Это была последняя скачка. И снова фаворит остался за столбом. Выплачивать было некому, и букмекеры начали складывать свое снаряжение, тащить которое предстояло беднягам помощникам. Просто не верилось, что Тедди сможет дотянуть до вершины холма. Уильям стал протискиваться сквозь толпу, подхватив под руки Эстер и Сару. Особенно трудно было пробиться сквозь поток экипажей. Повсюду запрягали лошадей, и Сара все время боялась, что какая-нибудь лошадь укусит ее или лягнет. Какой-то молодой денди, сам правивший лошадьми, осыпал их бранью, грум затрубил в рожок, и кабриолет умчался. Так большое стадо внезапно снимается с места, подчиняясь могучему инстинкту. Все вокруг — и холмы, и долины, и пригородные селения — утопало в лучах заходящего солнца; над еще не остывшей дорогой висела белая пыль, и в облаках этой пыли двигалось в сторону Лондона все, что так или иначе могло двигаться, — от карет до тележек; торговцы апельсинами, мелкие разносчики, карманные воришки, бродяги, цыгане — все устремлялись каждый к своей цели: к придорожным харчевням, ригам, к живым изгородям или к железнодорожной станции. Огромная толпа людей сползала с пологого холма; кто поскромнее — пешком, кто поважнее — в карете, и все направлялись к одной цели — к перекрестку дорог. В «Летящем орле» делали привал и распивали последнюю прощальную кружку пива; здесь букмекеры переодевались в свою повседневную одежду, и отсюда толпа растекалась уже по двум руслам — одно вело к железнодорожной станции, другое — на лондонское шоссе. Отсюда же начинались традиционные дорожные шутки. Большая орава щеголей во вместительном ландо принялась обстреливать горохом из духовых ружей торговцев с тележками; те отругивались, а щеголи делали вид, что сейчас наедут на крайнюю тележку. Появилась линейка с двумя воткнутыми по бокам шестами, между которыми раскачивались на веревке миниатюрные ночные горшки. За линейкой шествовала лошадка, на передние ноги у нее были надеты дамские панталоны. Бедная лошадка, не понимавшая, во что ее обрядили, столь нелепо выступала в этом неподобающем одеянии, что Эстер и Сара прямо помирали со смеху.

На платформе Уильям заприметил старика Джона и окликнул его. Джон ставил на Султана, который вышел победителем, а выдача была сорок к одному. Это Кетли уговорил его рискнуть и поставить полсоверена на эту лошадь. Кетли был на дерби, они встретились возле лужка, и Кетли рассказал старику Джону потрясающую историю с коробкой турецкого рахат-лукума. На сей раз предзнаменование сбылось, и Джорнеймен был посрамлен.

— Можете говорить, что угодно, — сказал Уильям, — но все-таки что-то в этом, черт побери, есть. И если кто-нибудь научится распознавать эти предзнаменования, всем нам, букмекерам, тогда крышка. — Он говорил полушутя, полусерьезно, однако в душе жалел, что Кетли не попался ему на глаза. Поставь он хотя бы пять фунтов на эту лошадь — и получил бы двести!

На мосту Ватерлоо им повстречался Кетли собственной персоной, и все пожелали тотчас услышать историю с рахат-лукумом непосредственно из его уст. По этому случаю Уильям предложил всей компании зайти в «Королевскую голову» выпить пива. Они доехали на омнибусе до Пиккадилли, и тут туго набитая деньгами сумка побудила Уильяма, плюнув на расходы, пригласить всех поужинать.

— Где здесь лучше всего кормят? — осведомился он у швейцара в отеле.

— В Восточном зале самая лучшая кухня, сэр.

Притененные свечи в изысканных канделябрах, маленькие столики, ослепительное декольте какой-то красавицы, элегантные молодые люди — все в черном и в белом — это ошеломило бедных служанок, и они почувствовали себя не в своей тарелке. А старик Джон, казалось, готов был перекинуть через руку салфетку и склониться у ближайшего столика с вопросом: «Что господам угодно будет заказать?» Кетли предложил перекочевать лучше в закусочную, но Уильям, который успел уже немножко хватить лишнего на скачках, заявил, что плевать он на всех хотел, и он-де может откупить разом все столики в этом дерьмовом ресторане. Метрдотель предложил гостям проследовать в отдельный кабинет, но предложение это было отвергнуто самым решительным образом, и Уильям потребовал меню.

— «Бисксун» — что это за чертовщина? Ты должен знать, Джон. — Однако Джон отрицательно покачал головой. — «Ри де во»! Это напоминает мне те времена, когда… — Уильям не договорил и оглянулся по сторонам — не сидит ли где-нибудь в зале его бывшая жена. В конце концов метрдотелю было велено подать самый лучший ужин, какой они могут предложить. Кто-то намекнул на жару и пыль, Джорнеймен предложил помыть руки, и кто-то осведомился, как пройти в туалет. Эстер и Сара задержались в туалете дольше мужчин и потом долго стояли в растерянности в конце зала, пока Уильям громко не позвал их к столику. Остальные посетители, казалось, были несколько напуганы, и метрдотель, чтобы успокоить их, напомнил, что сегодня день дерби.

Уильям заказал шампанского, но оно никому не пришлось по вкусу, за исключением, пожалуй, Сары, которая развеселилась от этого напитка даже несколько чрезмерно, да и изысканные блюда тоже не произвели должного впечатления; поковыряв вилками, их оставляли почти нетронутыми на тарелках, и лишь после того, как Уильям велел подать седло барашка и взялся разрезать его сам, ужин стал похож на ужин. После этого Эстер и Сара с удовольствием отдали дань мороженому, а мужчины напропалую принялись расхваливать сыр. Кофе никто пить не пожелал, а маленькие рюмочки коньяка послужили лишь к дальнейшему опьянению. Уильям, икнув, заказал бутылочку джемисонского восьмилетней выдержки, однако вскоре выяснилось, что курить трубки в зале не разрешается, а сигары единодушно были признаны нудным делом, и вся компания перекочевала в буфет, где никто не мог помешать им напиваться дальше в свое удовольствие. Уильям сказал:

— Ну-ка по-послушаем теперь про эту чер-чертову штуку, которая навела тебя на Султана… про этот чер-чертов… как его… рахат-лукум.

— С-самая уди-уди-вительная вещь, в жизни еще со мной такого не бывало… — сказал Кетли, вперив свой взор в Уильяма и стараясь получше его разглядеть.

Уильям кивнул.

— Так как же это было? Мы хотим послушать все, от начала до конца. Сара, помолчи. Прошу прощенья, но Кетли хочет рас-рассказать нам об этом, черт его подери, пред-предзнаменовании. Небось и тебе интересно послушать, старуха.

Все, по-видимому, началось с маленькой девочки, возвращавшейся домой из школы, и клочка бумажки, валявшегося на тротуаре, но Кетли никак не мог связно изложить самую суть дела и все сбивался куда-то в сторону. Тем не менее слушатели остались чрезвычайно довольны его повествованием и с большим воодушевлением заявили, что букмекерство — занятие для дураков. Поставь на призера сорок к одному и одним махом загребешь больше, чем несчастный букмекер заработает за полгода, бегая с одних скачек на другие. И они пили, спорили и переругивались до тех пор, пока Эстер не бросилось в глаза, что Сара больно уж что-то побледнела. А старик Джон был и подавно готов. Джорнеймен же, который, как видно, знал меру, любезно предложил проводить его домой.

Кетли заверил швейцара, что он отнюдь не пьян. Когда они вышли на улицу, Сара вынуждена была отойти на минутку в сторону, а возвратясь, заявила, что чувствует себя получше.

Все стояли на тротуаре, ослепленные неожиданно ярким светом луны. Казалось, вся толпа со скачек перекочевала на Пиккадилли. А женщины стекались сюда отовсюду. Изогнутая полукольцом Риджент-стрит напоминала амфитеатр. В воздухе ни дуновенья ветерка — синяя прозрачная неподвижность. На противоположной стороне улицы яркие платья женщин мелькали в толпе, словно светляки. Медленно проезжали извозчики, зазывая пешеходов.

Трое мужчин вышли один за другим из буфета. Все они были согласны друг с другом, что жизнь не имеет никакого смысла. Один из них изрек:

— Я стараюсь над этим не задумываться. В жизни для меня есть только две вещи — пиво и женщины.

Уильям, услыхав это признание, сказал: