Октавиан снова кивнул.

— Милостью Императора, — продолжила Штайн, после непродолжительной паузы, — состояние еще одного вашего кадет-комиссара, поступившего к нам, так же улучшилось. Однако я бы хотела, чтобы он более точно исполнял рекомендации сестер.

— Что с ним? — Строго спросил Тумидус.

— Улучшения явные, раны заживают, но ему еще рано покидать больничную палату. Я бы сказала, слишком рано.

— Я навещу его, возможно, сегодня. Есть что-нибудь еще, что мне необходимо знать? — уточнил Лорд-Комиссар, глядя на Штайн и собираясь уходить.

— В Миссию поступает слишком большое количество раненых, в связи с чем, наши запасы препаратов на исходе. Хуже всего дело обстоит с обезболивающими и анестезией. Я уже докладывала об этом факте подполковнику Кнауфу. Так же, как и о том, что большую часть операций нам приходится проводить «на живую», — голос Палатины едва различимо дрогнул. — Мы молимся, чтобы Император укрепил сердца раненых и придал им силы стойко переносить все тяготы и муки.

— Император защищает, — с ледяным спокойствием Октавиан сотворил на груди аквилу.

— Подполковник ответил мне то же самое, — так же сложила руки в аквилу Алита. — И в те минуты, что остаются у нас с сестрами между помощью раненым и служебными обязанностями, мы взываем к Бессмертному и Всеблагому Богу-Императору, дабы проявил Он милосердие к тем, кто приносит себя в жертву, защищая Империум от врагов, и отдает жизни в служении Ему.

Не говоря ни слова, Гай Тумидус извлек из глубин черной шинели небольшой контейнер, украшенный личной монограммой, и протянул Палатине:

— Возьмите. Это хорошее обезболивающее. Действует быстро и наверняка, так что, думаю, достаточно будет и половины дозы.

— Я прослежу, чтобы оно досталось вашим кадетам, — ответила Штайн, принимая лекарство из рук Лорда-Комиссара, но тот непреклонно качнул головой:

— Нет, Палатина. Проследите, чтобы оно досталось тем, кто в нем больше всего нуждается. Мои кадеты в состоянии перенести такую мелочь, как боль. Они не рядовые гвардейцы и, тем более, не ополченцы из гражданского населения.

«Он говорит о своих кадетах так, словно лично выковал их из стали», — подумала Алита, но, посмотрев на Тумидуса, ничего не произнесла вслух.

Словно услышав ее мысли и соглашаясь с ними, Октавиан ответил ясным, немигающим взглядом, преисполненным гордости этого стяга доблестных и бесстрашных.

— Сообщите мне, если в состоянии кадет-комиссаров появятся существенные ухудшения, — обратился Лорд-Комиссар к Штайн, по-прежнему не выдавая на своем лице ни малейшей эмоции.

— Непременно, — пообещала она.

— Император защищает, Палатина, — произнес Тумидус, вновь осеняя себя символом Святой аквилы.

— Аве, — отозвалась Штайн.

Она лично проводила Лорда-Комиссара до самого порога Миссии и еще несколько минут смотрела вслед его удаляющейся фигуре. Она увидела, как Гай Тумидус остановился возле статуи Защитника человечества, склонив голову и преклонив одно колено. Опустившись на колени, Палатина мысленно присоединилась к его молитве, о чем бы этот суровый воин ни просил сейчас Императора. Она поднялась с колен через секунду после того, как это сделал Лорд-Комиссар, после чего поспешила вернуться к делам, которых было много.

Гай Октавиан Тумидус чеканным шагом возвращался в комиссариат, чтобы оттуда отправиться на передовые позиции. Остатки усталости развеялись в прах, и о том, чтобы уснуть или отдохнуть, не было и мысли. Уже подходя к крыльцу комиссариата, взгляд Лорда-Комиссара упал на болт-пистолет, покоящийся у него на поясе. Страшное заражение, благодаря проведению Бога-Императора, не коснулось еще одного его кадета. И все же риск пока еще оставался.

Октавиан вновь посмотрел на болт-пистолет. Если понадобится, он сделает это сам. Он сделает это быстро.

ДЕНЬ 13

НЕМОРИС ПОСЛЕ ЗАКАТА

Поиск другого входа в заброшенную штольню занял почти сутки. Еще сутки ушло на то, чтобы расчистить завал, ведущий внутрь узкого, пропахшего смрадом разложения тоннеля. Все это время Барро сопоставлял и примеривал имеющиеся в его распоряжении факты с выводами из них проистекающих, то так, то этак складывая в уме частички мозаики. То и дело погружаясь в пучины транса, он вновь и вновь возвращался к одной единственной точке. Она пульсировала в глубине шахты, источая мантры безумия, подобно незримым волнам страха, на который стекаются хищники, алкающие крови отчаявшейся жертвы. Лишь один раз за все это время Алонсо прервал свои размышления, внутренне обратив свое внимание на Ведану. Псайкер словно впала в каталептический шок, не реагируя на окружающую ее действительность и не отзываясь ни на что вокруг. Она пребывала в этом состоянии не долго, и, выйдя из него, тут же мысленно потянулась к инквизитору.

«Он ушел».

Так, всего двумя словами она обозначила, что душа умирающего псайкера отныне не принадлежала этому миру, и более никак не вспоминала о нем. И только к вечеру следующего дня, почувствовав немой вопрос, возникший в голове Барро, все так же не произнося ни слова вслух, произнесла: «В муках».

РЭКУМ ПОСЛЕ ЗАКАТА

Она медленно размежила веки, открывая глаза. Вокруг было темно, лишь откуда-то издалека доходил едва различимый свет и доносились приглушенные голоса. Атия попыталась прислушаться, но очень скоро поняла всю тщетность данной затеи. Она попыталась определить, где находится, но единственное, что удалось ей различить в свете тусклого света, пробивающегося сквозь щели под дверью, что лежит она в небольшой комнате без окон и что, судя по окружавшей ее тишине, она находится тут одна. Она совершенно не чувствовала тела, настолько, что не смогла бы определить, стоит она или лежит. Также она не ощущала совершенно никакой боли, хотя именно жгучая, невыносимая боль где-то в плече и ломота во всем теле была ее последним воспоминанием. Атия закрыла глаза и попыталась прислушаться к собственным ощущениям. Внезапно в комнате резко похолодало. Или ей это только показалось? Прилагая титанические усилия, она попыталась их снова открыть, но силы оставили ее, и она снова провалилась в безвременье…

ДЕНЬ 14

НЕМОРИС

Тканевые маски не спасали, а наоборот, казалось, заставляли задыхаться еще больше, хоть это было и не так. Спертый, наполненный ужасающим запахом мертвечины воздух сдавливал легкие, не давая вдохнуть полной грудью. Ощущения были такие, как будто приходилось дышать водой. Лонгин несколько раз хрипло выдохнул, сдерживая рвущийся наружу кашель. Алонсо Барро, борясь с такими же приступами кашля, прерывисто дыша, шагнул вперед, продолжая ощущать каждой клеткой своего тела угрозу, исходящую от камней, что выстроились вокруг них в узкое горло штольни. Очень и очень медленно они продвигались вперед к тому месту, над которым одиноким светлым пятном маячил выход на поверхность. Ведана, согнувшись почти к самому дну штольни в кашле, перемежающимися позывами к рвоте, шла впереди всех. Сразу за ней шел Барро, а замыкал шествие кадет-комиссар, в одной руке сжимая болт-пистолет, в другой — силовой меч, готовый выполнить любой приказ по первому слову инквизитора.

«Здесь», — раздался в голове Алонсо голос Веданы, и почти тут же ее шаги замерли.

Инквизитор и кадет-комиссар остановились, внимательно глядя на замершую впереди псайкера. Теперь было слышно лишь сдавленное, хриплое, на грани рвоты дыхание и более ничего. Могло показаться, что прошла вечность, прежде чем псайкер пошевелилась.

— Не опасно, — произнесла она вслух и зашлась в тяжелом кашле.

«Здесь пролилась кровь первой жертвы», — инквизитору показалось, что голос Веданы, раздавшийся в его голове, теперь стал звучать тише.

Барро «прислушался» и сам уловил вибрацию, слабую, как пульс умирающего. Он сделал вперед еще несколько шагов и наконец узрел то, что явилось первопричиной.

В конце длинного неровного коридора забоя, под слабым пятном света, дотягивающимся сверху, лежало нечто, отдаленно напоминающее груду разлагающейся плоти, от которой исходил тот тошнотворный запах, что пропитал здесь абсолютно все.