Шеггерен’кшу поднялся и огладил обеими руками спинку костяного трона. Эта доставшаяся от предков древность была символом его владычества, таким же, как огромная шкура и голова хори’шу, самого жуткого чудища из всех, что обитали в горьких водах. На кресло пошли кости знатных тэд’шо кланов Хочара, Ппуш и Хшак, которые вырезали не из убитых в междоусобицах, а из живых пленников. Кто лишился челюсти, кто ребер, голени или бедра, кому взрезали спину и вырвали позвоночник. Кости обточили, оправили в бронзу и собрали трон, свидетельство славных побед над врагами. Впрочем, харши’ххе знал, что подобные кресла есть у Харрадана, Баргахори и Тикхары, и в них найдется немало костей, выдранных у Кшу. Сколько лет было этим древним раритетам? Три тысячи, четыре, пять?.. Доподлинно о том никто не ведал. Кости потемнели, но, пропитанные особыми зельями и скрепленные бронзой, были еще прочны.

«Радость для предков!» – подумал Шеггерен’ кшу, озирая свой трон. Радость сидеть на костях врагов! Он и сам не отказался бы добавить сюда череп или позвоночник Баргахори, но время теперь другое, время требовало единения, а не резни с владыками собственной расы.

Но, быть может, это единство пора расширить, включив в него земных ашинге и других безрогих?.. Много тайн в Великой Пустоте и много страхов; кто знает, где и когда пригодятся союзники! Такие, у которых есть аннигилятор... такие, что обещают торговые выгоды и несут достойные дары... такие, что могут осушить чашу с крепким пойлом и раздавить ее в ладони...

Мысль была новой для Шеггерена’кшу, но отторжения не вызвала. Пасеша и тэды могут ненавидеть чужаков, могут презирать их, но он не обычный тэд и не пасеша, он правитель! В его руках власть, а в делах власти ненависть и презрение плохие помощники! И потому шуча будут жить.

Пока! А завтра посмотрим, как сказал Харрадан.

-Не мешай, – проворчал Петрович. – Хочешь, помоги эти детальки открутить. Но в электронику не лезь. Электроника, друг мой, дело тонкое.

Инженер возился в кухне у полуразобранного киберповара. Рядом на столе лежал УБР, универсальный боевой робот, модель пятьдесят четвертая. Выглядел он не очень хорошо – броневой колпак оплавлен, манипуляторы сожжены, от ракетной установки – рожки да ножки. Похоже, ему достался прямой удар плазменного луча, и не из бластера, а из чего-то посолиднее.

– Что ты с ним хочешь делать? – спросил Эрик, кивая на останки робота.

– Что, что... – Петрович до половины влез в недра кухонного агрегата. – Хочу, знаешь ли, немного подлатать. Это ведь не просто УБР, а ветеран, достойный уважения! Можно сказать, боевой товарищ!

– По-моему, латать тут нечего, – произнес Эрик, покосившись на стол.

– Это по-твоему, голубь мой сизый, а я вот думаю иначе. – Абалаков закряхтел, выдирая что-то из киберповара. – УБР – прочная штуковина... кристалл памяти не сожгли, гравиподвеска почти в порядке и лазер... кха!.. лазер тоже уцелел... Ну, броня обгорела, и ракеты ему больше не метать... так обойдемся без ракет!

Он выпрямил спину, сжимая в руках два гибких манипулятора и какие-то мелкие детальки.

– Без ракет обойдемся, а без обеда – никак, – заметил Эрик, с грустью взирая на киберповара.

– Об этом ты не печалься, все будет в порядке, – произнес Петрович. – Видишь ли, вся наша техника – в специсполнении, с четырехкратным запасом живучести. Все в таком виде, и повар, и кондиционеры, и фризерный шкаф, и роботы-паучки... Если открутить лишнее и запасное, я авиетку на гравитяге соберу. – Он задумчиво посмотрел на манипуляторы в своих руках и добавил: – Или танк с лазерной пушкой.

– А нам нужны пушка и танк? – спросил Эрик.

– Про танк не скажу, а этот приятель может пригодиться. – Опустив детали на стол, Абалаков нежно погладил броневой колпак. – Ну, так будешь помогать?

– Не сердись, Петрович, у меня другие планы. В город собрался, в кабак цартели. Думал, ты со мной поедешь.

– Хмм... – Абалаков взялся за электронный щуп и стал водить им над обломками УБРа, одновременно поглядывая на голографическую схему, вспыхнувшую в воздухе. – В кабак, значит, к буянам-художникам... И что ты там забыл, в этом вертепе порока и разврата?

– Как что? Мы ведь хозяину денег дали, а он обещал сыскать Ххешуша... того Ххешуша, который книхов нарисовал!

– Дырку в заднице то есть, – уточнил Петрович. – Ну, поезжай, поезжай, а мне, извини, недосуг. Поезжай, но если этот припрется... как его... из Куршутбама...

– Шаххаш’пихи, – подсказал Эрик.

– Вот именно. Если припрется, веди себя с ним обходительно. Иными словами, политесно.

– Это как же?

– Что я тебя, дипломата, учить должен? Не прекословь, слушай внимательно, запоминай, а разрешит, так запиши беседу. Помни, кто он и из какой конторы... Вдруг скажет нечто интересное.

Эрику вспомнилось, как смотрел на него Шаххаш’пихи, покидая кабак. Воспоминание было неприятным. Он вздрогнул и поежился.

– Ты, Иван Петрович, меня инструктируешь прямо как разведчика... Словно я на смертельное задание отправляюсь.

– Всякий дипломат – разведчик. – Абалаков пометил на схеме изувеченного УБРа дефектные блоки, потом отложил щуп и вздохнул печально. – А что до смерти, друг мой... Своя смерть не страшна, страшно, когда умирают близкие.

– Постараюсь остаться в живых, – фыркнул Эрик и, выбросив Шаххаш’пихи из головы, направился в подземный холл, к поджидавшим там экипажам.

В столицу он добрался около полудня. Выехал в зеленой машине, той же самой, которую брали они с Петровичем; задал прежний маршрут, включил навигатор и погрузился в размышления, не глядя на лес, поля и холмы, мелькавшие по сторонам дороги.

«Прав ли Абалаков, толкуя о религиозном чувстве?» – думал Эрик. Несомненно, значение религии в цивилизации Земли было огромным; первобытная магия породила искусство кроманьонцев с их наскальными рисунками, затем возникли сложные ритуалы и мистерии, гимны и танцы, какими пытались снискать милость богов, появились устные предания, а отсюда – один шаг до «Илиады» и греческого театра, до прекрасных храмов, статуй и картин, до светской литературы и музыки. Так развивалась земная культура, но можно ли считать этот рецепт универсальным? В части психики и физиологии ближе всех к землянам стояли кни’лина, преуспевшие почти во всех искусствах; они, как помнилось Эрику, были монотеистами, верили в Йездана Сероокого, и у них даже имелась священная книга с заповедями божества. Их пример подтверждал, что религия и вера в чудо будят фантазию, удивительный дар разумных существ, определяющий их тягу к красоте и совершенству.

Но что есть красота в представлении хапторов? И в чем их вера? Ищи, сказал Абалаков, ищи что-то тайное, скрытое, некий признак веры в чудеса... Владыка Шеггерен’кшу воздвигся перед мысленным взором Эрика, за ним – «говорильник» Сезун’пага, Шаххаш’пихи, Шихерен’баух, охранники миссии, самки из дворца правителя, буяны-цартели в кабаке «Хакель шинге», пилоты и грузчики на астродроме. Мощные челюсти и шишки, пасти от уха до уха, мрачные темные глаза под выступающими надбровьями, зверообразные лица... В кого они могли верить? В сверхсущество, огромное, как гора, в бога, восседающего на облаке с секирой в лапах, кровожадного вершителя дел на их планете? Но такой мистической твари в Мироздании хапторов не имелось.