Мрак, окруживший Хольмг, медленно начал развеиваться, раскалываясь на отдельные светлые пятна, которые постепенно складывались в картину. Она лежала на рокрите, а рядом с ней сидела сестра из Ордена Госпитальер, шевеля губами и что-то произнося. Прошло несколько секунд, прежде чем Атия расслышала знакомые слова, льющиеся негромким шепотом:

— Император встретит меня, и я буду объят его святостью.

— Если только я пронесу верность Ему через это время мучений, — закончила Атия вместе с сестрой и, убедившись, что не может пошевелить ни единым пальцем правой руки, начала ее осматривать. Первое, что она увидела, был жгут. Он стягивал руку почти у самого основания. Ниже, там, куда пришлась стальная хватка монстра, рука казалась невообразимо распухшей, а из-под слоя грязи и слизи, что оставила после себя тварь и которую сестра безуспешно пыталась оттереть, проглядывали куски торчащих костей, обрывки кожи и кровоточащей плоти. Хольмг судорожно сглотнула и отвернула голову, чтобы не смотреть на то месиво, что осталось у нее от руки. В этот момент взгляд кадет-комиссара уперся в растекшуюся невдалеке, источающую отвратительную вонь и пузырящуюся лужу. Все, что осталось от монстра, который только что ее атаковал. Атия сглотнула подкативший к горлу тошнотворный ком и перевела взор на сестру госпитальер. Та ответила ей участливым взглядом:

— Боли нет.

— Боль — иллюзия чувств, — прошептала Атия в ответ.

— Верно, — сестре, наконец, удалось оттереть слизь. — Я ввела небольшую дозу успокоительного. Это поможет.

Она взялась за поврежденное плечо обеими руками и потянула, складывая обломки костей, друг с другом. Атия с силой сжала зубы и закрыла глаза. Сквозь сбившееся дыхание послышался приглушенный рык. Внезапно Хольмг поняла, что онемение, плотно сковавшее ей руку, начало расползаться выше, за жгут. Подкатившую тошноту стало почти невозможно сдерживать.

— Руку надо удалить, — Атия чувствовала, что крупицы сил, что еще оставались в ней, покинут ее с минуты на минуту. — Выше раны. Прямо сейчас.

— Но…

— Скорее, — ей почему-то вспомнилась Кадис и ее ранение.

Хольмг почувствовала, как в голове поднимается невообразимый шум и ломящая виски боль. Перед глазами поплыли синие пятна, и губы кадет-комиссара дрогнули в беззвучной молитве:

— Брось меня в горнило войны, дабы выковать из меня оружие Твоих Битв.

Сквозь деревенеющее сознание Атия ощутила холодное прикосновение в области предплечья, а до ее умирающего слуха донеслось урчание монолезвия пилы для ампутации.

— Испытывай меня как угодно. Удостой причастия героев… — прошептала Хольмг, но договорить так и не смогла.

Остатки сил покинули ее, и кадет-комиссар провалилась в беспамятство, плотной пеленой обволакивающее изможденную плоть.

НЕМОРИС

Когда-то глубокий, почти отвесный спуск был оборудован лифтом, который поднимался и опускался, доставляя рабочих к шахтам и обратно. Но это было давно, в те времена, когда Неморис еще только возводили. Позже, когда вместо палаток и временных сооружений над отработанными шахтами был возведен рабочий городок и рабочих перестали привозить к местам разработок посменно, лифт разобрали. Потом место было решено закопать и засыпать шлаком, однако это так и не было сделано. Когда из-за несчастного случая погибло несколько рабочих, провалившихся в старую штольню, ее обнесли по периметру проволокой и установили заграждение, как предполагалось тогда — временно. Теперь же, пережив процветание и упадок планеты, вторжение орков и окончательную гибель Немориса, пустая глазница заброшенной шахты впилась своим отрешенным и немигающим взглядом в инквизитора, что стоял на самом ее краю, вглядываясь в черноту ее зева.

Барро кивнул, и наскоро сработанная платформа с двумя гвардейцами начала медленно опускаться в штольню.

«Ведана, — мысленно приказал Алонсо, — следи за ними».

«Да», — мгновенно отозвалась псайкер.

Инквизитор отошел от края штольни и бросил взгляд в сторону кадет-комиссара и оставшихся гвардейцев, которые вчетвером крутили лебедку. Трос, пропущенный через блок, спускался все ниже и ниже. Ведана, стоя у самого края, там, где совсем недавно взирал во мрак уходящей вниз штольни инквизитор Барро, вдруг встрепенулась и задергалась всем телом. Дрожь, родившаяся в ее тонких кистях, со скоростью лесного пожара передалась рукам и следом и всему телу, а лицо Веданы, до этого спокойное, исказила гримаса боли. Псайкер упала, как подкошенная, на колени, схватившись руками за живот, словно из того выскребали внутренности, и ее скрюченные до судорог пальцы впились в одежду в тщетной попытке ее разорвать. В это же мгновение со дна шахты раздался протяжный душераздирающий крик.

Барро развернулся почти мгновенно. В считанные секунды он оказался возле Веданы, подхватывая ее и не давая рухнуть вниз. Ее похолодевшие, как ледышки, пальцы, еще раз судорожно вздрогнули, силясь вонзиться в собственную плоть. Из-под повязки, покрывающей глаза псайкера, появились тонкие кровяные разводы, стекающие по смертельно побледневшим щекам.

«Они, — мысленно простонала псайкер. — Они уничтожены. Враг искалечил их».

— Быстро! Вытаскивайте их! — оттащив Ведану от края штольни, Барро присоединился к гвардейцу и схватился за трос.

Те несколько долгих минут, прежде чем платформа вынырнула из мрачного зева шахты, показались инквизитору вечностью. Едва стальная решетка подъемника, показавшись у поверхности, была вытащена на неровную поверхность расколотого рокрита, Алонсо Барро склонился над лежащими на ней гвардейцами, и на краткое мгновение его охватил ступор.

— Бессмертный Император… — прошептал стоящий позади Юджин, в то время как оставшиеся гвардейцы еле сдерживали позывы рвоты.

— Ведана, — произнес инквизитор, не отрывая взгляда от окровавленных тел, настолько спокойным голосом, что от его звучания хотелось содрогаться больше, чем от созерцания того, во что превратились тела людей, бесформенной грудой лежащие на платформе. — Что ты почувствовала?

Алонсо развернулся в ее сторону одновременно со стоном, вырвавшимся со стороны псайкера:

— Их тела… — голос Веданы звучал слабо и дрожал настолько, что слова с трудом было разобрать. — Они… Их вывернули… наизнанку.

— Так и есть, — совсем тихо произнес Лонгин, пытаясь понять, как такое вообще могло случиться с людьми.

Инквизитор шевельнул пальцами. Осторожно он коснулся останков одного из гвардейцев, желая осмотреть тех более тщательно.

Тело несчастного было разорвано в области живота и верхняя его часть, в буквальном смысле, оказалась вывернута, подобно перчатке, наизнанку. С разломанных, неестественно перекрученных ребер, свисали окровавленные ошметки легких и сердца, а вывороченный позвоночник уходил к фантасмагорично выгнутым плечам, под которыми угадывалась окружность черепа. Оторванные по локоть руки валялись рядом в луже крови и обрывках плоти, из обрубков которых выпирали потрескавшиеся кости. Глядя на эту страшную и в то же время завораживающую картину, очень хотелось верить, что гвардеец умер сразу, до того, как все это было проделано над его телом. То, что осталось от его напарника, было смято и искорежено настолько, что в нем уже почти не угадывалось даже намека на человеческое тело. То, что некогда, скорее всего, было черепом, ныне широкое и сплюснутое теперь больше походило на огромное, чуть вогнутое блюдо, по которому в произвольном порядке размазали глаза, нос и рот. Бывшие колени были вывернуты назад, под странным, непостижимым геометрией углом. Руки переплетены за спиной, отчего и без того раздутая до невероятных размеров грудная клетка казалась еще больше. А ступни ног сломаны пополам, изгибаясь вместе с армейскими ботинками так, что их носы оказались притянутыми к заднему краю подошвы. Барро невольно вздрогнул, когда, склонившись совсем низко над изломанным гвардейцем, услышал, как из его шарообразной, жутко раздутой груди, вырвался стон, а на расплющенном лице задрожали веки. До его слуха донесся рвотный позыв откуда-то сзади, когда на размазанном, покрытом кровью и сукровицей лице, потерявшим любое сходство с человеческим, один глаз открылся, и в его расплывшемся, трепещущем зрачке отразился невообразимый ужас и бесконечный океан боли…