— Ну что ж, удачи тебе, Кон.

— Спасибо. — Он улыбнулся. — Кстати, я слышал, ты переехал в другое место.

— Не в другое место, а на другой этаж, — поправил Дэнни. — Оттуда вид лучше.

— Давно?

— С месяц назад, — ответил Дэнни. — Похоже, некоторые новости доходят медленно.

— Так бывает, когда не заходишь к матери.

Дэнни прижал руку к сердцу, изобразил ирландский акцент:

— Этот уж мне кошмарный сынок, не считает нужным каждый божий день навещать свою милую старую матушку.

Коннор хмыкнул:

— Но ты остаешься в Норт-Энде?

— Это мой дом.

— Это паршивая дыра.

— Ты там вырос, — вдруг встрял в разговор Джо, свешиваясь с нижней ветки.

— Правда, — согласился Коннор, — и папа нас оттуда перевез, как только смог.

— Сменив одни трущобы на другие, — добавил Дэнни.

— Зато на ирландские, — подчеркнул Коннор. — По-моему, куда лучше трущоб, где живут макаронники.

Джо спрыгнул на землю.

— У нас не трущобы, — заявил он.

— На Кей-стрит трущоб нет, — подтвердил Дэнни.

— Ничего похожего. — Джо поднялся на крыльцо. — Уж я-то знаю трущобы, — чрезвычайно уверенно заявил он и шмыгнул в дом.

В отцовском кабинете курили сигары. Спросили у Дэнни, не желает ли он тоже. От сигары он отказался, скрутил папиросу и уселся рядом с Мадиганом, заместителем начальника полиции. Месплед и Доннеган пристроились к графинам, а Чарльз Стидмен стоял у высокого окна позади отцовского стола, раскуривая сигару. В углу у дверей отец и Эдди Маккенна стоя беседовали с Сайласом Пендергастом. Окружной прокурор много кивал и мало говорил. Потом кивнул всем, снял с крючка шляпу и распрощался.

— Превосходный человек, — заметил отец, обходя стол. — Понимает, что такое общее благо.

Он вынул сигару из ящичка, отрезал кончик и, подняв бровь, улыбнулся. Все улыбнулись в ответ: заразительность отцовского юмора, подумалось Дэнни, не зависит от того, понимаете ли вы, над чем тот шутит.

— Томас, — произнес замначальника полиции, почтительно обращаясь к младшему по званию, — полагаю, вы разъяснили ему порядок подчиненности.

Отец Дэнни зажег сигару и раскурил ее.

— Я ему объяснил: тому, кто едет на заднем сиденье экипажа, незачем видеть морду лошади. Думаю, он понял, о чем я.

Клод Месплед похлопал Дэнни по плечу:

— Твой отец отменный переговорщик.

Отец бросил взгляд на Клода; Чарльз Стидмен уселся у окна позади Коглина-старшего, а Эдди Маккенна сел слева от Дэнни. Два политика, один банкир, трое копов. Любопытная компания.

Отец произнес:

— Знаете, почему в Чикаго будут большие проблемы? Почему после Волстедова закона преступность резко рванет вверх?

Все ждали продолжения. Отец затянулся, глянул на бокал с бренди, стоявший на столе у его локтя, но не притронулся к нему.

— Потому что Чикаго — новый город, джентльмены. Пожар начисто выжег его историю, а заодно и его нравственные ценности .[26] А Нью-Йорк слишком плотно заселен, слишком беспорядочно растет, в нем слишком много приезжих. Там и сейчас-то не удается поддерживать порядок. Но Бостон, — он поднял бокал и отпил, свет заиграл на стекле, — Бостон — город небольшой, новые веяния его не коснулись. Бостон понимает, что значит общее благо, понимает естественный ход вещей, что и говорить. — Он поднял руку с бокалом. — За наш прекрасный город, джентльмены. За старую потаскуху.

Они чокнулись, и Дэнни заметил, что отец улыбается ему, скорее глазами, чем губами. Поведение Томаса Коглина менялось стремительно, и следовало почаще напоминать себе, что все это — грани одного и того же человека, всегда уверенного, что он действует во имя общего блага. Томас Коглин был слугой общего блага. Его торговым представителем, распорядителем его парадов; он шествовал в первых рядах погребальной процессии, когда хоронили павших друзей общего блага, он ободрял его колеблющихся союзников.

Но Дэнни всю жизнь задавался вопросом: что же такое это общее благо? Оно как-то было связано с верностью, с мужской честью, которая превыше всего? С долгом? Внешне это общее благо неизбежно мирилось с протестантизмом аристократии, в Бостоне именуемой «браминами», но внутренне, по своему духу, оставалось резко антипротестантским. И оно было против цветных, ибо здесь принимали как данность, что ирландцы являются настоящими североевропейцами, неоспоримо белыми, белыми, как луна в полнолуние, и ведь никто не обещал, что места за столом хватит для всех наций, главное, чтобы для ирландцев приберегли последний стул, прежде чем дверь захлопнется. А самое главное (насколько понимал Дэнни) — тем, кто публично олицетворяет «общее благо», в частной жизни дозволены некоторые отклонения от правил.

Отец спросил его:

— Слышал про Общество латышских рабочих в Роксбери? [27]

— Про «латышей»? — Дэнни вдруг заметил, что Чарльз Стидмен внимательно наблюдает за ним, сидя у окна. — Это группа рабочих-социалистов, в основном в ней русские и латышские иммигранты.

— А как насчет Народной рабочей партии? — осведомился Эдди Маккенна.

Дэнни кивнул:

— Базируются в Маттапане .[28] Коммунисты.

— А Союз социальной справедливости?

— Это что, проверка? — поинтересовался Дэнни.

Никто не ответил; все просто смотрели на него пристально и серьезно.

Он вздохнул:

— Насколько мне известно, Союз социальной справедливости — это главным образом кафешные интеллектуалы из Восточной Европы. Категорически против войны.

— Против всего на свете, — добавил Эдди Маккенна. — По большей части против Америки. Все это — большевистские «крыши», их финансирует сам Ленин. Цель — устроить беспорядки в нашем городе.

— Беспорядков мы не любим, видишь ли, — заметил отец.

— А галлеанисты? — спросил Мадиган. — Слышал о таких?

Дэнни снова почувствовал, что все изучающе смотрят на него.

— Галлеанисты, — ответил он, стараясь умерить раздражение в голосе, — это последователи Луиджи Галлеани .[29] Они анархисты, против любого правительства, любой частной собственности.

— И как ты к ним относишься? — поинтересовался Клод Месплед.

— К ярым галлеанистам? К тем, кто бросает бомбы? — уточнил Дэнни. — Они террористы.

— Не только к террористам, — произнес Эдди Маккенна. — Ко всем радикалам.

Дэнни пожал плечами:

— Красные не особенно мне досаждают. Мне кажется, по большей части они безобидные. Они печатают свои газетки, а ночами слишком много пьют и беспокоят соседей, когда принимаются громко петь про Троцкого и Россию.

— Судя по всему, в последнее время положение изменилось, — заметил Эдди. — До нас дошли слухи.

— О чем?

— О планах крупномасштабного мятежа, который будет сопряжен с актами насилия.

— Когда это ожидается? И что именно? — спросил Дэнни.

Отец покачал головой:

— Эту информацию не позволено разглашать без крайней необходимости, а тебе пока нет необходимости ее знать.

— В свое время узнаешь. — Эдди Маккенна одарил его широкой улыбкой. — Мы планируем операцию, которая должна сорвать планы радикалов, Дэн. И нам нужно твердо знать, на чьей ты стороне.

— Ага, — пробормотал Дэнни, еще не уяснив себе, к чему они клонят.

Томас Коглин откинулся назад, в сумрак, сигара в его пальцах потухла.

— Нужно, чтобы ты сообщал нам, что происходит в клубе.

— В каком клубе?

Коглин-старший нахмурился.

— В Бостонском клубе? — Дэнни взглянул на Эдди Маккенну. — В нашем профсоюзе?

— Это не профсоюз, — возразил Маккенна. — Он лишь пытается им быть.

— И мы не можем этого допустить, — вставил отец. — Мы полицейские, Эйден, а не простые трудящиеся. Мы должны придерживаться принципов.

— Каких принципов? — спросил Дэнни. — «К чертям рабочих»? — Он еще раз обвел глазами комнату, всех этих мужчин, собравшихся тут в воскресный денек. Его взгляд упал на Стидмена. — А у вас в этом деле какой интерес?