«Проклятье, — подумал Рут. — Весь мир бастует».

Кортеж приблизился к нему, медленно катя по Чарльз-стрит. Бейб, шагая лениво и неспешно, проследовал вместе с толпой за вереницей машин; она змеей обвилась вокруг Городского сада, заскользила по Коммонуэлс-авеню. По пути он раздал несколько автографов, пожал несколько рук, но его слава явно померкла рядом с сиянием более крупной звезды. А что, даже мило. Люди сегодня меньше липли и приставали к нему, и в тени Вильсоновой известности, сверкавшей как ясное солнышко, Бейб ощущал себя одним из простых людей. Может, он и знаменитость, но винтовки в их головы сегодня нацелены не из-за него. У того слава — мерзкого вкуса. А у него слава дружелюбная, простонародная.

Но к тому времени, как Вильсон достиг Копли-сквер и вскарабкался на сцену, Бейбу стало скучно. Может, президент и большой умник, но он явно не умеет выступать на публике. Ты должен выдать им шоу, рассказать парочку анекдотов, создать у них впечатление, будто тебе в их обществе так же приятно, как им — в твоем. Но Вильсон выглядел усталым, старым, голос у него оказался тонкий и визгливый; он вещал что-то насчет Лиги Наций, нового мирового порядка, великой ответственности, которая неотделима от великой мощи и великой свободы. Несмотря на все эти громкие слова, от него веяло духом поражения, затхлости, изможденности, безнадежности. Рут выбрался из толпы, дал еще два автографа, а потом стал искать, где бы перехватить бифштекс.

Спустя несколько часов он вернулся к себе и обнаружил, что Гарри Фрейзи ожидает его в вестибюле дома. Рут, нажав кнопку, встал возле латунных дверей лифта.

— Заметил вас на выступлении президента, — проговорил Фрейзи. — Не смог пробиться к вам через толпу.

— Народу было полно, — согласился Рут.

— Жаль, что наш дорогой президент не умеет обращаться с прессой так, как вы, мистер Рут.

Бейб подавил улыбку, которая грозила расплыться по всему лицу. Тут уж надо отдать должное Джонни Айго: он таскал Бейба по сиротским приютам, больницам и домам престарелых, и газеты на такие приемчики охотно ловились. Люди прилетали из самого Лос-Анджелеса, чтобы снять Бейба для кинопроб, а Джонни повсюду трезвонил о выгодных предложениях, поступающих Бейбу от бесчисленных магнатов экрана. Едва ли не единственным, что сумело-таки на этой неделе вытеснить Бейба с первых полос газет, стал приезд Вильсона. Даже убийство баварского премьер-министра ушло на внутренние страницы, когда объявили о том, что Бейб заключил контракт на съемки в короткометражной ленте «Воздушный поцелуй». Когда журналисты спрашивали, собирается ли он начать весенние тренировки, Рут неизменно отвечал: «Начну, если мистер Фрейзи сочтет нужным платить мне по справедливости».

А до весенних тренировок оставалось три недели.

Фрейзи прокашлялся:

— Я согласен на вашу цену.

Бейб повернулся и встретился глазами с Фрейзи. Тот холодно кивнул.

— Все документы составлены. Вы можете подписать их у меня в конторе завтра утром. — Фрейзи улыбнулся, не разжимая губ. — Вы выиграли этот раунд, мистер Рут. Что ж, радуйтесь.

— О’кей, Гарри.

Фрейзи придвинулся к нему. От него исходил приятный запах, ассоциировавшийся в сознании Рута с настоящим богатством, с теми, кто знает вещи так, как ему не дано их узнать, во всей их подноготной. Люди вроде Фрейзи правят миром, поскольку понимают то, что недоступно пониманию Бейба и ему подобных: они понимают деньги. Перемещают их с места на место. Умеют предсказать, когда те перейдут из одних рук в другие. Разбираются они и в других вещах, неведомых Бейбу, например — в книгах, в искусстве, в истории Земли. Но деньги важнее всего, в них-то эти люди и вцепились мертвой хваткой.

Но иногда этих людей все-таки удается обыграть.

— Приятных весенних тренировок, — пожелал Фрейзи, когда двери лифта открылись. — Наслаждайтесь Тампой.

— Обязательно, — отозвался Бейб, сразу представив себе Тампу: жара, томные женщины.

Лифтер ждал.

Гарри Фрейзи достал пачку денег, схваченную золоченым зажимом. Отсчитал несколько двадцаток; в это время по мраморному полу простучала каблучками хорошенькая дамочка, жившая на шестом этаже.

— Насколько я знаю, вам нужны деньги.

— Мистер Фрейзи, — произнес Бейб, — я могу подождать до подписания нового контракта.

— И слышать не желаю, сынок. Если у кого-то из моих ребят финансовые затруднения, я всегда рад выручить.

Бейб поднял ладонь:

— У меня сейчас полно наличности, мистер Фрейзи.

Рут попытался отступить, но замешкался, и Гарри Фрейзи запихнул купюры во внутренний карман его пальто прямо на глазах у лифтера, и хорошенькая женщина с шестого тоже это видела.

— Вы заслужили каждый цент из этой суммы, — заверил его Гарри Фрейзи, — и мне в высшей степени невыносима мысль, что вы пропустите хоть одну трапезу.

Бейб вспыхнул и полез в карман, чтобы вернуть деньги.

Фрейзи вышел за дверь, на прощание коснувшись шляпы, и исчез в вечерней тьме.

Рут поймал взгляд дамочки. Та наклонила голову и вошла в лифт.

— Шутка, — объяснил Рут, тоже шагая в кабину. Лифтер закрыл двери и повернул рычаг. — Просто шутка.

Она улыбнулась и кивнула, но он видел, что ей его жалко.

Поднявшись к себе, Рут позвонил Кэт Лоусон. Он уговорил ее выпить с ним в гостинице «Бакминстер» и после четвертой рюмки отвел ее в номер и оттрахал до беспамятства. Через полчаса он трахнул ее снова, на сей раз по-собачьи, шепча ей на ушко самую грязную брань, какую мог изобрести. Потом она заснула.

Он встал и оделся. Под окном тянулась река, за ней — огни Кембриджа, подмигивающие, наблюдающие. Кэт негромко храпела, когда он надевал пальто. Он сунул руку в карман, достал деньги Гарри Фрейзи, положил их на туалетный столик и вышел из комнаты.

Балтимор. Вест-Кэмден-стрит.

Рут стоял на тротуаре против того места, где некогда был отцовский бар. Теперь он закрыт, заброшен, за пыльным окном криво висит жестяная реклама с надписью «Пабст» .[71] Над баром размещалась квартира, где он жил вместе с родителями и сестрой Мейми, которая едва начала ходить, когда Рут уже отбыл в приют Святой Марии.

Дом родной, так это называется.

Но Рут почти не вспоминал о нем как о родном доме. Вот у этой стены он когда-то учился бросать кости. Он помнил запах пива, никогда не выветривавшийся из бара и располагавшейся над ним квартиры, поднимавшийся по канализации и водопроводу, обитавший в щелях пола, в стене.

На самом-то деле его домом была Святая Мария. А это место на Вест-Кэмден-стрит — лишь голая идея. Бэттерский круг, куда встаешь, готовясь отбивать.

«Я пришел сюда, — думал Бейб, — чтобы сказать тебе: я этого добился. Я стал большой шишкой. В этом году я заработаю десять тысяч долларов, и Джонни говорит, что он выбьет для меня еще десять на рекламных контрактах. Мое лицо появится на всяких жестянках, вроде тех, что ты вывешивал у себя в окне. Но мое изображение ты бы туда не повесил, правда? Гордость не позволила бы тебе признать, что у тебя есть сын, который в год зашибает больше, чем ты мог бы заработать за десять лет. Сын, которого ты постарался забыть. Джордж-младший. Помнишь его?»

Нет, не помню. Я мертв. Как и твоя мать. Оставь нас в покое.

Бейб кивнул.

«Я направляюсь в Тампу, Джордж-старший. На весенние тренировки. Просто решил заглянуть к тебе, чтобы ты увидел — я кое-чего достиг».

Кое-чего достиг? Ты и читаешь-то с трудом. Ты трахаешь потаскух. Тебе платят потаскушье жалованье, чтобы ты играл в потаскушью игру. В игру. Это не работа для мужчины. Это всего-навсего игра.

«Я Бейб Рут».

Ты Джордж Герман Рут-младший, я бы и теперь не доверил тебе стоять за стойкой. Ты будешь пропивать выручку, оставлять незапертой дверь. Никто тут не хочет выслушивать твои хвастливые россказни, парень. Иди, забавляйся своими играми. Теперь это больше не твой дом.

А когда он им был?

Бейб поднял глаза. Ему захотелось плюнуть на тротуар, тот самый, на котором отец умер от мозгового кровоизлияния. Но он не стал плевать. Он словно бы скатал все это — отца, мать, сестру Мейми, с которой не говорил уже полгода, мертвых братьев, свою жизнь здесь, — скатал все это, как ковер, и забросил за плечо.