Жемчужные Глаза срывал с шеи галстук, словно тот был живой. Сорвал и бросил на пол.

— Одеждой.

— Одежда — это то, что лежит у тебя на полках. — Монтус помотал головой и фыркнул. — А продаешь ты стиль. Братья, которые входят в эти двери, хотят элегантности. Изысканности. Я это к чему… Вот посмотри сам на свой костюм. Сколько он стоит в розницу?

Старик снова закашлял, но уже суше.

— Примерно восемьдесят долларов.

— Восемьдесят долларов. Ого! — Монтус присвистнул. — Многие братья, с которыми я знаком, столько и за месяц не зарабатывают, а ты ходишь в таком костюме и уверяешь меня, что не можешь отдать долг.

— Я… — Жемчужные Глаза смотрел в пол.

— Кто обчищает твои карманы раньше, чем ты успеваешь заплатить мне? — спросил Монтус.

— Никто, — ответил Жемчужные Глаза.

— Ладно, — сказал Монтус. — Ладно.

Он направился к двери.

— Ладно? — переспросил Жемчужные Глаза.

Монтус остановился перед столом с разложенными белыми рубашками и обернулся:

— Кто-нибудь из моих ребят к тебе заглянет, либо домой сегодня вечером, либо завтра утром сюда, но скоро. Я бы и сам занялся, только кровь, как ни старайся, попадает на одежду, а у меня сегодня свидание со средней женой в клубе «Джин-джин».

— Кровь?

Монтус кивнул:

— Придется порезать тебе физиономию, Жемчужный. Разделать, как цыпленка для пикника. Посмотрим, сколько стиля и элегантности ты тогда продашь. Спокойной ночи.

Направившись к двери, он увидел серый «плимут», ехавший по противоположной стороне улицы на север. Что-то в этом автомобиле Монтусу не понравилось, но он не успел понять что, так как в этот момент Жемчужные Глаза просипел со стороны прилавка:

— Крошка Ламар.

Монтус наблюдал, как старик поднимается на ноги.

Жемчужные Глаза потер горло:

— Крошка Ламар сказал, он берет все на себя. Говорит, твое время прошло. Говорит, этим городом теперь правит другой босс.

Монтус улыбнулся:

— А когда я выставлю его из квартала и отправлю в могилу, что ты скажешь тогда?

— Крошка Ламар говорит, у него есть поддержка.

— Это у меня есть поддержка.

— Сынок, — сказал старик, и в его голосе сквозила тоскливая жалость, полоснувшая Монтуса по сердцу, — ходят слухи, что теперь тебя поддерживает разве что собственный хребет. Все, чего ты добился в мире белых, теперь превратилось в пшик.

Монтус наблюдал, как старик, шаркая, бредет в его сторону. На ходу Мильтон Жемчужные Глаза расправил манжеты рубашки, и стали видны старинные алмазные запонки, которые он носил постоянно. Поговаривали, что примерно век назад они принадлежали какому-то белому из Филадельфии, бывшему помощнику мэра. Жемчужные Глаза вынул запонки и протянул их Монтусу:

— Они покроют мой долг как минимум за месяц. Забирай. Больше у меня ничего не осталось.

Монтус раскрыл ладонь, и Жемчужные Глаза бросил в нее запонки.

— Я разберусь с Ламаром, — сказал Монтус. — То, что ты слышал, просто ветер.

— Ветер перемен, наверное, — негромко проговорил Жемчужные Глаза. — Я достаточно стар, чтобы узнать его, когда он треплет мне волосы.

Монтус улыбнулся:

— У тебя осталось не так много волос.

— Ветер и унес.

Жемчужные Глаза повернулся к Монтусу спиной и скрылся в глубине магазина.

Как только Монтус шагнул на крыльцо магазина мужской одежды, серый «плимут» выскользнул из мягких сумерек. На этот раз он двигался прямиком на юг, мимо Монтуса. Заднее стекло было опущено, и Монтус не стал дожидаться, пока высунется ствол, который прятался внутри. Он упал на колени за ближайшей к нему машиной и двинулся дальше ползком.

Пули металлически защелкали по корпусу автомобиля, словно на него вывалили ведро гаек. Из стены полетели осколки кирпича. Из машин посыпались стекла, и Монтус, прижимаясь пониже к земле, пополз по тротуару в сторону переулка. Раньше в него стреляли из пулемета, но тогда это было на войне, почти двадцать лет назад, а такой грохот, такой смертоносный град, чертовы пули, рикошетившие со всех сторон — пиу-пиу-пиу, — могут свести человека с ума. Черт возьми, на какой-то миг он вообще забыл, что делает на этой улице, забыл, как его зовут.

Но ничто не могло помешать ему действовать. Он понял — так понимают младенцы, как плачем потребовать пищи, — что надо двигаться, надо ползти, царапаясь о тротуар. Он достиг последней машины у входа в проулок. Как только он до нее добрался, машина, подпрыгнув, осела, потому что этот козел с автоматом последней очередью прострелил шины с пассажирской стороны.

Наступила тишина.

Причина первая могла быть такой: сукин сын перезаряжает оружие. Причина вторая: сукин сын примерно догадывается, где сейчас Монтус, и тогда ствол уже нацелился на переулок в ожидании, когда старина Монтус высунет нос. Монтус достал один из своих револьверов — длинноствольный, сорок четвертого калибра, подарок дяди Ромео, преподнесенный по случаю еще в тринадцатом году. Самое надежное оружие, никогда не подводившее Монтуса.

Причина могла быть и третья: стрелок в «плимуте» точно знает, где Монтус, и теперь собирается выйти из машины, чтобы прикончить его.

Это было бы хуже всего. Если он выйдет из машины, то в три прыжка окажется рядом с Монтусом. С автоматом в руках. И тогда конец всем спорам. В тишине после автоматных выстрелов Монтус услышал тихий рокот мотора, работавшего на холостых оборотах, а за ним знакомый, безошибочно определявшийся щелчок вставленного магазина.

Сукин сын перезарядил «томми».

«Ну, Господи, — подумал Монтус, глядя на черное небо с низко плывшими по нему серыми облаками, — надеюсь, я не ошибся?»

Монтус убрал в карман револьвер, уперся ладонями в асфальт и стартанул по тротуару, словно бегун со стартовой колодки, прямиком в проулок, и уже оттуда услышал, как ссорятся двое белых. Вникать не было нужды, поскольку через мгновение суть перепалки стала понятна, когда ночная темнота снова разорвалась грохотом.

Монтус бежал под автоматными очередями, и пули высекали из стен кирпичные осколки, летевшие в лицо, — бежал так, как не бегал со времени, проведенного в окопах во Франции, так, словно помолодел на двадцать лет, словно легкие не жгло и сердце не заходилось от бега. «Парни, где вы были, когда я был молод? — думал он. — Да проживите вы хоть десять жизней, у вас не будет и половины тех красоток, которые перебывали у меня, не будет и половины моей радости и полноты жизни. Вы пустое место, ясно вам? Я — Монтус Дикс, правитель Черного Айбора, а вы дерьмо собачье».

Он выбрал переулок, потому что там стояли большие мусорные баки. По десятку с обеих сторон вдоль стен, и даже если бы «плимут» протиснулся между ними — Монтус не знал такой машины, которая смогла бы это сделать, — он застрял бы не дальше чем на две трети переулка, потому что там была ночлежка Маленького Бо, которая выступала в проулок футов на десять. Так что стреляйте в белый свет как в копеечку сколько душе угодно.

Пиу-пиу-пиу. Пиу-пиу-пиу.

Потом тишина и звук заработавшего мотора — эти белые парни упорно отказывались признать тот факт, что проезда там нет. И не будет. Ни сегодня, ни завтра.

Монтус уже преодолел половину переулка, прячась за мусорными баками из домов доктора-окулиста и мясника, когда «плимут» дал задний ход и выбрался на улицу. Монтус слышал звук их мотора на Десятой, когда парни спешно огибали квартал, надеясь перехватить его по другую сторону от ночлежки. Он же двинулся назад, туда, откуда пришел, свернул налево и шагнул на первое же крыльцо, в дверной проем здания, давно опустевшего, как и многие другие за последние десять лет, и так и не вернувшегося к жизни. Окна были закрыты металлическими листами, выкрашенными темно-зеленой краской, а лампочку над дверным проемом никто не вкручивал здесь года с тридцать восьмого. Увидеть человека, стоявшего в этом дверном проеме, можно было разве что в свете фар, с расстояния в два фута, да и то если он сам захочет, но тогда будет поздно что-либо предпринимать.