Она кивнула.

— Я так и думал. Ты любишь его?

Эстер промолчала.

Уильям притянул ее к себе. Она не сопротивлялась. Он увидел, что она плачет. Он поцеловал ее в шею, затем в щеку и все спрашивал, любит ли она того, другого. Наконец она отрицательно покачала головой.

— Тогда скажи «да».

— Не могу, — пробормотала она.

— Можешь, можешь, можешь! — Он снова стал целовать ее, повторяя между поцелуями: — Можешь, можешь, можешь! — Это звучало как заклинание или крик попугая. Минуты текли; оплывшая свеча угасала, потрескивая.

Эстер сказала:

— Пусти меня. Дай-ка я зажгу лампу.

Отыскивая спички, она взглянула на часы.

— Как поздно-то! А я и не думала…

— Скажи «да», и я уйду.

— Не могу.

Вынудить у нее обещание было невозможно.

— Я очень устала, — сказала она. — Оставь меня.

Он снова обнял ее и сказал, целуя:

— Моя дорогая женушка.

Когда он поднимался по лестнице в палисадник, она вспомнила, что однажды уже слышала от него эти слова. Она старалась вызвать в памяти образ Фреда, но широкие плечи Уильяма заслонили от нее маленькую, тщедушную фигурку. Она вздохнула и снова, как прежде когда-то, почувствовала себя во власти какой-то непонятной силы, которой не могла противостоять.

Эстер обошла дом, запирая двери, задвигая засовы, проверяя, чтобы все было надежно закрыто на ночь. Мучительные мысли одолевали ее. Возле лестницы наверх она остановилась и прикрыла рукой глаза. Она чувствовала себя несчастной, необъяснимая тоска раздирала ей сердце, и она не могла справиться с этой тоской. Она сознавала, что жизнь оказалась сильнее ее, что она не может повернуть ее по-своему, и ей уже словно бы и безразлично было, что с ней теперь станет. Она мужественно боролась с враждебной судьбой и часто выходила победительницей из этой борьбы; она одержала бессчетное количество побед над собой, а сейчас почувствовала вдруг, что у нее уже не хватает сил на решающую схватку; у нее не было даже сил корить себя, и, размышляя над тем, как могла она позволить Уильяму целовать себя, испытывала только удивление. Она не забыла, какую ненависть питала к нему все эти годы, а теперь ненависти не стало. Она не должна была разговаривать с ним, а главное — не должна была показывать ему сына. А могла ли она этого не сделать?

Она поднялась наверх.

Ее комнатка находилась рядом со спальней мисс Райс (ах, как мирен был сон этой доброй женщины!), и Эстер вдруг неудержимо захотелось войти к хозяйке и поделиться с ней своими тревогами. Только к чему? Никто не в силах ей помочь, Фред такой славный, и Эстер казалось, что они очень подходят друг к другу; она могла бы стать ему хорошей женой, не повстречай она снова Уильяма. Фред — вот кто ей нужен. Она старалась представить себе домик в Мортлейке и как бы они в нем зажили; она стала думать о молитвенных собраниях, пытаясь этим еще больше разжечь свою симпатию к Фреду; она представила себе даже то простое черное платье, которое будет там носить, и вся эта жизнь казалась такой естественно предуготованной для нее, что ей было странно, почему она еще колеблется… А если она выйдет замуж за Уильяма, то станет хозяйкой «Королевской головы». Будет стоять за стойкой, обслуживать посетителей. До сих пор ей совсем не привелось повидать жизнь, и она почувствовала, что была бы не прочь хоть немножко больше узнать ее. В домике в Мортлейке жизнь будет не слишком богата впечатлениями, — что там может быть, кроме молитвенных собраний… Она вдруг опомнилась, поражаясь собственным мыслям. Никогда прежде не было у нее таких мыслей. Казалось, они рождались в голове какой-то другой, совсем незнакомой ей женщины. Хочется ли ей выйти замуж за Уильяма и сделаться хозяйкой «Королевской головы»? Она и сама не знала. Она, словно человек, стоящий на пересечении дорог, никак не могла решить, какой путь ей избрать. Если она пойдет по дороге, ведущей к маленькому домику и молитвенной общине, мирное, благополучное существование будет ей обеспечено. Ей казалось, что эту жизнь она может провидеть всю, до самого конца, вплоть до той минуты, когда Фред подойдет и сядет возле и возьмет ее руку, совсем как сделал это его отец, и они так же вот будут молча сидеть рядышком. Если же она пойдет по дороге, ведущей к пивной и скачкам, тогда может случиться что угодно, ничего нельзя предугадать. Впрочем, Уильям пообещал положить на ее имя пятьсот фунтов — для нее и для сына. Значит, она будет обеспечена от всяких превратностей и в этом случае.

Нет, она должна выйти замуж за Фреда; она пообещала ему выйти за него замуж; она хочет вести добродетельную жизнь, а он может дать ей ту жизнь, для которой она создана, к которой она всегда стремилась, ибо так жили ее отец и мать, так протекало ее детство. Она выйдет замуж за Фреда, только… У нее вдруг перехватило дыхание. Уильям стал на ее пути, вот что. Не встреться она с ним тогда в Вудвью, не повстречай она его снова на Пэмброк-роуд в тот вечер, когда она побежала за пивом к обеду для хозяйки, и вся ее жизнь сложилась бы по-другому! Да пусть бы она и встретилась с ним, но только позже, несколько месяцев спустя, когда была бы уже женой Фреда!

Совершенно измученная, она лежала в постели, продолжая этот нескончаемый спор с самой собой и желая только одного — чтобы все разрешилось как-то помимо ее воли, чтобы она могла уснуть и пробудиться уже женой одного из двух. И, засыпая, она сознавала, что отныне жизнь ее круто изменится либо в одну, либо в другую, совсем противоположную, сторону, причем в обоих случаях она будет не вполне такой, какая ей нужна. Она понимала, что предпочла бы нечто среднее, и пока она все глубже и глубже погружалась в сон, чудо совершилось. Ей приснилось, что она стала женой человека, который соединял в себе качества обоих претендентов на ее руку, и жизнь ее не ограничена ни молитвенным домом, ни пивной. Однако иллюзия была непродолжительной, одно лицо распалось на два, идеал сменился гротеском, и Эстер в ужасе проснулась с ощущением, что она вышла за двоих мужчин сразу.

Скажи ей Фред: «Уйдем со мной», — и романтическая струнка, искони присущая всем женщинам, вероятно, одержала бы верх в душе Эстер. Но когда она пришла в магазин, Фред повел речь только о том, как прошел у него отпуск, какие он совершал далекие прогулки, какие политические и религиозные собрания посещал. Эстер слушала его вполуха и бессознательно жалела о том, что он не может быть чуточку иным. Какие-то глупые, совсем неуместные мысли роились в ее мозгу. Фред нравился бы ей больше, если бы носил цветные галстуки и короткую куртку; ей бы хотелось, чтобы он был немного другим, чтобы не было этого мешковатого старомодного сюртука, черного галстука, бесцветных волос, тусклых глаз… Но у него был такой ясный звонкий голос — он всегда брал ее за душу; стоило ей услышать его, и она чувствовала, что может безбоязненно доверить ему свою жизнь. И вместе с тем ее не покидало ощущение, что Фред не вполне понимает ее, и мысль о том, что она не имеет права разлучить Джекки с отцом, помимо воли крепла в её сознании день ото дня. Она должна все рассказать Фреду. А он не поймет, — в этом она была уверена, — и его отношение к ней изменится бесповоротно. Но сделать это было необходимо, и она послала сказать ему, что ей нужно повидаться с ним после закрытия магазина; не заглянет ли он к ней часов в восемь.

Едва пробило восемь, как она услышала легкий стук в окно. Эстер отворила дверь, и Фред вошел. Ее молчаливость удивила его.

— Надеюсь, у тебя все в порядке? Ничего не случилось?

— Очень даже случилось. Боюсь, что я не могу выйти за тебя замуж, Фред. Вот видишь, что случилось.

— Как же так, Эстер? Что может помешать нашему браку? — Она молчала, и он спросил: — Ты меня разлюбила?

— Нет, дело не в этом.

— Отец Джекки вернулся?

— Ты угадал. Именно это и случилось.

— Очень печально, что этот человек снова появился на твоем пути. Мне казалось, ты говорила, что он женат. Перестань же меня мучить, Эстер, скажи, что у вас с ним произошло?