— Он уже четыре года не заглядывал сюда, — говорила миссис Барфилд. — Он ненавидит этот дом. Если я его завтра сожгу дотла, он и бровью не поведет… А все-таки я стараюсь сделать что могу и не теряю надежду, что он когда-нибудь женится, приедет и поселится здесь.

Мистер Артур — так называли они его в своих беседах — не извлекал никакого дохода из имения. Ренты вдове едва хватало на жизнь и на выплату по закладным. Вся земля сдавалась внаем; мистер Артур пытался сдать дом тоже, однако это оказалось невозможным — пришлось бы сначала израсходовать солидную сумму, чтобы привести дом и усадьбу в надлежащее состояние, а заниматься этим у мистера Артура не было никакой охоты. Скачки куда более доходное предприятие, заявил он. К тому же ведь и парк был сдан в аренду, и мистер Артур мог распоряжаться только домом и садом; он даже не мог больше скакать верхом по холмам, не спросив у кого-то дозволения, поэтому ему было уже все равно, что станется с усадьбой. Его матушка могла доживать там свои дни, стараясь, по ее собственным словам, сохранить, что возможно, — мистера Артура это не касалось, лишь бы она его не тревожила. Все это мистер Артур изложил во время одного из своих редких посещений, а также в своих письмах, когда он брал на себя труд отвечать на письма матери. Его равнодушие причиняло боль старой даме, — ведь у нее уже ничего не оставалось в жизни, кроме усадьбы. Мало-помалу миссис Барфилд перестала советоваться с сыном, и когда ходить в Бидинг ей стало не под силу, она вынесла из гостиной мебель и поставила там простой сосновый стол. Она не задумалась над тем, что скажет Артур, если она станет приглашать к себе на молитвенные собрания соседей или вывесит на столбе у ворот объявление об этих собраниях.

Однажды миссис Барфилд и Эстер прогуливались по аллее и с удивлением увидели, что белая калитка отворилась и появился мистер Артур. Мать поспешила навстречу сыну и приостановилась в нерешительности, испуганная гневным выражением его лица. Она вспомнила про объявление и пожалела, что рассердила его. Ей просто не пришло тогда в голову, что это будет ему неприятно, и теперь она семенила рядом с ним, прося выслушать ее. Но, к великому ее огорчению, Артур, по-видимому, не мог совладать со своим раздражением. Он не желал ничего слушать и продолжал осыпать мать упреками, стараясь при этом уколоть ее как можно больнее.

Ему наплевать, если ветер валит деревья, ему наплевать, если со стен сыплется штукатурка, он не имеет ни пенса от этой усадьбы, и пусть бы она провалилась к черту, ему наплевать. Мать получает свою вдовью часть доходов, он не мешает ей распоряжаться ими по своему усмотрению и разрешил ей жить здесь. Однако он не потерпит, чтобы всякая шантрапа из города лезла в его дом. Семейство Барфилдов как-никак принадлежит к дворянскому сословию, и пока стены Вудвью еще не рассыпались в прах, он желает, чтобы этот дом оставался тем, чем он был. Если дом пришел в упадок, этого он ничуть не стыдится. Принца Уэльского можно принимать в развалинах замка, но нельзя приглашать его в диссидентскую молельню.

Миссис Барфилд возразила, что ей непонятно, какое бесчестие может навлечь на дом то обстоятельство, что несколько добрых друзей соберутся в нем для молитвы… Она не предполагала, что сыну будет неприятно, если она примет их. Больше она этого делать не будет. К сожалению, ходить в Бидинг ей уже не под силу, а другого подходящего дома поблизости нет, значит, ей придется отказаться от посещения молитвенных собраний.

— А я не могу понять, какое можно получать удовольствие, преклоняя колени вместе с толпой мелких лавочников… Это вы здесь, перед этим столом, плюхаетесь на колени? — спросил мистер Артур, указывая на длинный сосновый стол. — Вы превратили гостиную в самую настоящую сектантскую молельню.

— Господь сказал, что, когда двое соберутся для молитвы, он будет с ними. Это великие слова, и с годами мы все сильнее и сильнее чувствуем потребность в духовном общении. Только таким путем мы воистину ощущаем свою близость к господу… Ты презираешь простых людей, а в глазах господа все люди равны. И что бы я делала здесь совсем одна, если бы не молитва? И Эстер, прожив такую трудную, полную испытаний жизнь, в чем еще найдет она утешение, как не в молитве? Это наша единственная отрада.

— Полагаю, что для молитвы также следует выбирать себе подходящее общество, как и для всего прочего. Да и какой толк от ваших молитв? Чудес в наше время не бывает.

— Ты еще молод, Артур, и у тебя не может быть такой потребности в молитве, как у нас, — у двух старых одиноких женщин. По мере того как годы и одиночество ложатся нам на плечи, реальная жизнь течет мимо нас как бы стороной, а мы становимся все чувствительнее к таинствам духа. Затем господь наш Иисус Христос и одарил нас своей любовью и молитвой, чтобы мы могли заглянуть дальше, в глубь души.

Необычайно прекрасно было в это мгновение ее лицо — отрешенность от всего мирского придала ему удивительную одухотворенность, преобразив его подобно тому, как сумерки смягчают и преображают предметы. Устами смиреннейших глаголет истина, когда их слова исходят из глубины сердца. И даже Артур, этот грубый игрок, был тронут. Он сказал:

— Если я чем-нибудь оскорбил ваши религиозные чувства, прошу у вас прощения.

Миссис Барфилд промолчала.

— Вы не хотите простить меня, маменька?

— Дорогой мой мальчик, что мне в твоих извинениях, для чего они? Мое единственное желание — это чтобы ты обратился к Христу. Все остальное не имеет значения… Я всегда буду молиться за тебя.

— Можете приглашать сюда кого вам угодно. Если это дает вам радость, я ничего не имею против. Мне совестно, что я так вспылил. Не будем больше говорить об этом. Я заехал всего на денек… Завтра возвращусь домой.

— Домой, Артур? Здесь твой дом. Не могу слышать, когда ты говоришь, что твой дом не здесь.

— Ладно, маменька. Тогда скажем так: завтра я возвращусь к своим делам.

Миссис Барфилд вздохнула.

Проходили дни, недели, месяцы, и дружба двух женщин крепла все больше и больше, и уже все реже чувствовалось, что одна из них — хозяйка, другая — служанка. И не потому, чтобы Эстер когда-нибудь позволила себе опустить почтительное «мэм» в обращении к своей хозяйке, и не потому, чтобы они хоть раз сели обедать за один стол. Но эти маленькие социальные различия, которых они придерживались по привычке и отказавшись от которых каждая из них ощущала бы неловкость, ни в коей мере не мешали их сближению. Вечера они проводили вместе в библиотеке — шили или делились мыслями о своих сыновьях, а иной раз миссис Барфилд читала вслух. По воскресеньям у них происходили молитвенные собрания. К ним стали съезжаться даже издалека; порой больше двадцати человек преклоняли колени вокруг соснового стола в гостиной, и Эстер казалось, что эти дни — счастливейшие в ее жизни. Это мирное уединение было ей глубоко по душе, и она знала, что миссис Барфилд и в будущем не оставит ее своей заботой. Только одно ее тревожило: Джек все еще никак не мог устроиться на постоянную работу в Лондоне, а ее жалованье было невелико и помощь сыну — ничтожна. И потому всякий раз, когда она видела его почерк на конверте, ее бросало в дрожь, и, случалось, проходили часы, прежде чем она отваживалась показать письмо миссис Барфилд.

Как-то утром в воскресенье обе женщины вышли после молитвенного собрания прогуляться по холмам, и Эстер сказала:

— Я получила письмо от Джекки, мэм. Верно, он пишет, что устроился на другую работу.

— Боюсь, что я не смогу прочесть его, Эстер. Я не взяла с собой очки.

— Ну что ж, мэм, письмо подождет.

— А впрочем, дайте-ка его сюда… Он пишет так крупно и разборчиво. Может быть, я и сумею прочесть. «Дорогая мама, место, о котором я тебе писал в последнем письме, уже занято, и я продолжаю работать в магазине игрушек, пока не подвернется что-нибудь получше. Жалованье всего шесть шиллингов в неделю и чай, так что не очень-то разживешься…» Тут еще что-то… что-то… «Плачу три шиллинга шесть пенсов в неделю…» Что-то не разберу… «За койку…» Опять не разберу… Нет, не разберу…