Когда они втроем поднялись на рулевую палубу, О’Каймор, в бронзовом панцире, был уже там и разглядывал берег в свою трубу. Но и невооруженным глазом не составляло труда заметить, что суша выглядит странновато: тут и там среди прибрежных утесов, остроконечных или с плоскими срезанными вершинами, открывались широкие устья, столь же широкие и просторные, как Отец Вод в среднем течении. Казалось, что весь скалистый берег изрублен гигантским топором или секирой самого Коатля, оставившей в материковом щите следы сокрушительных ударов. Раны эти земля не сумела затянуть, лишь оградила каменными стенами да вырастила поверх них золотисто-зеленую щетину сосен. Над соснами кое-где курились дымки — верный признак присутствия человека.

— Следят, — пробормотал О’Каймор, опуская трубу. — Следят, черепашье отродье, жгут сигнальные костры. — Он окинул взглядом Дженнака и Грхаба, облаченных в доспехи. — А вот как встретят!

— Стрелков на палубу, — велел Дженнак. — И пусть твои люди, тидам, встанут у метательных машин. На сколько они бьют?

Молнии Паннар-Са могут подпалить костер за сто локтей, а горшки с горючей смесью летят впятеро дальше, светлый господин. — О’Каймор с задумчивым видом поиграл бровями присматриваясь к берегу. — Думаю я, что нужно сворачивать вот в эту реку — видишь, дымов там больше, а за ними — так целый столб! Значит, выше по реке есть селение.

Дженнак кивнул, решив, что разбойничьему чутью тидама можно вполне довериться; О’Каймор разграбил не один десяток прибрежных городов, хоть об этих своих подвигах благоразумно не распространялся. Взревел сигнальный горн, загрохотали барабаны, передавая приказ, и корабли, сбросив все паруса, кроме треугольного тино, направились к широкому проходу между скалами.

— Ты думаешь, это река? — спросил Чоч-Сидри, с любопытством озирая окрестности.

О’Каймор покосился на Челери, стоявшего у рулевого рычага, поскреб живот ниже панциря и неторопливо раскурил табачную скрутку.

— Может, река, а может, и нет… То ведомо лишь одному Сеннаму, если он здесь побывал.

Не реки это, заливы, клянусь клювом Паннар-Са! — отозвался Челери. — Чтобы стать мне акульим дерьмом, если реки! Что я, рек не видал? Не бывает, чтоб такие широченные шли одна за другой, точно пальцы из ладони. Всякой реке место нужно, простор!

О’Каймор затянулся и выпустил в сторону своего кормчего клуб дыма, будто бы приказывая ему заткнуться. Спор о реках шел, кажется, не первый всплеск и явно надоел тидаму.

— Залив — или река? — сверкал прямым тайонельским клинком, затем раздваивался наконечником копья. Его ограждали скалы, тянувшиеся почти непрерывной стеной и достигавшие где тридцати локтей в высоту, а где и всех шестидесяти. Но земля эта была не бесплодна, а красива и щедра: поверх розоватых и серых гранитных камней стояли огромные сосны, у подножий их зеленела трава, пестрели цветы, а кое-где алел усыпанный ягодами кустарник. Все это великолепие озаряло встававшее над водами солнце, и от огненного его диска тянулась вдаль золотая дорога — точь-в-точь такая же, по которой в урочный час отправляются в Чак Мооль не уронившие своей сетанны.

Внизу раздался возглас, и Дженнак подошел к перилам: Чолла звала его.

— Я желаю подняться наверх, мой вождь!

— Не надо, милостивая тари. Из твоего хогана все видно, а ты можешь спрятаться от стрел.

— Стрел я не боюсь!

— Никто из нас их не боится, но твоя жизнь драгоценней прочих. А в сражении, без доспеха и шлема, так легко ее потерять!

— Так дай мне доспех!

Терпение Дженнака истощилось.

— Запомни, тари: боги советуют каждому заниматься своим делом. Мне — сражаться, тебе — петь! А ты еще не поприветствовала Арсолана!

Девушка фыркнула, но покорилась, и вскоре голос ее зазвучал над водами. С «Сирима» гулким басом откликнулся Цина Очу, и одиссарцы, уже стоявшие с копьями и самострелами у бортов, начали творить священный знак, касаясь груди или левого плеча и сдувая с ладони все невзгоды. Среди них были Саон, Итарра и остальные тарколы, каждый на своем корабле, каждый в шлеме с алыми перьями и серебряным знаком сокола. Перья, символ доблести и воинской удачи, развевались и над шлемами солдат; у тридцатилетних их насчитывалось десяток-полтора, а у тех, кто приближался к сорока годам, — втрое больше.

— Эй, Торо! Одноглазый! — рявкнул под ухом Дженнака тидам.

Помощник, распоряжавшийся у стрелкового помоста, откликнулся:

— Здесь, мой господин!

Ставь к передним метателям Пахо с его бездельниками, а сюда пришли ко мне Руена! Да пусть какой-нибудь черепаший сын зачерпнет воды и скажет, соленая она или сладкая!

— Чего черпать? — пробурчал Челери. — Видно, что соленая, как бычья моча! Цвет зеленоватый, идем быстро, отлив кончился, течения нет… Залив, не река! Вот ежели цвет был бы…

— Закрой пасть, хромоногий, — велел О’Каймор. — Да следи за берегом, ветром и водой!

— Весло и парус! А я что делаю? — удивился Челери. Последнее слово всегда оставалось за ним.

Вода за бортом была соленой. Скалы будто бы расступались перед драммарами, открывая дорогу все дальше и дальше в глубь материка; длинный залив, вторгавшийся в сушу на несколько полетов стрелы, вел их словно натоптанная тропинка в ущелье. Иногда он раздваивался или растраивался, но главная протока неизменно была широка, а берег столь круто спадал к воде, что даже Дженнаку становилось ясно — глубины хватит, корабли пройдут и у самых скал. Дымные столбы по-прежнему тянулись над соснами, но тот, что маячил впереди, исчез; вероятно, костер погасили и приготовились встречать гостей.

О’Каймор потянул Чоч-Сидри за край шилака:

— Шел бы ты вниз, премудрый, к светлой госпоже. Тряпка от стрелы не защитит.

Глаза Сидри, ставшие от любопытства совершенно зелеными, блеснули.

— Не беспокойся, тидам! Тебя защищает доспех, а меня — боги. Неизвестно, что надежней!

— Надежней всего стена, — сказал Челери, наблюдая, как мореходы огораживают борта щитами. — Каменная стена, благословленная, скажем, Одиссом или Мейтассой… А чтобы благословение было крепким, нужно зарыть под ней дорогую раковину, жемчужину или ларец с деньгами, только не бумажными, а серебряными. Либо золотой диск, а то и десяток, коль не жалко.

Чоч-Сидри приподнял бровь — видно, такие способы укрепления стен показались ему странными. Однако жрец смолчал. Берег близился, а с ним и неведомая опасность; споры сейчас были неуместны.

Утесы в последний раз расступились перед окованным бронзой тараном «Тофала», открывая круглую и довольно просторную бухту, защищенную от морских ветров. Гранитные стены, серые, розовые и бурые, окружали ее почти непрерывным кольцом, но на западе этот воздвигнутый природой вал понижался к самой поверхности воды, образуя как бы площадку или уступ, стиснутый между двух вытянутых утесов с отвесными склонами. На одном из них торчали какие-то дома или сараи, подобные перевернутым вверх килем кораблям; на плоской вершине другого, который венчался остроконечным каменным клыком, строений нe наблюдалось. Зато площадка среди этих гранитных пней выходила прямиком к пристани, бревенчатому длинному сооружению, где застыли десять или двенадцать больших лодок. И все это — пристань, открытое пространство за ней, вершины ближних утесов, каждая щель и каждый камень — были заняты людьми, поджидавшими в мрачном и зловещем молчании. Скопилось их тут тысячи две, но, пока корабли не приблизились, оставалось неясным, одни ли это воины или есть и другой народ, более мирных занятий, явившийся полюбоваться с высоты скал на сражение. Но воины там точно были: над толпой что-то посверкивало, отсвечивало на солнце блеском металла. Тидам поднял Око Паннар-Са.

— Не железо и не бронза, — сообщил он почти сразу. — Хотелось бы думать, что золото, но чудес не бывает, мой господин. Так что, я думаю, медь. Оружие из красной меди, а сами эти ублюдки закутаны в красные меха, и даже на рожах меховые маски. Ха! Похоже, из лисьих шкур!