Эстер, хотя она и сидела, не поднимая глаз, прочитала мысли матери и с решительным видом встала со стула.
Но если дочь разгадала мысли матери, то и мать поняла, что творится у дочери в душе. Миссис Сондерс кинулась к Эстер:
— Нет, нет, Эстер, погоди! Он не может быть так жесток к тебе. — Она повернулась к мужу. — Ты же не понял, Джим. Ведь это совсем ненадолго.
— Нет! Я сказал тебе: нет! Не позволю! Нас здесь и без нее, как сельдей в бочке.
— Ну, совсем ненадолго. Джим.
— Нет. И чем скорее непрошеная гостья смоется отсюда, тем будет лучше, вот мой совет. У нас здесь и так повернуться негде. Я сказал: нет, и чтоб я больше об этом не слышал.
— Но ведь Эстер будет нам платить, Джим. Она скопила немного денег и может платить нам десять шиллингов в неделю за стол и койку.
Джим, казалось, был озадачен.
— Чего ж ты мне сразу не сказала? Конечно, я не хочу обижать девчонку, — я ведь так и говорил, слышала небось. Десять шиллингов в неделю за стол и койку?.. Что ж, это по совести, и коли ей у нас удобно, так мы будем рады. Понятное дело, мы будем ей рады. Мы ведь всегда были с тобой добрыми друзьями, Эстер, разве не так, хоть ты мне и не родная дочь? — И с этими словами Джим протянул Эстер руку.
Эстер пыталась отстранить мать, которая стала у нее на пути.
— Не желаю я никому навязываться. Не хочу жить из милости. Дай мне пройти, мама.
— Нет, нет, Эстер. Разве ты не слышала, что он сказал? Ты же моя родная доченька, пусть не его, но моя, и ты разобьешь мне сердце, как бог свят разобьешь, если уйдешь жить к чужим людям. Твое место здесь, среди своих. Кто, кроме нас, станет о тебе заботиться?
— Ладно, Эстер, зачем нам ссориться? Я не хотел тебя обидеть. Нас здесь, видишь, целая куча, и я ведь должен подумать о своих ребятишках. Но мне тоже, ей-богу, будет обидно, если ты отдашь свои деньги чужим людям и не получишь за них того, что тебе причитается. Лучше оставайся у нас. А на меня не обижайся. Ну как — поладили?
— Джим, Джим, дорогой, не надо больше ничего говорить. Оставь ее, я сама все улажу. Эстер, поживи у нас, ну, ради меня! Ты попала в беду, и твое место сейчас возле матери. Джим ведь не сказал ничего, кроме горькой правды. Мы просто не в состоянии держать тебя даром, даже если б захотели, но раз ты можешь платить, значит, должна остаться с нами. Ну, одумайся, Эстер, дорогая, одумайся. Пожми отцу руку, а я сейчас приготовлю тебе постель на кушетке.
— Да не хочет — не надо. На черта мне, чтоб она пожимала мне руку, — угрюмо проворчал Джим и засопел трубкой.
Эстер хотела бы поступить так, как просила мать, но не могла переломить свой упрямый характер. Подойти и помириться с отцом было выше ее сил, и все могло бы обернуться по-другому, но тут внезапно Джим, не сказав ни слова, нахлобучил на голову шапку и вышел из дома — «повидаться с ребятами», которые поджидали его у трактира возле извозчичьей биржи на Воксхолл-Бридж-роуд. И все сразу вздохнули свободно. Ребятишки радостно засмеялись и запрыгали, а Дженни и Джулия подошли к Эстер и стали просить ее, чтобы она осталась.
— Ясное дело, она останется, — сказала миссис Сондерс. — А ну-ка, Эстер, пойдем, поможешь мне постелить тебе постель в гостиной.
XIV
На другое утро, когда миссис Сондерс вошла в гостиную, Эстер крепко спала. Миссис Сондерс постояла немного, глядя на дочь. Неожиданно Эстер повернулась на другой бок и спросила:
— Который час, мама?
— Уже шесть пробило. Но ты погоди, не вставай. Ты теперь сама себе госпожа, пока ты здесь, с нами. Ты же платишь нам за все.
— Не к чему мне разлениваться. У тебя тут работы по горло, я тебе помогу.
— Работы хватает, это верно… Да тебе-то какая об этом забота? К тому же ты ведь на седьмом месяце. Небось тяжело даже со стула подыматься, так бы сидела и сидела. Правда, говорят, кто работает до последнего, у того роды легче. Только я что-то этого не замечала.
Эстер ничего не ответила, она сидела, завернувшись в одеяло, спустив ноги с кушетки, и смотрела на мать.
— Тебе не больно-то удобно спать на такой маленькой кушетке, — сказала миссис Сондерс.
— Пустое, я прекрасно устроилась. Будь бы только это…
— Больно уж ты приуныла, Эстер. Держись, не падай духом. Бывает, все оборачивается куда лучше, чем ждешь.
— У тебя что-то никогда так не оборачивалось, мама.
— У меня, пожалуй, нет… Но это ж не значит, что у всех так. Надо терпеливо нести свой крест.
Слово за слово, и Эстер понемногу рассказала матери всю историю своих злоключений: про Уильяма, про игру на скачках, про бал в Городском саду, про то, как гуляла она с Уильямом за фермой по холмам.
— Работать прислугой — это совсем негоже для девушки, если ты привыкла жить так, как мы жили когда-то, при папаше. В какой дом ни пойди служить — все одно. Я это хорошо поняла. Моя хозяйка — из той же общины, что и мы, а ведь и ей приходится мириться со всем — и пьянство-то, и игра на скачках, и танцы, а о боге никто не думает. И ничего с этим поделать нельзя. Начнешь молиться, так тебя обзовут лицемеркой, а то и похуже. Попробуй-ка читать молитву, когда у тебя за спиной какая-нибудь девица хохочет или распевает песни. Ладно, думаешь, лягу в постель и буду молиться про себя, но тут тебя сон одолевает, и так, мало-помалу, и совсем отвыкнешь молиться. Ну и выпивка. Мы ведь как росли? Ничего в рот не брали, а когда к тебе все время пристают и пристают, ты, хочешь не хочешь, выпьешь, чтобы их не обижать, раз-другой за здоровье лошади. А там и пойдет… Ты не знаешь, как это бывает, мама, ты жила среди богобоязненных людей, пока не вышла второй раз замуж. Не все такие хорошие, как ты. Только я ведь не хотела, так получилось, и все.
— Девушка никогда не знает, что у мужчины на уме. И нам всегда хочется верить хорошему, а не плохому.
— Я не говорю, что моей вины совсем тут нет, но только…
— Ты же не думала, что он так дурно с тобой поступит.
Эстер ответила не сразу.
— Я знала, что он такой же, как и все мужчины. Но он говорил… Он обещал жениться на мне.
Миссис Сондерс молчала, и Эстер спросила:
— Ты мне не веришь, думаешь, я неправду говорю?
— Нет, я тебе верю, доченька. Просто я задумалась. Ты моя родная доченька, и самая хорошая из дочерей. Лучшей дочери на всем свете не сыщется.
— А я говорю тебе, мама…
— А я не желаю слушать, что моя Эстер может быть плохой девочкой!
Миссис Сондерс сидела, задумчиво покачивая головой, — любящая, всепрощающая мать, — и Эстер почувствовала, сколь самоотверженна любовь ее матери и как она в простоте души думает лишь о том, чтобы помочь дочери в беде. Обе молчали, Эстер стала одеваться. Наконец миссис Сондерс сказала:
— Ну, как тебе нравится твоя комнатка? По-моему, она очень славненькая, верно? Я старалась сделать ее покрасивее. А картинки эти повесила Дженни. С ними как-то веселее. — Миссис Сондерс показала на цветные иллюстрации из журналов, развешанные по стенам. — А эту фарфоровую пастушку с пастухом помнишь? Они были у нас в Барнстейпле.
Когда Эстер оделась, мать и дочь преклонили вместе колени и прочли молитвы, после чего Эстер сказала, что она хочет прибраться в комнате, а покончив с уборкой и не слушая уговоров матери, занялась хозяйством.
После обеда Эстер взялась помочь сестрам делать собачек — набивать бумагой каркасы, обклеивать их, вырезать шкурки по шаблонам. В пять часов, напоив ребятишек чаем, мать и дочь решили немного пройтись. Прежде они, бывало, частенько ходили на вокзал Виктории, поглядеть на оживленную толпу, или прогуливались по Бекингем-Пэлес-роуд, разглядывали витрины. Обе получали своеобразное грустное удовольствие от этих прогулок. Мать чувствовала, как заботы все больше пригибают ее к земле, как слабеют ее силы, ибо ноша ее из года в год становится тяжелее; а дочь полна тревоги и страха перед будущим и горьких сожалений о прошедшем. Но их объединяла и поддерживала глубокая привязанность друг к другу. Во время этих прогулок Эстер всегда заботливо охраняла мать, оберегала ее в толпе, помогала ей переходить улицу на оживленных перекрестках, и не раз какой-нибудь случайный прохожий останавливался и смотрел им вслед, привлеченный этим зрелищем необычайной заботливости, которой молодая женщина окружала старшую. Они мало разговаривали, больше гуляли молча, иногда перебрасывались случайными замечаниями, и только эти отрывочные фразы говорили о том, что было у каждой из них на уме.
