– Непременно позвоню, – пообещал Ломон. И все-таки обнял отца, который на сей раз не стал отстраняться.

Выйдя на улицу, двуединый глубоко вдохнул свежего летнего воздуха, поскольку чувствовал, как теснит его грудь сладкой печалью. Он прекрасно понимал, что эти эмоции исходят от ипостаси Лома, который осуществил свою несбыточную, казалось бы, мечту – повидал еще раз потерянных, как думалось ему, навеки родителей и который снова расстался с ними – теперь уже и в самом деле навсегда.

От грустных размышлений его оторвал телефонный звонок. Это был Силадан.

– Я готов, – коротко отчитался бывший полковник. – Куда подъезжать?

– Давай снова ко мне, – сказал Ломон. – Мы тоже сейчас туда идем, нужно опять в сталкерское переодеться.

Он убрал смартфон в карман и призывно кивнул Олюшке:

– Идем скорей, Силадан уже едет.

– А можно я эту футболку себе оставлю? – ткнула та в грудь пальцем.

– Понравилась?

– Мне надпись понравилась. Хоть мне больше и негде жить, как на Севере, но мне и так тут очень хорошо.

– Тут, – повел вокруг руками двуединый, – или там? – неопределенно махнул он вдаль, подразумевая мир Помутнения. – Ты ведь понимаешь, что можешь остаться, если сильно захочешь, найдем способ, как тебя легализовать…

– И что, девчонок вот так брошу? Мончетундровск свой оставлю? Тем более Вася со мной идет. Не, не хочу я тут, не чувствую я тут себя дома.

– Так ты здесь ничего еще толком и не видела!

– Все равно. Чужое все какое-то… Хотя я бы хотела чуть больше на Мончегорск посмотреть.

– Ну, сейчас переоденемся, Васюту заберем и попросим Силадана, чтобы по городу кружок сделал.

Васюта стоял, дожидаясь их возле своего подъезда, такой мрачный, что Олюшка, выпрыгнув из машины, бросилась к нему, словно пытаясь закрыть собой от всех бед.

– Что случилось, Васечка?! Тебя не отпустили с работы?!

– Как они меня не отпустят-то? – проворчал тот. – Ну, сначала шеф встал на дыбы: мол, две недели отрабатывай, но я ему сделал предложение, от которого он не смог отказаться.

– Надеюсь, не руки и сердца? – выбрался из «Волги» и Ломон.

– Мое сердце мне уже не принадлежит, – с любовью глянул Васюта на Олюшку. – А ему я предложил забрать остатки моей зарплаты, что там от перерасчета после увольнения получится. Черканул ему доверенность, все дела…

– И он не спросил, с чего ты вдруг такой добрый?

– Ясен пень, спросил. А я ему честно ответил: женюсь.

– Ну а почему ты тогда такой хмурый? – спросил двуединый.

– Меня по дороге домой обчистили, паспорт украли.

– Нашел о чем переживать! Зачем тебе теперь этот паспорт? Забыл, куда отправляешься?

– Не забыл, – вновь бросил Васюта на Олюшку влюбленный взгляд. – Но мне в принципе обидно. Руки бы этим гадам оторвать! Одну как минимум – ту, которая в мой карман залезла… У меня, между прочим, про это садюшка есть. Прочитать?

– Можно подумать, если мы скажем «нет», ты этого не сделаешь, – хмыкнул Ломон.

– А я не скажу «нет», я люблю Васины стихи слушать! – топнула ногой осица.

И Васюта прочитал им садюшку:

И все-таки двуединый подозревал, что Васюта грустит не только из-за паспорта, а вернее всего, совсем не из-за него. Наверняка ему попросту было жаль расставаться с привычным миром, с родным городом, с родителями, наконец…

– Ты родителям-то сообщил? – озвучил последнюю мысль Ломон.

– Ясен пень, – буркнул Васюта. – Записку на столе оставил. – Тут он вдруг встрепенулся и посмотрел на двуединого умоляющим взглядом: – Андрюх, будь другом, а?.. Давай я сейчас несколько записок напишу – таких… ну… нейтральных, что жив-здоров и все такое, а ты их будешь изредка моим родителям отправлять – хотя бы раз в пару месяцев, чтобы они сильно обо мне не переживали…

– Ты охренел? – уставился на приятеля двуединый. – А так они, по-твоему, не будут переживать? Если даже ты конверты своей рукой подпишешь, отправлять-то я их буду отсюда, и они это по штемпелю увидят. Крутое успокоение: сынок где-то в городе от них ныкается и записки по почте шлет! Его или похитили и взаперти держат, или он сам крышей поехал и самозаточился от всего этого мира. Умнее объяснения я даже придумать не могу! Это самая настоящая дурость, веришь? Так что – нет, я ею заниматься не собираюсь. Кстати, а почему ты им просто не позвонишь?

– Я… боюсь… – прошептал Васюта.

– Значит, твои садюшки про родных все же не на пустом месте? – брякнул Ломон и тут же пожалел об этом, так резко вскинулся приятель – вот-вот бросится на него с кулаками!..

Но Васюта не бросился. Он снова поник и признался, кинув виноватый взгляд на Олюшку:

– Я боюсь, что когда их услышу, то… не смогу… Нет, смогу, ясен пень, но мне это будет в тыщу раз труднее сделать. Уйти навсегда я имею в виду.

Тут Ломон кое-что вспомнил и посмотрел на Олюшку:

– Погоди, а ведь ты с нами пошла еще и затем, чтобы самой поговорить с его родителями по телефону, успокоить их и все такое…

– Да, поначалу хотела, – смутилась осица. – Но потом подумала, что тогда бы пришлось им врать. А я не хочу врать родителям… любимого человека. Я им так за него благодарна!

Олюшка порывисто обняла Васюту и принялась что-то горячо ему шептать на ухо. Двуединый собрался было прервать эту мелодраматическую сцену, но его окликнул из «Волги» Силадан:

– Оставь их! Сядь, поговорить нужно.

Ломон забрался в машину и сел впереди, рядом с бывшим полковником. Сзади просунул к ним голову и Медок.

– Что случилось? – спросил двуединый.

– Пока ничего. Но я все это время думал о том, что вы мне рассказали, и кое-что мне показалось сильно подозрительным.

– И что же?

– Зан, – коротко бросил Иван Гунтарович.

– Ну, Зан вообще-то не «что», а «кто», – улыбнулся Ломон, – он ведь разумный.

Но Силадан его благодушия не принял.

– Вот Медок – это «кто», – потрепал он мохнатую собачью голову. – А кусок железа, пусть он хоть трижды разумный, – это кусок железа и есть. Да и в разум его я не верю. Это просто компьютер, который кто-то очень хитроумно запрограммировал.

– Вообще-то в том мире… – начал двуединый, но Силадан остановил его жестом:

– Тем более в том мире, о котором мы ни хрена не знаем. Ладно, ты знаешь, но тоже ведь не все. Но это пока оставим. Неважно, сама эта железяка что-то придумывает или ей кто-то команды дает, но только смотри, что у нас получается… Сначала этот Зан повел тебя… ну, пусть не всего тебя, а Лома на нашу… на их то есть Нюдовскую гору. Проверить будто бы, не коммунизм ли по ту сторону. И как-то быстро он это проверил, даже с горы спускаться не стал. Бах! – и взорвал переход. И оправдание есть – Ленина на постаменте увидел. Ладно, допустим. А что потом? А потом он стреляет рядом с дирижаблем. Если он такой умный, как ты говоришь, то делать бы этого нипочем не стал – прекрасно знал, как это опасно. А вот ежели он хитрый, как я полагаю, то сделал это нарочно – чтобы отогнать кандалакшинцев, не дать им торговать в Мончегорске… то бишь в Мончетундровске этом, чтобы не забирали они драгоценные артефакты в обмен на стеклянные бусы, образно говоря. А в подтверждение моей гипотезы, – начал загибать пальцы полковник, – раз – это то, как быстро он потом нашел вездеход, будто знал, где стоит, и два – как поехал на нем прямо туда, куда дирижабль вдруг почему-то упал…

– Но он ведь и правда знал, я же рассказывал, – перебил его Ломон. – Он случайно сквозь переход из лицея в тот гараж попал. А упал дирижабль и вовсе по другой причине.

– Случайно попал в переход, который случайно привел прямо к вездеходу, – хмыкнул Силадан, погладив лысину. – Я старый прожженный мент, и я в такие случайности не верю. А причину падения дирижабля ты ведь тоже точно не знаешь. Еще одна случайность? Прям вот столько их подряд? Почему тогда нам сейчас мешок денег случайно с неба не падает? Хотя бы один?..