Джо свернул на Твиггс — движение замедлилось, все ползли бампер к бамперу, — и показался шпиль Святого Сердца. Церковь была уже в трех кварталах, ближняя парковка забита машинами, соседние улицы тоже. Да, по воскресеньям, чтобы найти место, нужно приезжать за полчаса до начала. И даже тогда близко уже не подъедешь. Джо посмотрел на часы: до мессы оставалось сорок пять минут.

Весной сорок третьего на воскресную мессу ходили все. Церковь вмещала восемьсот человек, и на всех скамьях сидели плотно, как селедки в бочке. Одни матери молились за сыновей, оказавшихся за океаном. Другие — за души тех, кого привезли в гробах. Молились жены и невесты. Призывники молились об отсрочке или тайно просили, чтобы их очередь никогда не подошла. Отцы молились, чтобы сыновья вернулись домой или, если уж дойдет до боя, чтобы мальчик вел там себя достойно, — Господи, что бы ни случилось, сделай так, чтобы он не струсил. Люди всех сословий становились на колени и молили Бога, чтобы война осталась где-то там, далеко, и никогда не вошла в их дом. Некоторые, предчувствуя беду, просили Господа обратить на них внимание, увидеть их — членов Его команды, добродетельных и страждущих.

Джо вытягивал шею, пытаясь понять, сколько машин коптит выхлопными трубами между ним и ближайшим въездом на парковку. От стоянки на Морган-стрит его отделяло еще добрых два десятка авто. Впереди вспыхнули стоп-сигналы, и он в очередной раз резко затормозил. Только что подъехавшие шеф полиции с женой прошли мимо по тротуару, болтая с Рэнсом Такстоном, президентом Первого национального банка. Сразу за ними шел с женой Труди Хейли Грэмерси, владелец общеамериканской сети продовольственных магазинов.

— Смотри, — сказал Томас, — вон дядя Ди, — и замахал рукой.

— Он нас не видит, — сказал Джо.

Дион Бартоло, глава криминального клана, носившего его имя, показался впереди со стоянки, где при въезде торчала табличка: «Мест нет». По бокам от него шли двое всегда сопровождавших его телохранителей, Майк Обри и Джефф-Финн. Дион был крупный мужчина, до недавнего времени толстый, но в последние месяцы одежда на нем болталась мешком, а щеки обвисли. В кругах соучастников и партнеров поговаривали, что он болен. Джо, знакомый с ним лучше многих, знал, что причина не в этом. Просто остальным не следовало знать правду.

Дион застегнул пиджак и жестом велел телохранителям сделать то же самое, — шагая к церкви, эти трое олицетворяли грубую силу. Джо был знаком с силой подобного рода, когда-то его тоже охраняли день и ночь. И он не скучал по тем временам. Нисколечко. Об абсолютной власти никогда не рассказывают одного: она не абсолютна. Как только ты обретаешь ее, кто-нибудь тут же встает в очередь, чтобы ее отнять. Принцы могут почивать спокойно, но не короли. Ухо постоянно прислушивается к скрипу половиц и пению дверных петель.

Джо сосчитал машины впереди: десять, может, девять.

Все знаменитости, сидевшие в церкви на передних скамьях, сейчас стояли на улице или толпились на крыльце. Симпатичный молодой мэр Джонатан Белгрейв и его красивая, еще более молодая жена Ванесса обменивались любезностями с Элисон Пикотт и Деборой Миншью, молодыми женами мужей, которые служили сейчас за океаном. Злые языки поговаривали, что если мужья Элисон и Деборы не вернутся, те перенесут удар судьбы легче многих: обе из семей основателей Тампы, в честь которых названы ее улицы и больницы. Женившись на них, оба мужа поднялись по социальной лестнице.

Томас перевернул страницу исторического романа — этот ребенок читал постоянно — и сказал:

— Я же говорил, что мы опоздаем.

— Мы не опоздали, — сказал Джо. — Мы даже рано приехали. Просто остальные приехали совсем уж рано.

Сын насмешливо поднял бровь.

Джо наблюдал, как светофор на следующем перекрестке переключается с красного на зеленый. Ни одна машина перед ними не сдвинулась с места, и, пока они ждали, светофор снова переключился на желтый и снова на красный. Чтобы отвлечься, Джо включил радио, ожидая услышать сводки с полей, которые передавали постоянно, как будто других новостей не осталось, как будто людям больше не нужно знать прогноз погоды и биржевые котировки. Однако услышал неприятно удивившее его сдержанное сообщение о массовых ночных арестах наркоторговцев на окраинах Айбора.

— В негритянском квартале южнее Одиннадцатой авеню, — вещал репортер, тоном давая понять, что говорит о районе, куда забредают только совершенно бесстрашные личности или полные идиоты, — полиция, по предварительным подсчетам, конфисковала четырнадцать фунтов наркотических веществ. Завязалась перестрелка с гангстерами, среди которых все были итальянцами и неграми. Капитан Эдисон Миллер из полицейского отделения Тампы заявил, что его подчиненные изучают личности арестованных итальянцев, чтобы установить, не являются ли они саботажниками, присланными самим Муссолини. Четверо подозреваемых были убиты в ходе перестрелки, еще один, Уолтер Граймс, сам застрелился во время ареста. Капитан Миллер также заявил, что полиция, прежде чем провести вчерашний рейд, несколько месяцев следила за складом наркотиков…

Джо выключил радио, чтобы не слушать больше эту ложь. Уолли Граймс такой же самоубийца, как он сам, все будто бы саботажники Муссолини родились здесь, и «склада наркотиков» никакого не было. Была нарколаборатория, которая открылась только в прошлую пятницу, так что следить за ней не то что месяцы, а даже неделю никто не мог.

Но хуже всей лжи были значительные людские потери, включая отличного варщика и нескольких великолепных уличных солдат, и это в те времена, когда так трудно найти храбрых и здоровых мужчин.

— А я черномазый? — спросил Томас.

Джо от неожиданности дернул головой.

— Что?

Томас указал подбородком на радиоприемник:

— Я черномазый?

— Кто тебя так назвал?

— Марта Комсток. Некоторые ребята обзывали меня итальяшкой, но Марта сказала: «Нет, он черномазый».

— Это такая маленькая уродина с тремя подбородками, которая болтает без умолку?

На лице Томаса на мгновенье промелькнула улыбка.

— Да, это она.

— И она так тебя обозвала?

— Мне на это наплевать.

— Я знаю, что тебе не наплевать. Вопрос, до какой степени.

— В смысле, до какой степени я черномазый?

— Послушай, — сказал Джо, — разве я когда-нибудь произносил это слово?

— Нет.

— И знаешь почему?

— Не знаю.

— Потому что лично у меня с этим нет никаких проблем, а вот твоя мама ненавидела это слово.

— Ну хорошо, в таком случае насколько я цветной?

Джо пожал плечами:

— Я знаю, что некоторые ее предки были рабами. Значит, она ведет свою родословную из Африки, потом к негритянской крови добавилась испанская, может, один-два белых на лесозаготовках. — Отец Томаса нажал на тормоз, когда машина впереди дернулась, остановившись. Он на мгновенье откинул голову на подголовник сиденья. — Я очень любил как раз то, что в лице твоей матери отражался весь наш мир. Иногда я смотрел на нее и видел испанскую графиню, гуляющую по своим виноградникам. А иногда передо мной представала темнокожая дикарка, несущая воду с реки. Я представлял себе, как твои предки пересекают пустыни и океаны, как ходят по улицам Старого Света в костюмах с пышными рукавами, с мечами в ножнах. — Машина перед ними двинулась, отец Томаса снял ногу с тормоза, включил первую передачу, выпрямился на сиденье. Вздохнул так тихо, что и сам, как показалось Томасу, не услышал своего вздоха. — У твоей матери было изумительно красивое лицо.

— И ты видел в нем все это?

— Не каждый день. В основном я видел просто твою мать. — Он поглядел на сына. — Но после пары стаканчиков трудно утверждать наверняка.

Томас хихикнул, и Джо крепко потрепал его по плечу.

— А кто-нибудь называл маму черномазой?

В глазах его отца появился холодок, стальная серость, способная остудить даже кипящую воду.

— Только не при мне.

— Но ты знал, что люди так думают?

Лицо его отца снова сделалось мягким, благодушным.