Не забывайте, пожалуйста, что я ведь тоже член городского совета и в последнее время всего этого наслушался на заседаниях.

— Я позволил себе это маленькое предисловье только для того, чтобы на нём основать дальнейшую мою речь. Я вёл к тому выводу, что нынешнее время менее, чем всякое другое, может благоприятствовать дружественным отношениям к датчанам.

— Опять-таки вы все рассказываете мне такое, что само собою разумеется. Ни ганзейцу, ни кому бы то ни было из честных немецких граждан не подобает теперь заигрывать и дружить с общим врагом.

— Весьма естественно, — подтвердил Беер с видимым удовольствием, — и уж, конечно, менее всего можно было бы ожидать чего-нибудь подобного от вас... Хе, хе, хе!.. Не так ли, г-н Стеен?

Купец бросил на говорившего очень проницательный взгляд, который говорил ясно: «Я, право, не понимаю, как это вы решаетесь говорить со мною о подобных вещах?»

— Кто вас ближе знает, — продолжал, нимало не смущаясь, Беер, — тот, конечно, не поверит и, если даже ему это скажут, станет положительно отрицать. Но ведь здесь, в нашем добром городе Любеке, жителей много, и раны, нанесённые последней войною, не зажили и вскрываются легко при одном имени аттердага. Если поэтому пройдёт по городу тот слух, что вы изволите дружить с датчанами, то ведь, согласитесь, это может сильно подорвать добрую славу вашей старой фирмы?

Госвин Стеен поднялся со своего места. Он опёрся рукою на стол и, мрачно взглянув на писца, сказал:

— Господин секретарь, или ваша речь есть не более как пустая болтовня, которую я вас прошу прекратить, или вы подтвердите ваши слова существенными доказательствами.

— Я бы, конечно, не осмелился беспокоить столь именитого и столь уважаемого всеми купца, если бы не имел в виду оказать ему действительную услугу. А потому-то я и позволю себе сообщить вам следующее.

И секретарь думы, говоря это, также поднялся со своего места. Он оправился, откашлялся и, ударяя себя по ладони правой руки набалдашником трости, начал так:

— Во всех здешних тавернах только и речи теперь, что об одном датчанине — чуть ли его не Кнутом Торсеном зовут, которого будто бы вы изволили снабдить весьма значительной суммой денег; и, видите ли, говорят, что этот датчанин состоит в непосредственных связях с известным шпионом аттердага, ювелиром Нильсом. Головы-то, знаете ли, в низшем слое населения у всех очень разгорячены, а потому и неудивительно, что мне уже не раз приходилось слышать возгласы вроде того; «Госвин Стеен — предатель по отношению к своему родному городу и ко всему Ганзейскому союзу, а потому его бы следовало отдать под суд...» Подобные толки очень легко находят себе отголосок и могут быть весьма опасны для вас, г-н Стеен; а потому я и счёл своим долгом обратить на эти толки ваше внимание.

Стеен, видимо, не знал, что следует ему отвечать. Он не мог никак решить даже и такого вопроса: благодарить ли ему г-на секретаря за его сообщения или просто, без церемонии, немедленно выгнать из конторы? Только после довольно продолжительного молчания он сказал:

— Если бы даже я и ссудил кого-нибудь деньгами, то это решительно никого не касается, хотя бы даже должник мой был и датчанин. Да притом же мне кажется очень странным, почему именно это дело проникает в публику. Это дело могло получить известность только благодаря кому-нибудь из лиц, близко стоящих к городскому совету. — И при этом купец пристально взглянул на своего гостя. Тот на мгновенье принял равнодушный вид, взглянул в потолок, покачал головой и наконец сказал:

— То есть как же это, г-н Стеен? Я вас не совсем понимаю...

— Не понимаете? — нетерпеливо перебил его купец. — Да как же могли узнать в городе, в народе о таком документе, который занесён в книгу городского совета?

— А! Так, значит, такой документ точно имеется в книге городского совета?

— Это вам лучше должно быть известно.

— Не имею об этом никаких сведений, хотя господин бюргмейстер Варендорп изготовляет все подобные документы не иначе как при моём посредстве.

— Тот документ, о котором идёт речь, был написан ещё при бюргмейстере Виттенборге, — мрачно произнёс Стеен.

— А! Если так, то я вовсе и не удивлюсь тому, что подобного документа не знаю. Когда поименованное вами лицо управляло городскими делами, нашего брата частенько обходили при подобных делах.

— Я сам ходатайствовал о том, чтобы Виттенборг лично изготовил этот документ, — заявил Стеен, — а потому именно я ещё вдвойне удивляюсь слухам, которые вы мне сообщаете.

— Вы, может быть, ещё более удивитесь, когда узнаете, кто именно является главным виновником распространения этих слухов, — сказал Беер с плутоватой улыбочкой.

— Так он вам известен? — с изумлением вскричал Стеен. — Кто же это?

Секретарь хихикнул...

— Не велика птица! — сказал он, многозначительно помолчав и поигрывая с набалдашником своей трости.

— Так назовите же мне его! — нетерпеливо крикнул купец.

— Это один из ваших приказчиков, по имени Ян Ганнеке, кажется. Он утверждает, будто бы слышал это от своего отца, что уж, конечно, не более как наглая ложь... Потому как же мог бы простой рыбак узнать о таком важном и притом тайном деле?..

Госвин Стеен так и замер, услыхав это; последний остаток веры в человека в это мгновение разлетелся в нём прахом. Как?! Ганнеке, которому он вполне доверился и благодаря этому доверию приблизил его к себе, — Ганнеке изменил своему слову! Все его клятвы оказывались детской ложью, потому что он способен был разболтать о деле и нарушить его тайну!..

— Весьма сожалею, что привёл вас в такое дурное настроение, — извинялся между тем секретарь, — но я, право, только из желания добра...

— Примите мою благодарность, — сказал Госвин Стеен. — Я постараюсь воспользоваться вашим предостережением. Очень мало тревожусь о том, что станет говорить обо мне простонародье; но я обязан во всяком случае охранять честь моей старинной фирмы. А если вас станут спрашивать, г-н секретарь, о моих политических убеждениях, то скажите всем только одно: Госвин Стеен — самый верный и самый преданный защитник Ганзы и ганзейских интересов, и если бы от него зависело дело, то он бы уж давно заставил аттердага поплатиться за тот вред, который он Ганзе нанёс.

— Будьте уверены, что всему городу это передам! — отвечал секретарь, низёхонько раскланиваясь, и, не переставая кланяться, исчез за дверью конторы.

Часа два спустя, когда Ян вернулся из города в контору, исполнив данные ему поручения и собирался занять своё обычное место, он увидел, что его товарищи посматривают на него как-то странно... Немного спустя к нему подошёл старший приказчик, заведовавший конторой, и сказал:

— Вы можете не начинать вашей работы, так как фирма не нуждается более в ваших услугах. — Ян не вполне расслышал то, что ему было сказано, но говоривший продолжал: — Мне поручено передать вам ваше жалованье за текущую четверть года. — И при этом он полностью отсчитал Яну на его столе следовавшую ему маленькую сумму.

— Да что же я такое сделал? — сказал наконец Ян, который всё ещё никак не мог прийти в себя от изумления. — Чем я провинился, что г-н Стеен так внезапно отказывает мне от места?