Она вспомнила, какой бодрой и отдохнувшей почувствовала себя на следующее утро после приема снотворного. Этот чудесный препарат, который она нашла после смерти отца среди его вещей, действительно ей помог. Хильдегад поднялась с кровати, прошла к изящному секретеру и, отперев одну из дверец, достала оттуда старую шкатулку, куда поместила найденные капсулы. Небольшая, выполненная из черного эбена, изящная, инкрустированная самородными камнями хризоберилла, шкатулка была выстлана внутри черным нубуком и чуть более чем на треть заполнена овальными бледно розовыми капсулами. Ключ для их вскрытия лежал тут же, поверх них.

Хильдегад задумалась о том, каким образом это снотворное попало к ее отцу, как часто он прибегал к его помощи и сколько этого препарата было у него изначально.

«Жаль, я не знаю, откуда это лекарство доставляли», — подумала Витинари, вскрывая бархатистую на ощупь капсулу маленьким ключиком и рассуждая о том, насколько своевременно этот препарат был ею обнаружен.

Распечатав капсулу, губернатор положила ключик обратно в шкатулку и, тщательно ту заперев, вернулась в кровать. Там, забравшись под одеяло, отстроченное шелковыми кружевами, Хильдегад бережно выпила драгоценное снотворное. Затем, она растянулась во весь рост, отдаваясь нежным простыням, и с блаженной улыбкой на устах, сомкнув потяжелевшие враз веки, погрузилась в мир ночи без сновидений.

ДЕНЬ 6

РЭКУМ

Они спускались все ниже и ниже, пока не добрались до самого последнего этажа. Лифт не работал, и все расстояние в глубину на несколько этажей они бежали по узкой лестнице с крошащимися ступеньками. Когда группа рабочих наконец достигла последнего уровня, Сотис, один из бригадиров, достал из-за пазухи какой-то сверток. Иранде сразу не понравился этот большой кулек, в несколько слоев замотанный в грязную, промасленную тряпку.

— Отойдите все, — сказал Сотис, явно нервничая. — Сейчас я.

Люди, переглядываясь, отошли от дверного проема и лестницы, по которой они спустились.

— Дальше, — скомандовал Сотис с нотками беспокойства в голосе.

Он взвесил на раскрытой ладони сверток и замахнулся им, как для броска.

— Еще дальше! — крикнул он на столпившихся позади него людей.

И, когда толпа отпрянула от его окрика, словно ужаленная нейробичем, зашвырнул сверток, как можно выше по лестнице. Сотис едва успел отбежать к остальным, когда раздался взрыв, и дверной проем завалило тем, что осталось от лестницы.

— Вот так, — произнес бригадир, и Иранде показалось, что губы его слегка дрожат. — Теперь ксеносы нас не достанут.

Рабочие позади Сотиса зашептались и начали затравленно переглядываться. Напуганные рассказами о зверствах орочьей орды, о том, что они делают с людьми, оказавшимися в их власти, они решили укрыться на нижних этажах одного из жилых комплексов и там отсидеться. Отвергнув предложенную властями возможность выступить на защиту Рэкума с оружием в руках и не дожидаясь, когда из права это превратиться в повинность, их бригада под предводительством Сотиса пришла сюда, в огромный жилой комплекс, нижние этажи которого были теперь заброшены, после того как численность рабочих в Рэкуме была сокращена до минимума.

Взрыв едва успел отгреметь, и каменная пыль, посыпавшаяся с потолка, еще не осела, как от толпы людей вперед выступил один в потертом комбинезоне с рукавами спецовки, закатанными выше локтя. Руфус. Высокий, со шрамом перечеркивающем его лицо от уха до уха. Он не любил молчать, всегда высказывался, если был с чем-то не согласен, и периодически вступал в спор с бригадирами, за что регулярно нес наказания, хоть и без видимых результатов. Иранда не знала, что было в его прошлом, до того как три года назад он попал на Ферро Сильва, но, в целом, догадаться было не трудно. Глядя на его прокаченную фигуру с рельефными мышцами, с широкими порами на большом мясистом лице, постоянно забитыми потом и сажей, оттого кажущимися мелкой черной дробью, вонзившейся в кожу, его прошлое представлялось боевиком в какой-либо банде или охранником мелкого клан-лидера там же. На это же указывали клановые татуировки, украшавшие его руки от локтей до самых кистей рук, которые сейчас сжимались в большие увесистые кулаки.

— И как теперь мы отсюда выберемся? — будучи на голову выше бригадира, Руфус смотрел на него сверху вниз, нависая своей массивной тушей.

— Когда все закончится, — было очевидно, что бригадир волнуется, но старается говорить ровно и сдержано, — включат лифты и нас поднимут.

— О нас даже не вспомнят! Нижние уровни не заселены, так что сюда никто давно не ходит. Да ради таких как мы они даже жопу свою не почешут, не то чтобы починить подъемник.

Говоря все это, Руфус медленно надвигался на бригадира, пока тот, отступая шаг за шагом, не уперся спиной в стену рядом с заваленным выходом.

— Ты только что убил нас, выпердыш грокса, — процедил Руфус сквозь щербатый рот и изо всех сил ударил бригадира по лицу…

…Сотис, а точнее тот бесформенный кусок мяса, в который он превратился, больше не шевелился, не подавая признаки жизни. Руфус занес руку для очередного удара и остановился, внезапно осознав, что последние несколько минут он наносил удары по безжизненному телу. Тогда он поднялся с колен и провел ладонью по своему лицу, размазывая по нему кровь.

— Ну, хоть поживем напоследок по-человечески, — внезапно Руфус широко улыбнулся, демонстрируя оскал своих неровных зубов.

Иранда содрогнулась при виде его раскрасневшегося, с кровавыми разводами лица и с побелевшим, теперь казавшимся еще более уродливым шрамом. С ужасом Иранда подумала, что было время, когда Руфус ей даже нравился. Сильный и своенравный. Но сейчас, после всего случившегося, она испытывала к огромному, напоминающему огрина рабочему только отвращение и страх.

— Что скажете, братцы, поживем? — Руфус, под слабый, зарождающийся гул толпы, перерастающий в согласные, одобрительные возгласы шагнул к Иранде. — Поживем, еще как поживем. Никаким богам разврата и похоти такого не снилось, как мы поживем.

Она задрожала, пронизанная холодом, родившимся где-то внутри нее и охватившим все ее естество за долю секунды. Завороженная нереальностью происходящего, в которое она отчаянно не хотела верить, Иранда смотрела, как медленно поднимается большая, изрисованная татуировками рука Руфуса и приближается к ее побледневшему от страха лицу.

— Правда? — он взял ее грязными, пахнущими прогоркшим маслом пальцами за подбородок.

Иранда почувствовала себя загнанной в ловушку. Удерживаемая его руками, больше похожими на железные тиски, она озиралась по сторонам в поисках поддержки и не находя ее. Ее взгляд, затравленный и мечущийся, натыкалась на грубые лица, исполненные злобой, безразличием, похотью и животным страхом.

— Ты ведь скрасишь наши последние часы, перед тем как мы начнем убивать друг друга, понукаемые голодом, отчаянием и удушьем? Иран-да?

— Император защищает, — пробормотала она.

— Император защищает, — Руфус хищно оскалился, и вдруг, грубо разбрызгивая изо рта слюну, рассмеялся. — Защищает верных своих и преданных своих. А на нас он мочится! Со своего золотого, невъебенного такого, трона мочится! Уж поверь, ему нет дела ни до одного из нас. Подружкой твоей мы тоже займемся, — остановив потоки устрашающего смеха, Руфус кивнул в сторону еще одной женщины, стоящей неподалеку и бледной, как полотно. — Но, позже… когда ты износишься.

Руфус снова засмеялся. Показно, с вызовом и ожесточением в каждом издаваемом им звуке. От этого смеха мурашки поползли по спине Иранды. Она еще раз с бесконечным отчаянием во взоре огляделась по сторонам, убедилась, что никакой надежды на спасение нет и до глубины души пожалела, что не осталась наверху защищать город. Страшное осознание происходящего накрыло ее с головой, как цунами накрывает беспомощного, тщедушного человека. Она поняла, что будет жалеть об этом всю свою недолгую оставшуюся ей жизнь, и закрыла глаза, чтобы не видеть, что будет дальше.