В доверительной беседе со своей судомойкой молодая барышня сказала:

— Я люблю узнавать разные новости, потому что мне доставляет удовольствие делиться ими, а он — потому что ему доставляет удовольствие о них молчать. — Полное имя Пегги было Маргарет, мисс Маргарет Барфилд; она доводилась двоюродной сестрой хозяину и была дочкой богатого пивовара. — Когда он приносит утром письма, у него такой вид, словно он знает, от кого они. Противный маленький уродец! Я вся дрожу, когда он входит в комнату!

— Он ненавидит женщин, мисс. Он не подпускает нас близко даже к своей буфетной, а Уильяма держит там часами и все толкует с ним про скачки.

— Ах, Уильям — это совсем другое дело. Он был рожден не для ливреи. Его семья занимала когда-то положение не ниже нашего.

— Я слышала про это, мисс. Но в жизни все так — то вверх, то вниз, никогда не поймешь, кто — что. И мы все тоже любим Уильяма и терпеть не можем этого карлика и его буфетную. А миссис Лэтч называет его злым гением.

Замкнутый, таинственный человечек, словно бы стыдящийся своих домочадцев женского пола, он прилагал все усилия к тому, чтобы держать их вдали от посторонних глаз. Его жена — бледная, тусклая женщина, сохранившая изящные манеры хорошо вышколенной камеристки, казалась еще выше рядом со своим низкорослым муженьком; застенчивая, пугливая — то ли по натуре, то ли от долголетнего подчинения суровому супругу, — она всегда старалась стушеваться и, повстречавшись с кем-нибудь на аллее, прижималась к живой изгороди, словно надеялась стать невидимой, или отступала к двери буфетной, если кто-нибудь заглядывал туда за горячей водой либо с письмом для отправки на почту. Ее супруг, по характеру закоренелый холостяк, безотчетно стыдился своего семейства, и, если его худосочная жена, или пугливая, худая, как жердь, дочка, или дородный, глуповатый с виду сын находились дома, в тот момент, когда за дверью раздавались чьи-либо шаги, он, словно маленькая злая оса, выглядывал наружу, всем своим видом показывая, что ему не нужны непрошеные посетители, и спрашивал, чем может быть полезен. Если это был Рыжий, мистер Леопольд неизменно говорил:

— Чем могу служить, мистер Артур?

— Нет, так, пустяки, спасибо. Я подумал было… — И молодой человек наскоро придумывал какой-нибудь малоубедительный предлог и поспешно ретировался, чтобы выкурить свою трубку в другом месте.

Каждый день незадолго до полудня мистер Леопольд отправлялся на утреннюю прогулку; каждый день в хорошую погоду его можно было встретить в этот час на дороге — он либо держал путь в Шорхем, либо возвращался оттуда. На протяжении тридцати лет он ежедневно совершал свой маленький моцион, неизменно в один и тот же час, неизменно по одной и той же дороге и неизменно возвращался домой в положенное время, чтобы в половине второго расстелить на столе скатерть. Время между двенадцатью и часом он проводил в своем маленьком коттедже, который арендовал у сквайра для жены и детей, а иногда в «Красном льве», где за кружкой пива любил перемолвиться словечком с букмекером Уоткинсом.

— Вон он, пошел в свой «Красный лев», — говорила миссис Лэтч. — Они там всегда стараются вызнать у нет все, что только можно, да куда им, он для них слишком хитер, видит их насквозь. Вот за этим он туда и ходит: это его забавляет — то, как они глотают все басни, которые он им преподносит… Двадцать лет он брешет им что попало про лошадей, а они все еще верят ему. Стыд и позор! Ведь это он наплел невесть чего Джексону про Синюю Бороду и заставил этого несчастного поставить на нее все до последнего гроша.

— А лошадь не выиграла скачку?

— Не выиграла! Да хозяин уже тогда знал, что она не побежит, и Джексон проиграл все свои денежки, и даже больше. Тогда он пошел на речку и утопился. Да, смерть этого бедняги на совести Джона Рэндела. Однако совесть не очень-то его тревожит, иначе он уже давным-давно сошел бы в могилу. Лжет, лжет, ни словечка правды не вымолвит! Да и то сказать, может, я слишком к нему строга: разве мы все не лжем с колыбели? У слуг один удел — лгать, соблюдая интересы господ, а уж если слуга вошел в доверие, — значит, это король лжецов!

— Так, может, он не знал, что лошадь снимут?

— А ты, я вижу, начинаешь усваивать всю ихнюю тарабарщину.

— Ну как же! — смеясь, возразила Эстер. — Ведь здесь только это и слышишь — хочешь не хочешь, а всему научишься. Говорят, мистер Леопольд очень богат. Жокеи сказывали, что он выиграл кучу денег и на Городских и на Пригородных, и в банке у него несколько тысяч.

— Да, говорят, а кто знает, сколько у него на самом-то деле? Про выигрыши все болтать горазды, а вот насчет проигрышей — так больше помалкивают.

Парни играли в мяч во дворе конюшни, но Эстер сегодня не тянуло присоединиться к ним. Такая сладостная тишина была разлита в воздухе, что Эстер казалось, будто эта тишина обволакивает ее и заставляет растворяться в ней. Эстер направилась к лужку для выездки лошадей; маленькие лошадки и ослики выбежали ей навстречу, и она всем им по очереди почесала морды. Прикосновение к предметам, особенно к живым существам, доставляло ей странное удовольствие. Вязы казались необычайно высокими и неподвижными на фоне безоблачного неба; пряный аромат гвоздик лился сквозь живую ограду сада, а в запахе земли и листвы было что-то будоражившее кровь. Эстер тревожили крики грачей, собиравшихся к отлету; радость жизни, любовь ко всему земному и сущему переполняли ее, и ей хотелось слиться с природой воедино. Красота этого вечернего часа, овеянного едва уловимым дыханием морского ветра, рождала в ней ощущение бессмертности бытия; ей представилось вдруг, что перед ней появится какой-то неведомый юноша, подобный тем, что появлялись перед великосветскими дамами из Сариных книг, и они будут о чем-то вести беседу в сумерках, а восходящая луна будет светить сквозь ветви деревьев, и в воздухе будут реять летучие мыши.

Господа уехали из Вудвью, и Эстер могла еще неделю хоть каждый вечер наслаждаться красотой сумерек и восходящей луной. Но ощущение счастья, переполнившее ее в тот вечер, больше не повторилось. Одиночество ее томило. Сара и Гровер были о себе слишком высокого мнения, чтобы снизойти до прогулки с нею. Маргарет же уходила гулять со своим кавалером, а потом ночью в каморке пересказывала Эстер все, что он ей говорил. И Эстер все долгие летние вечера просиживала одна с шитьем у кухонного окна. Порой она роняла шитье на колени, и из груди ее вырывался томительный вздох. Ну чем, скажите на милость, можно тут еще заняться? Так вот сиди и шей весь вечер? Или уж пойти, что ли, побродить по холмам? Но как же они ей надоели — эти несносные холмы! Однако сидеть на кухне допоздна она тоже была не в силах. На холмах можно хоть повстречать старика пастуха с его овцами. Эстер положила в карман кусок хлеба для пастушьих собак и стала взбираться по склону холма. Маргарет ушла на весь вечер в Сад. Когда-нибудь и за Эстер придет ухажер и поведет ее гулять. Интересно, каков он будет с виду. Она рассмеялась и прогнала от себя эту мысль. Едва ли какой нибудь молодой человек может заинтересоваться по. И тут, оглянувшись, она увидела, что какой-то мужчина отворяет калитку. Высокий рост, широкие плечи — Уильям! «Разыскивает Сару! — промелькнуло у нее в голове. — Еще подумает, что я поджидала его здесь». Она продолжала взбираться на холм, боясь оглянуться, не зная, идет ли он за ней. Наконец ей показалось, что она слышит шаги. Сердце ее забилось. Уильям окликнул ее.

— А Сара, по-моему, ушла гулять в Сад, — сказала Эстер, бросив на него взгляд через плечо.

— Вечно ты напоминаешь мне о Саре. Сколько раз я тебе говорил, что между нами ничего нет… А все, что было, давно прошло… Ты что — вышла погулять?

Эстер отвечала, что ей охота подышать свежим воздухом, и они вместе направились к калитке. Уильям распахнул калитку и придержал ее, пока Эстер проходила.

Владения Вудвью простирались до середины первого холма. Возделанная долина пестрела всеми видами злаков; по вечереющему небу протянулись длинные розовые облака. В глубине долина замыкалась рощей, за которой стояла ферма Эллиота. А дальше к северу лежала огромная безлесная, бесплодная пустошь, погруженная в вековое величественное безмолвие, отгороженная диким горным хребтом от длинной цепочки прибрежных городов и скрытая за туманной дымкой моря.