— Я попрощаться пришел, — сказал Лютер.

Нора отступила от двери:

— Заходи, заходи.

Лютер вошел:

— А Дэнни где?

— Он в Роксбери на собрании.

Лютер заметил, что она в пальто:

— Ты тоже туда?

— Туда. Боюсь, там все не очень хорошо обернется.

— Давай провожу.

Нора улыбнулась:

— Было бы очень приятно.

Пока они шли к станции надземной дороги, на них многие пялились: как же, белая женщина вместе с черным мужчиной шагают по Норт-Энду. Лютер подумывал приотстать от нее на шажок, чтобы казалось, будто он ее лакей или еще кто-нибудь в таком роде, но тут он припомнил, зачем возвращается в Талсу, какая тут главная причина, и пошел с ней рядом, высоко подняв голову.

— Значит, возвращаешься, — произнесла Нора.

— Да. Надо мне. По жене скучаю. И ребенка своего хочу увидать.

— Но это опасно.

— Да что нынче не опасно? — заметил Лютер.

Она слегка улыбнулась:

— И то верно.

Когда поезд надземки проезжал эстакаду, снесенную в свое время паточным потопом, Лютер невольно напрягся. Эстакаду давно восстановили и укрепили, и все равно Лютеру каждый раз было тут не по себе.

Ну и годик! Проживи Лютер еще дюжину жизней, доведется ли ему когда-нибудь увидеть такое? Он ведь как раз за безопасностью и приехал в Бостон, но сейчас мысль об этом была смешна: ну да, как же, хороша безопасность — от Эдди Маккенны до первомайских бунтов и полицейской забастовки; похоже, самый что ни на есть небезопасный город из всех, в каких ему в жизни довелось побывать. Американские Афины, как же! Эти чокнутые янки ведут себя так, что Лютеру хотелось переименовать город в Американскую Психушку.

Он заметил, что Нора улыбается ему из своего отделения для белых, и прикоснулся к краю шляпы. Она шутливо ему отсалютовала. Эта девочка просто клад. Если Дэнни не сваляет дурака, он до старости будет дико счастлив. Так с виду не скажешь, чтобы Дэнни хотел это дело профукать, штука просто в том, что он все-таки мужик, а никто лучше Лютера не знает, как мужик способен лезть на рожон, когда то, чего он (якобы) хочет, противоречит тому, что ему (на самом деле) необходимо.

Поезд катил по городу — городу-призраку — среди пепла и стеклянных осколков. На улицах никого, кроме Гвардии штата. Всю ярость двух последних дней загнали в бутылку и заткнули пробкой. Конечно, сделали свое дело пулеметы, Лютер не сомневался. Только, может, в конце концов сказалось и желание позабыть все это? Может, каждый проснулся этим утром пристыженный и усталый? Может, поглядев на эти пулеметы, все в глубине души облегченно вздохнули?

Они вылезли из поезда на Роксбери-кроссинг и пешком двинулись к Фэй-холлу.

Нора спросила:

— А как Жидро отнеслись к тому, что ты уезжаешь?

Лютер пожал плечами:

— Они понимают. Сдается мне, Иветта ко мне привязалась чуток побольше, чем рассчитывала, так что ей нелегко, но они все понимают.

— Сегодня уезжаешь?

— Завтра, — ответил Лютер.

— Пиши.

— Есть, мэм. А вы подумайте насчет того, чтобы заглянуть в гости.

— Обязательно скажу ему. Я не знаю, что мы теперь будем делать, Лютер. Правда не знаю.

Лютер глянул на нее, подбородок у нее чуть подрагивал.

— Думаешь, не получат они назад свою работу? — спросил он.

— Я не знаю. Не знаю.

В Фэй-холле поставили на голосование вопрос, оставаться ли в составе Американской федерации труда. В пользу этого решения проголосовали 1388 человек, против — 14. Провели второе голосование: продолжать ли забастовку. Эта тема вызвала немного больше споров. Из зала Дэнни спрашивали, сдержит ли Центральный профсоюз свое обещание касательно стачки солидарности. Один коп заметил, что пожарные увиливают от прямого ответа. Они страшно злятся из-за ложных вызовов, которые поступали во время беспорядков, к тому же Бостонское пожарное управление объявило набор добровольцев взамен тех, кто может забастовать. В результате явилось вдвое больше, чем рассчитывали.

Дэнни звонил в офис Ральфа Рафельсона, оставил ему две телефонограммы с просьбой явиться в Фэй-Холл, но пока от того не поступало никаких известий. Он поднялся на трибуну.

— Бостонский центральный профсоюз до сих пор пытается собрать вместе всех своих делегатов. Как только соберет, они проголосуют. Я не вижу никаких признаков того, чтобы они проголосовали не так, как, по их словам, ожидается. В прессе нас вовсю раскатывают, я понимаю. Нашей репутации повредили беспорядки.

— В церквах нас тоже клеймят! — крикнул Фрэнсис Леонард. — Ты бы слышал, какими словами они нас поносили на утренней службе.

— Я слышал. Но мы все-таки можем выиграть. Нам лишь нужно держаться вместе, сохранять решимость. Губернатор и мэр по-прежнему опасаются забастовки солидарности, и за нами по-прежнему стоит сила — АФТ. Мы еще можем победить.

Дэнни сам толком не знал, многим ли собственным словам поверил, но он почувствовал внезапный проблеск надежды, когда увидел, как в заднюю дверь зала входят Нора и Лютер. Нора помахала ему и улыбнулась, и Дэнни улыбнулся в ответ.

После них вошел Ральф Рафельсон. Он снял шляпу и встретился взглядом с Дэнни.

Отрицательно качнул головой.

Дэнни почувствовал себя так, словно его огрели по спине обрезком трубы и пырнули в живот ледяным ножом.

Рафельсон надел шляпу и повернулся, чтобы уйти, но Дэнни не собирался отпускать его, по крайней мере сегодня.

— Джентльмены, давайте поприветствуем Ральфа Рафельсона из Бостонского центрального профсоюза!

Рафельсон, с гримасой на лице, повернулся, а сидящие, в свою очередь, повернулись к нему и взорвались аплодисментами.

— Ральф, — Дэнни помахал ему, — поднимитесь сюда, расскажите все ребятам.

Рафельсон деревянной походкой двинулся к нему по проходу, с болезненной улыбкой, застывшей на лице. Он взобрался по ступенькам на сцену, пожал Дэнни руку и прошипел:

— Ты за это поплатишься, Коглин. Тебя съедят.

— Да ну? — Дэнни сжал его руку посильнее и ухмыльнулся. — Надеюсь, ты подавишься и сдохнешь.

Он отпустил его руку, отошел; Рафельсон занял трибуну, а Марк бочком пробрался к Дэнни.

— Он нас закладывает?

— Уже заложил.

— Дело худо, — проговорил Марк. — Все хуже и хуже.

Дэнни повернулся, увидел, что глаза у Марка мокрые и под ними залегли темные мешки.

— Господи, да куда уж хуже?

— Вот телеграмма, ее сегодня утром Сэмюэл Гомперс прислал губернатору Кулиджу. А Кулидж передал ее в газеты. Прочти то, что в кружочке.

Дэнни нашел место, обведенное карандашом:

Ребята уже вовсю свистели и улюлюкали Рафельсону, все повскакали на ноги. Опрокинулось несколько стульев.

Дэнни бросил газету на сцену.

— Нам конец.

— Еще есть надежда, Дэн.

— На что? — Дэнни глянул на него. — Нас продали и АФТ, и центральный профсоюз. Какая еще надежда, черт подери?

— Мы еще можем получить нашу работу обратно.

Несколько человек ворвались на сцену, и Ральф Рафельсон отступил на несколько шагов назад.

— Они теперь никогда не вернут нам нашу работу, — произнес Дэнни. — Никогда.

Обратный путь в Норт-Энд был скверным. Лютер никогда не видал Дэнни в таком мрачном настроении. Он уселся рядом с Лютером в отделении для черных и колючими глазами смотрел на тех пассажиров, которые с удивлением на него поглядывали. Нора сидела здесь же и нервно поглаживала его руку, не чтобы успокоить, а чтобы успокоиться самой. Лютер это понимал.

Лютер знал Дэнни уже давно, и ему было ясно: только псих решится вступить с этим парнем в честный бой. Потому как слишком уж он здоровенный, слишком бесстрашный, слишком невосприимчивый к боли. Лютер никогда не сомневался в силе Дэнни, но прежде ему не доводилось приближаться к нему настолько, чтобы ощутить ту способность к насилию, которая жила в нем как вторая, глубинная сущность.