Алонсо осторожно переступил кучу гнили, делая шаг вперед, вставая на полкорпуса позади Веданы. В напряженной тишине инквизитор услышал, как рядом с ним остановился кадет-комиссар. Тишина стала настолько же вязкой, как удушливый смрад, обволакивающий их толстым и жирным слоем отвращения. И тогда груда плоти шевельнулась и подняла на воззрившихся на нее людей гниющее бесформенное лицо. Оно выплыло из задрожавшей подобно желе массы и раззявило оплывший рот, как будто силясь что-то произнести…

РЭКУМ

…Должно быть, она ненадолго задремала. Еще полностью не отойдя от тягостного ощущения после долгого сна, Атия попыталась провести рукой по лицу и тут же вспомнила…

Мысленно содрогнувшись, открывая слипшиеся от долгого сна веки, она осторожно коснулась левой рукой правого плеча. Острыми зубами в плечо тут же вцепилась боль. Культя, которую Атия нащупала своими пальцами, заканчивалась сразу под плечевым суставом. И тогда она вспомнила все.

Дверь резко распахнулась, впуская в комнату свет и свежий поток воздуха, и на пороге показался невысокий силуэт.

— Где я? — Атия не узнала собственного голоса.

— Уже проснулись, кадет-комиссар? — голос, ответивший Хольмг, показался ей чересчур молодым. — Не беспокойтесь, вы в госпитальных палатах.

Обладательница юного голоса чем-то щелкнула, и комната наполнилась слабым неоновым светом, который все же заставил Атию прищуриться.

— А к вам посетитель приходил, — девушка в одеждах послушницы подошла к Хольмг вплотную и внимательно осмотрела повязку.

— Кто? — спросила Атия, продолжая морщиться от света и по-прежнему не узнавая собственного голоса, таким глухим и хриплым он ей казался.

— Сам Лорд-Комиссар, — убедившись, что повязка на культе чистая и надежно зафиксирована, юная послушница отошла к небольшому хромированному столику, на котором были разложены инъекторы. — Справлялся о вас, хотел узнать…

Послушница не успела договорить и, уловив позади себя движение, обернулась. К своему величайшему удивлению, она увидела, как пошатываясь, смертельно бледная пациентка поднялась с кровати и уже почти перешагнула через порог.

— Стойте! — сестра догнала ее, пытаясь подхватить Хольмг под руку, которой не было. — Вам нельзя вставать. Ваши раны…

— Я должна доложить Лорду-Комиссару, — лицо Атии побледнело еще больше, хоть это и казалось невозможным. — Где он?

— Вчера! — голос сестры сорвался на крик. — Это было вчера!

Хольмг остановилась. Перед глазами все поплыло. К горлу подкатила тошнота.

— Это было…

— Вчера, — юная сестра почти умоляюще посмотрела на Атию. — Он приходил вчера, пока вы спали.

Кадет-комиссар пошатнулась, и послушница, быстро обойдя ее с другой стороны, подставила плечо, видя, что пациентка сейчас упадет.

— Вас нельзя было беспокоить, и Лорд-Комиссар ушел, — сказала сестра, помогая Атии вернуться к койке и сесть.

— Хорошо, — поддерживаемая послушницей, Хольмг села на койку, чувствуя, что ее сейчас вырвет, если она не ляжет. — Помоги мне…

— Да, да, конечно.

— Что здесь происходит? — голос прозвучал резко, подобно выстрелу тяжелого болтера.

— Палатина, пациентка хотела… — послушница резко замолчала, встретившись глазами с немигающим взглядом наставницы.

— В ночную смену, — строго произнесла Штайн, делая знак рукой послушнице, что та может идти. — На неделю, с сегодняшнего дня. Исполнять.

— Слушаюсь, Палатина, — быстро юная сестра скрылась за дверью.

Алита Штайн присела на край кровати.

— Боли есть? — она осторожно приподняла повязку, посмотрела, как идет процесс заживления и удовлетворенно кивнула.

— Нет, — у Хольмг пересохло в горле, и она закашлялась.

— Не врите мне, кадет, — Штайн поднесла Атии стакан с водой и помогла сделать несколько глотков. — От вас мне нужна правда, чтобы как можно скорее поставить вас на ноги.

— Так точно, — сдержанно ответила Хольмг, чувствуя, как боль впивается в плечо с новой силой.

— Это нормально. Так и должно быть. А теперь отдыхайте, — Штайн поднялась, максимально приглушая свет. — Можете считать, что это приказ. Здесь их отдаю я.

И она вышла, осторожно закрыв за собой дверь. Но Атия уже ничего не слышала. Она снова погрузилась в тяжелый сон, в котором монстры кромсали ее на части, поочередно отрывая руки и ноги, пока не превратили ее в кровоточащий обрубок.

Но милость Императора безгранична. И терзавшие Хольмг кошмары наконец ушли, оставляя ее в одиночестве, пустоте и безмятежности.

НЕМОРИС ПОСЛЕ ЗАКАТА

Болты, выпущенные будущим комиссаром, пронзили колыхающуюся, гниющую массу и вспенили ее, погружаясь в самые ее недра. Но Барро уже знал, что это бессмысленно. Стараясь слиться с сознанием Веданы как можно плотнее, Алонсо Барро направил силу в самую суть того, что стояло у них на пути, чтобы разрушить его до основания. От стен начал исходить стон, распространяя вокруг себя отраву ереси и пытаясь заслонить собой гниющее нутро.

«Твой праведный гнев и Твоя гневная сила наполняют меня!» — инквизитор вскинул вперед руки, с силой сжимая в сцепленных ладонях Святую Инсигнию.

Стон, начавший исходить от стен, теперь усилился, окутывая инквизитора своими мрачными холодными волнами, стремясь поглотить и подчинить своей воле.

Поддерживаемый Веданой, сопротивляясь тому, чтобы упасть под гнетом враждебной воли, Алонсо сделал еще один шаг вперед, приближая Инсигнию к извивающейся массе.

Стон превратился в бесконечные волны шепота, который все усиливался, пока из его смердящих волн не вышло полное имя. Оно предстало перед инквизитором во всем своем шокирующем великолепии, окруженное венцом из багряно-алых брызг, облаченное в стонущие одежды, сотканные из запахов тлена и еще дымящихся ран. И весь этот образ вопил и стенал, и взывал к инквизитору с единственным призывом: покорись!

Алонсо Барро пошатнулся, едва устояв на ногах, и в его сознании вспыхнул неистовой силой гнев.

«Я верный слуга Его! Властью, данной мне Священной Инквизицией, я уничтожу ересь!»

Призывающий вопль коварного бога перемен перешел в смерч визга. Его бесконечно расширяющаяся воронка высекла искры на безжизненных камнях, заставив инквизитора на мгновение оглохнуть.

«Именем Его!»

Горячие клубы пара и тонкой взвеси пыли поднялись от дна штольни. Воздух вокруг стал совершенно плотным и жарким. Он словно лава затекал в легкие, обволакивая и обжигая их, не давая вдохнуть. Барро сделал еще один шаг вперед, почти коснувшись Инсигнией разлагающегося лица, что продолжало взирать на него из кучи сгнивших кусков мяса с выпирающими оттуда костями цвета желчи. И тогда загорелся воздух.

Он вспыхнул фиолетовым огнем прямо перед инквизитором. Неровные, хаотически мечущиеся язычки пламени подрагивали, создавая тонкую завесу между пальцами Барро, в которых Алонсо сжимал Инсигнию, и наполовину сгнившим трупом, который вопреки всему подавал признаки жизни. По горлу Алонсо прошла судорога. Он начал задыхаться, с трудом вдыхая воздух, обжигающий и едкий. Барро нашел в себе силы, чтобы вытянуть руки с Инсигнией еще дальше вперед, коснувшись ими полосы огня и пронзив ее насквозь, и коснуться святым символом Инквизиции монстроузных останков. В это же мгновение на руки инквизитора обрушился немыслимый жар, граничащий с болью. Однако Барро остался стоять непреклонным, продолжая посылать удары один за другим, стремясь как можно скорее уничтожить проклятое имя.

«Да распространиться Его Священный Свет! И да выжжет он любую скверну, мерзкую перед Взором Его!»

Связь с Веданой вдруг ослабла настолько, что инквизитор понял: еще немного, и он окончательно перестанет ее ощущать. Его пальцы начали воспламеняться.

«Сейчас! — крикнул Алонсо, превозмогая боль в загоревшихся руках, используя всю свою мощь псайкера и с трудом удерживая Инсигнию. — Разом!»

Нить, объединявшая их сознания, лопнула со звоном, как порвавшаяся струна. Разросшийся, уже полностью скрывший руки инквизитора огонь, жадно пожирал трепещущую, истерзанную плоть, стремительно подбираясь к костям. Когда это произошло, и загорелись сами кости, боль стала настолько невыносимой, что Барро закричал. Он собрал последние силы, чтобы высвободить свое сознание из тех пут, которыми оплела его боль, и понял, что теряет контроль.