— Ах да, — заметил Мазо, когда они уже подъезжали к вокзалу Юнион. — Слышал, у тебя тут еще остался какой-то отщепенец. Это так?

Джо пришлось несколько секунд подумать.

— Ты про того беднягу, который не платит, что должен?

— Про него, — подтвердил Мазо.

Этим беднягой был Тернер Джон Белкин. Вместе с тремя сыновьями он торговал собственным самогоном в пригороде Пальметто. Тернер Джон Белкин никому не хотел причинять вред, он хотел лишь продавать людям то, что продавали несколько поколений его семьи, заправлять играми, которые велись у него на заднем дворе, да девками, обслуживавшими клиентов в доме на той же улице. Но встраиваться в систему он не желал. Не желал платить дань, не желал сбывать товар, изготовленный компанией Пескаторе, он желал просто вести свой бизнес, как всегда его вел, как вели этот бизнес его отец и деды, еще с тех времен, когда Тампа называлась Форт-Бруком и от желтой лихорадки здесь умирало втрое больше народу, чем от старости.

— Я над ним работаю, — сообщил Джо.

— Как я слышал, ты над ним работаешь уже шесть месяцев.

— Три, — признался Джо.

— Ну и избавься от него.

Автомобиль остановился у обочины. Зеппе Карбоне, личный телохранитель Мазо, открыл ему дверцу и встал в ожидании. На него светило солнце.

— Мои ребята над этим работают, — сообщил Джо.

— Я не хочу, чтобы над этим работали твои ребята. Я хочу, чтобы ты положил этому конец. Лично, если понадобится.

Мазо вылез из машины, и Джо проводил его к поезду, хотя Мазо твердил, что это лишнее. Но, по правде говоря, Джо хотелось увидеть, как Мазо уезжает, ему требовалось это увидеть, чтобы самому себе подтвердить: он снова может спокойно дышать, снова может расслабиться. Визит Мазо напоминал ему визит дядюшки, который заехал на пару деньков, но все никак не отчалит. Хуже того, этот дядюшка считает, что тем самым оказывает тебе услугу.

Через несколько дней после того, как Мазо уехал, Джо отправил пару ребят нагнать немного страху на Тернера Джона, однако вместо этого тот сам нагнал на них страху, причем одного избил так, что пришлось отправлять парня в больницу. И это — без сыновей и без оружия.

Неделю спустя Джо встретился с Тернером Джоном сам.

Он велел Сэлу оставаться в машине и встал на проселочной дороге перед развалюхой этого прохвоста, с красной крышей, с полуобвалившейся террасой, на уцелевшем конце которой стоял лишь холодильный ящик для кока-колы, такой сияющий, что Джо даже задался вопросом: не полируют ли его каждый день?

Сыновья Тернера Джона, мускулистые парни в одних хлопковых кальсонах, босые, обыскали Джо, забрали его «Сэвидж-32» и затем обыскали снова.

После этого Джо вошел в лачугу и уселся напротив Тернера Джона за хромоногий деревянный стол. Он попытался выровнять стол, отчаялся сделать это и затем спросил Тернера Джона, почему тот избил его людей. Тернер Джон, долговязый, костлявый, сурового вида человек с глазами и волосами того же коричневого цвета, что и его костюм, ответил: потому что они пришли с такой ясной угрозой в глазах, что незачем было медлить, пока она оформится словесно.

Джо осведомился, понимает ли он, что это означает: Джо придется убить его, дабы сохранить свою репутацию. Тернер Джон ответствовал, что подозревал это.

— А тогда, — проговорил Джо, — зачем ты это делаешь? Почему просто не платить свою долю?

— Мистер, — отвечал Тернер Джон, — твой отец жив?

— Нет, он скончался.

— Но ты ведь остаешься его сыном, так?

— Да.

— И даже будь у тебя два десятка правнуков, ты все равно останешься сыном этого человека.

Джо оказался не готов к чувству, затопившему его в этот миг. Ему пришлось отвернуться от Тернера Джона, чтобы тот ничего не заметил.

— Да, остаюсь, — подтвердил он.

— Ты хочешь, чтоб он тобой гордился, верно? Чтоб он видел: ты — мужчина.

— Ну да, — ответил Джо. — Разумеется.

— Вот и со мной такая же история. У меня был славный папаша. Бил меня, только если я сам напрашивался. А под мухой — никогда. Обычно он меня просто шмякал по башке, когда я начинал храпеть. Я чемпион по части храпа, сэр, а папаша мой такого не терпел, когда уставал как собака. Ну а так он был самый лучший из людей. А всякому сыну хочется, чтоб отец посмотрел на него с небес и увидел, что его уроки усвоены. Вот сейчас, в эту самую минуту, папаша глядит на меня и говорит: «Тернер Джон, я воспитал тебя не для того, чтоб ты платил дань другому человеку, который, в отличие от тебя, не трудился в поте лица своего, зарабатывая себе на жизнь». — Он продемонстрировал Джо свои иссеченные шрамами ладони. — Хочешь моих денег, мистер Коглин? Тогда лучше тебе вместе со мной и моими парнями заваривать сусло, помогать нам на ферме, пахать землю, сеять, веять, молотить, доить коров. Слушаешь меня?

— Я слушаю.

— Вот так. А иначе нам и говорить-то не о чем.

Джо посмотрел на Тернера Джона, поднял глаза к потолку:

— Ты правда думаешь, что он смотрит?

Тернер Джон показал ему полный рот серебряных зубов:

— Мистер, я это знаю.

Джо расстегнул молнию на ширинке и извлек «дерринджер», который забрал у Мэнни Бустаменте несколько лет назад. Направил в грудь Тернеру Джону.

Тот сделал долгий, медленный выдох.

Джо произнес:

— Если мужчина берется за работу, он ее должен доделать. Верно?

Не спуская глаз с пистолета, Тернер Джон облизнул нижнюю губу.

— Ты знаешь, что это за оружие? — спросил его Джо.

— Бабский «дерринджер».

— Нет, — возразил Джо. — Это возможное будущее. — Он поднялся. — Делай что хочешь у себя в Пальметто. Ясно?

Тернер Джон утвердительно мигнул.

— Но сделай так, чтобы я никогда не видел твоих наклеек и не пробовал твоего пойла в округе Хиллсборо или в округе Пинелас. Да и в Сарасоте, Тернер Джон. Договорились?

Тернер Джон снова моргнул.

— Мне нужно услышать, как ты это говоришь сам, — произнес Джо.

— Договорились, — вымолвил Тернер Джон. — Слово.

Джо кивнул:

— И что теперь думает твой отец?

Тернер Джон провел взглядом по стволу пистолета, вверх по руке Джо, посмотрел ему в глаза:

— Думает, что еще чуть-чуть — и ему, черт побери, опять пришлось бы воевать с моим храпом.

Пока Джо предпринимал всевозможные ухищрения, чтобы легализовать азартные игры и выкупить отель, Грасиэла сама открыла небольшую гостиницу. Пока Джо обрабатывал ценителей изысканных салатов, Грасиэла устраивала приют для детей, лишенных отцов, и женщин, лишенных мужей. Национальный стыд и позор — то, что мужчины покидают свои семьи, точно в войну. Они покидали гуверовские городки,[129] меблированные комнаты или, в случае Тампы, хижины, где когда-то жили железнодорожные рабочие и которые именовались casitas. Они уходили за молоком, или стрельнуть папиросу, или потому, что до них дошел слух о появившейся где-то работе, — и уже не возвращались. Лишившись мужчин, беззащитные женщины иногда становились жертвами изнасилования, а порой их принуждали заниматься самой низкопробной проституцией. Дети, вдруг оказавшиеся без отца, а возможно, и без матери, наводняли улицы и проселки, и большинство из них плохо кончало.

Однажды вечером, когда Джо нежился в ванной, Грасиэла пришла к нему с двумя чашками кофе, заправленными ромом. Она разделась, скользнула в воду, устроилась напротив него и спросила, можно ли ей взять его фамилию.

— Хочешь выйти за меня замуж?

— При нашей Церкви — не могу.

— Ладно…

— Но мы ведь и так женаты, правда?

— Да.

— Вот я и хочу носить твою фамилию.

— Грасиэла Доминга Маэла Росарио Мария Кончетта Корралес-Коглин?

Она шлепнула его по руке:

— У меня не так много имен.

Он наклонился поцеловать ее, потом снова откинулся назад:

— Грасиэла Коглин?

— Sí.

Он ответил:

— Буду польщен.