Во время одной из таких прогулок миссис Сондерс, заметив в витрине магазина детские распашонки и фланелевые пеленки, сказала:

— Знаешь, Эстер, а ведь пора подумать о приданом для малыша. Надо подготовиться заранее. Никогда не знаешь, доносишь ты полный срок или нет.

Слова эти поразили Эстер: она вдруг осознала, как близок и неизбежен роковой час.

— Ты должна иметь все наготове, детка. Кто его знает, как оно обернется Уж сколько раз я прошла через это, а все равно, и мне бывает не по себе. Как начнутся, бывало, схватки, погляжу на кухне по сторонам и подумаю: может, в последний раз все это вижу.

Слова эти были сказаны вполголоса, так, чтобы только Эстер могла их услышать: продавщица в это время доставала с полки кое-какие вещицы для новорожденных, которые миссис Сондерс попросила ей показать.

— Вот, — сказала продавщица, — ночная рубашечка — шиллинг шесть пенсов, вот фланелевые пеленки — шиллинг шесть пенсов, и вот распашонка — шесть пенсов.

— На первых порах этого хватит, дорогая, а если ребенок останется жив, купишь еще.

— Ну что ты, мама, конечно, он будет жить. Как может быть иначе?

Тут даже продавщица улыбнулась, а миссис Сондерс сказала, обращаясь к ней:

— Когда им это впервой, они всегда надеются на лучшее.

Продавщица возвела глаза к небу, вздохнула и сочувственно осведомилась: значит, у дочки первые роды?

Миссис Сондерс утвердительно кивнула и тоже вздохнула, после чего продавщица спросила ее, не нуждается ли и она в приданом для новорожденного. Миссис Сондерс ответила, что у нее уже есть все необходимое. Продавщица завернула покупку, и мать с дочерью направились к двери, но Эстер вдруг сказала:

— Я, пожалуй, куплю еще материи и сошью все, что нужно, на смену, — будет, по крайней мере, чем заняться по вечерам. Приятно как-то сделать все самой.

— У нас есть превосходный материал по шесть с половиной пенсов за ярд.

— Можно взять три ярда, Эстер. Если с ребенком не все будет ладно, пригодится тебе самой. И возьми еще три ярда фланели. Почем у вас фланель?

— У нас есть превосходная фланель, — сказала продавщица, выкладывая на прилавок тяжелый отрез и тускло-желтой оберточной бумаге. — Десять пенсов ярд. Для распашонок нужно брать самый лучший сорт.

И теперь Эстер каждый вечер сидела в гостиной у окна и, поднимая глаза от шитья, смотрела на мощенную кирпичом улицу, на игравших ребятишек и слушала, как женщины перекликаются друг с другом у раскрытых окон и дверей; она подрубала пеленки, не зная, будут ли они кому-нибудь нужны, и шила распашонки, которые, быть может, не на кого будет надевать, а сердце ее сжималось при мысли о том, что ей уготовано, как сложится теперь ее судьба. В эти часы она отчетливей осознала все тяготы, которые ее ждут, и ей казалось, что у нее не хватит сил исполнить свой долг. Разве сможет она вырастить сына, поднять его на ноги, а кроме нее, кто же о нем позаботится? (Эстер ни разу не усомнилась в том, что у нее родится мальчик.) Стоявшая перед ней задача казалась непосильной, и в минуты отчаяния она думала, что смерть была бы для ребенка избавлением. Что с ним будет, если она не сумеет устроиться на место? Отец не позволит ей жить дома, это она знала твердо. Что же ей тогда делать с беззащитным крошкой на руках? Уильяма она больше никогда не увидит — это она тоже понимала. Он женился на благородной, и, довелись им даже повстречаться где-нибудь, он и не посмотрит на нее. Гнев вспыхивал в ней с новой силой, и мысль о том, как несправедливо обошлась с ней судьба, раздирала ее сердце. Но стоило улечься бесплодному гневу, и мысли Эстер обращались к ее дитяти, и она живо предвкушала радость, рисуя себе в мечтах, как малютка протянет к ней ручонки, как она прижмется щекой к его невинной щечке… И мечты уносили ее далеко: она думала о том, как ее сын научится какому-нибудь ремеслу и будет по утрам уходить на работу, а вечером возвращаться к ней домой, довольный и гордый трудом своих рук и честно заработанными деньгами.

Немалое место в думах Эстер занимала и ее бедная мать: она казалась такой слабой и болезненной, и это ее состояние еще усугублялось мнительностью и паническим страхом. Она внушила себе, что на этот раз ей суждено умереть в родах. Разве доктор не предупредил ее, что предстоящие роды могут оказаться очень тяжелым испытанием для нее? Да и в самом деле, в этом доме, с пьяницей мужем, который день ото дня пил все больше и все меньше считался с нуждами семьи, надежды на то, что все обойдется благополучно, было мало; миссис Сондерс могла умереть просто от недоедания, от отсутствия ухода. К несчастью, мать и дочь должны были рожать одновременно, и миссис Сондерс не могла рассчитывать на то, что Эстер успеет поправиться, чтобы поухаживать за ней. «Какое животное!» — думала Эстер об отчиме, хотя и понимала, что так думать дурно. Но ведь у него нет жалости ни к кому из них! Вчера он заявился домой, еле держась на ногах. Пришел, качаясь, икая, оставив половину получки в кабаке.

— Ну, ну, старуха, выкладывай денежки! Мне нужно несколько пенсов. Приятели ждут, не могу же я идти к ним с пустым карманом.

— У меня осталось всего несколько полупенсовиков, надо же состряпать детям хоть какой-нибудь обед. Если я отдам тебе деньги, дети останутся голодными.

— Чепуха! Дети поедят чего-нибудь. Я хочу выпить пива. Если у тебя нет денег, раздобудь.

Миссис Сондерс отвечала, что, будь у него хоть какая-нибудь лишняя одежонка, она снесла бы ее старьевщику на угол. Джим сказал:

— Ну, поскольку у меня нет даже лишней жилетки, оттащи что-нибудь из твоего барахлишка. Говорю тебе, я хочу выпить пива, и я не шучу, поняла?

И, подняв кулак, он начал надвигаться на несчастную женщину, требуя, чтобы она сняла с постели простыни, отнесла их на угол старьевщику и раздобыла денег. Верно, он ударил бы ее, если бы Эстер не встала между ними и не сказала, опуская руку в карман:

— Тише, успокойтесь. Я дам вам денег.

Она уже делала это и раньше и, если потребуется, сделает еще. Она не допустит, чтобы это животное било ее мать, он ведь может и убить ее. Спасти мать — ее священный долг. Однако эти постоянные посягательства на ее маленькие сбережения приводили Эстер в ужас. Ведь ей нужно было беречь каждый пенс. Быть может, тех десяти шиллингов, которые уже взял у нее отчим, как раз и не хватит ей, чтобы снова подняться на ноги и прокормить себя и сына, пока она не найдет работу. А если так пойдет и дальше — тогда ей пропадать. И в эту ночь Эстер обратилась с молитвой к богу, чтобы Он дал ей скорее разрешиться от бремени.

— Хорошо бы тебе, мама, лечь в больницу вместе со мной. И расходов будет меньше, и уход за тобой будет лучше.

— Я бы сама хотела быть возле тебя, доченька, но как же можно оставить таких малых ребятишек без присмотра? Нет уж, придется мне рожать дома. А тебе, Эстер, я давно хочу сказать: пора уж позаботиться насчет письма.

— Насчет какого письма, мама?

— Тебя не примут в больницу без письма от кого-нибудь из попечителей. Я бы на твоем месте пошла сейчас, пока такая хорошая погода и у тебя еще есть силы, в больницу Королевы Шарлотты. Это где-то на Эджуэйр-роуд. Может, сходишь завтра?

— Завтра воскресенье.

— Неважно. Больницы все равно работают.

— Ладно, схожу завтра, как только приберусь в доме.

Накануне Эстер снова пришлось дать денег отчиму на выпивку. Она дала ему два шиллинга, и теперь к нему перекочевал из ее кармана уже целый соверен.

В субботу далеко за полночь его принесли домой мертвецки пьяного, а наутро одна из девочек должна была бежать в пивную раздобывать ему что-нибудь опохмелиться. Он провалялся в постели до обеда, грозясь проломить череп каждому, кто обеспокоит его хоть малейшим шумом. На другой день даже воскресный обед — хороший мясной пудинг — не пришелся ему по вкусу; он хмурый вышел из-за стола и сказал, что пойдет поищет Тома Картера, чтобы покататься с ним на лодке. Все семейство с нетерпением ожидало, когда наконец за ним захлопнется дверь. Но он все топтался на месте, нес всякую чушь, и миссис Сондерс с детьми уже начала терять надежду на избавление от него. Эстер сидела, не проронив ни слова. Обозвав ее угрюмой скотиной, он схватил шапку и ушел. Не успел он шагнуть за порог, как ребятишки защебетали, словно птенчики. Эстер надела жакетку и шляпу.