Когда стрелка спидометра перевалила за 120 км/ч, я закрыла глаза и перестала дышать.

Закрыв лицо руками, я заглянула между пальцами, застонав, когда вспышки фар машин на встречных полосах пронеслись мимо нас.

— В чем дело? — протянув руку, он уменьшил громкость стереосистемы. — Шэннон? — его внимание металось между дорогой и моим лицом. — Ты в порядке?

— Ты едешь очень быстро, — выдавила я.

— Расслабься, мы едем на пределе, — ответил он, но снизил скорость. — И я хороший водитель. Со мной ты в безопасности.

— Хорошо, — пробормотала я, все еще чувствуя, что мы едем намного быстрее, чем 100 километров в час. — Но я бы чувствовала себя лучше, если бы ты притормозил.

Тяжело выдохнув, Джонни замедлился еще больше.

— Теперь довольна? — спросил он, постукивая по приборной панели.

Наклонившись, я проверила спидометр.

80 километров.

— Да, — выдохнула я, мои напряженные мышцы слегка расслабились. — Спасибо.

Откинувшись на спинку сиденья, я позволила своему взгляду скользнуть по нему.

Он смотрел на дорогу впереди, одна рука покоилась на рычаге переключения передач, другой локоть опирался на дверь.

Как будто почувствовав, что я наблюдаю за ним, Джонни бросил взгляд вбок и поймал меня с поличным.

Я слабо улыбнулась.

Он с жаром посмотрел на меня в ответ, не улыбаясь.

Моя улыбка исчезла.

С низким, разочарованным рычанием он снова обратил свое внимание на дорогу.

Покачав головой, он пробормотал что-то неразборчивое себе под нос, сжимая руль.

Чувствуя себя отвергнутой, я сложила руки на коленях и уставилась в ветровое стекло, не смея бросить на него еще один взгляд.

Мы не разговаривали до конца поездки, и только песни, доносившиеся из стереосистемы, нарушали густую тишину.

— Послушай, — объявил Джонни, нарушая тишину, когда показались огни города Баллилаггин. — Что я тебе там говорил? О моей операции? — его тон был ровным, даже вежливым, когда он смотрел прямо перед собой, маневрируя по узким улочкам и переулкам. — Я был бы признателен за твое благоразумие.

Он ценит мое благоразумие?

Он был смущен из-за травмы паха?

Он должен попробовать иметь бесполезного отца, единственными талантами которого были азартные игры на пособие по безработице и оплодотворение матери, в то время как он блудил с любыми, достаточно глупыми, чтобы иметь его.

Расстроеннная, я повернулась к нему и сказала:

— Кому я могла сказать, Джонни?

— Твои подруги, — возразил он, а затем гораздо более тихим голосом пробормотал: — Мои друзья.

— Ну, я не собираюсь никому рассказывать, — выпалила я, раздраженная и оскорбленная. — Я не болтунья.

Он крепче сжал руль, но ничего не ответил.

Раздраженая внезапной официальностью в его голосе, не говоря уже о том, что он провел последние пятнадцать минут, игнорируя меня, я впилась взглядом в его лицо и прорычала: — Зачем мне вообще кому-то рассказывать?

— Потому что, — выпалил он, не отрывая внимания от дороги. — Я знаю, на что похожи большинство девочек.

Большинство девочек?

Если он считал меня такой же, как большинство девочек, тогда зачем тратить все это время на разговоры со мной?

Зачем задавать мне все эти вопросы и заставлять меня чувствовать себя достаточно комфортно, чтобы ответить ему, если он считал меня такой же, как большинство девочек?

Зачем вообще беспокоиться обо мне?

— Ты ведешь себя нелепо, — пробормотала я.

— Я осторожен, — спокойно поправил Джонни. — Я не должен был ничего тебе говорить, это было невероято безрассудно с моей стороны, и теперь я прошу тебя сделать мне одолжение и держать это при себе. У меня здесь многое поставлено на карту, Шэннон, и слухи об этом могут действительно все испортить для меня. Больше, чем ты когда-либо поймешь.

— Отлично, — скрестила руки на груди

— Отлично? — осторожно повторил он.

— Да, — невозмутимо ответила я, глядя прямо перед собой. — Отлично.

— Отлично, — он тяжело вздохнул и сказал «Спасибо», а через несколько секунд добавил: — Я ценю это.

Последовала тишина: густая, тяжелая и невыносимая.

Я была в замешательстве от поворота событий.

Он играл со мной?

Была ли это большая игра для него?

Играешь со своими эмоциями, проявляя доброту и создавая у меня ложное чувство безопасности со всеми этими разговорами о знакомстве в школе?

Угрожать перспективой дружбы мне в лицо со всей этой любезностью и светской беседой, а затем забрать все это?

Это произошло бы не в первый раз. Я должна была предвидеть, что это произойдет, и была разочарована в себе за то, что так легко потеряла бдительность рядом с ним.

Черт возьми!

— Ты в порядке? — спросил он, нарушая молчание.

Я не ответила, потому что не могла.

Я слишком сильно концентрировалась на том, чтобы не плакать.

— Шэннон, я не… — начал было Джонни, но осекся. Он потер челюсть, а затем опустил руку обратно на руль. — Я не… — Он снова запнулся, на этот раз качая головой. — Забудь об этом.

Я не допытывалась и не подталкивала его закончить то, что он пытался сказать.

Я не хотела этого слышать.

Отступая от текущего источника моего замешательства и разочарования, которым был мой назначенный водитель, сосредоточила все свои усилия на том, чтобы игнорировать его и сдерживать свои эмоции.

Если бы я могла выпрыгнуть из машины прямо сейчас, то сделала бы это, но он являлся быстрым водителем, и я не представляла себе свои шансы выжить от удара после прыжка.

— О чем ты думаешь? — наконец-то сказал Джонни, поворачивая налево к моему месту жительства.

Это был глубокий холмистый подъем к моему дому с несколькими сотнями пристроенных домов, стоящих бок о бок по обе стороны дороги, мой на самом верху.

Многие дома были заколочены, другие обветшали, с неухоженными садами, включая мой собственный, но прямо сейчас я был слишком раздражен, чтобы заботиться о том, что он думал.

— Ты хочешь знать, о чем я думаю? — я перевела взгляд на него.

Джонни искоса посмотрел на меня, его глаза были полны жара и едва сдерживаемого разочарования, и коротко кивнул мне, прежде чем снова переключить свое внимание на дорогу.

— Хорошо, — огрызнулась я, моргая от знакомого жжения слез, когда я продолжила говорить ему именно то, о чем думала. — Я думаю, ты сильно параноишь на тему того, что люди узнают о твоей травме, потому что ты знаешь, что тебе не следует играть.

Слова слетели с моих губ прежде, чем я успела себя одернуть. Но вместо того, чтобы извиниться или попытаться взять слова обратно, я рванулась вперед, продолжила говорить, шокировав себя эмоциями в своем тоне.

— Я думаю, ты отрицаешь процесс своего исцеления, и я знаю, что тебе больно. Ты хромаешь в школе. Ты знал об этом? Все время. Другие могут этого не заметить, но я замечаю. Я вижу это, и ты делаешь это все время! Итак, я думаю, ты играешь в опасную игру со своим телом, Джонни. И я думаю, что если бы твои врачи знали, как тебе на самом деле больно, они бы ни за что не подписали документы и не отпустили тебя играть.

Я понятия не имела, откуда это взялось, но слова так и рвались с моих губ, поэтому позволила им вырваться.

— Я думаю, что это была ужасная ошибка — мне не следовало соглашаться на то, чтобы ты меня подвез. Я думаю, ты сегодня слишком остро отреагировал. Я думаю, ты вел себя ужасно. И я думаю, будет лучше, если мы с тобой больше не будем разговаривать.

Я сделала глубокий вдох, грудь вздымалась от сильного напряжения. Мое лицо горело от жара, но я была горда собой за то, что высказала все, сняла этот груз с души.

Для меня было нехарактерно иметь вспышку такого масштаба с кем-либо за пределами моей семьи, но я была рада.

Мне кажется, это говорило о многом, что я чувствовала себя разгоряченной и странно комфортно рядом с этим парнем, чтобы потерять самообладание, но я была слишком взвинчена, чтобы вникать в работу этой конкретной головоломки.