— Я вас понял, господин Массино… — Савинков тут же поправился, — господин Рейли. Такие силы у нас есть. Но они разрознены, их раздирают распри. Вечная наша русская надежда на варягов… О, как я ненавижу эту тупую дворянскую спесь, это убожество мыслей!

Савинков говорил быстро, захлебываясь словами. Он упрекал Каледина — потащился зачем-то на Дон, когда действовать надо здесь, в Петрограде. Сетовал на Керенского— этот политик в бабьей юбке не видит дальше собственного длинного носа.

Локкарт слушал и внутренне усмехался: ему хорошо была известна эта, как он ее называл, типично русская черта— много говорить и мало действовать. Рейли, наоборот, казалось, впитывал в себя каждое слово Бориса Викторовича. Он не отрываясь глядел ему в лицо и согласно кивал головой.

— Нам нужен человек… нет, не человек — титан, Прометей, — Савинков стиснул кулаки, — который зажег бы в России священное пламя возрождения, влил в нашу страну свежую кровь.

— Такой человек есть! — Рейли встал, поднял бокал. — Господа! Я предлагаю тост за Бориса Викторовича Савинкова — спасителя России!

Савинков опешил: что это? Насмешка? Открытая лесть? Тактический маневр? Или… Или союзники в самом деле думают… что он… Нет, нет! Ведь только наедине с собой, да и то в редчайшие минуты, Борис Викторович

позволял честолюбивым мыслям возносить себя в призрачные дали. И вдруг… Как сумел этот Рейли Сидней Джордж (или как его там?) угадать его самые сокровенные, самые жгучие желания? «Силен, бестия, — подумал он, чокаясь с Рейли, — башковит! Ох, башковит!»

Сиднею Рейли не представляло особых трудов разглядеть подлинную сущность Бориса Викторовича. Давно уже с пристальным вниманием английский разведчик следил за бурной и изменчивой судьбой этого человека.

Вся жизнь Бориса Викторовича была сплошной авантюрой. Юношей он на какое-то время увлекся идеями социализма и стал изображать из себя эдакого посконного народника, для которого «мужички-лапотники» были извечной, мучительной загадкой. Потом это созерцательное философствование сменилось кипучей жаждой деятельности, и Савинков становится эсером. Комбинация из четырех «В» — «воля», «выдержка», «встань», «вперед» — стала его жизненной программой. Позерство, скрывавшееся за этой формулой, Борис Викторович умело прикрывал демагогией и путаными теориями, почерпнутыми у Ницше и Бакунина. Впрочем, с Михаилом Александровичем Бакуниным его связывала не столько теория, сколько практика. Оба они сходились в том, что бунт, заговор, террористический акт — прокладывают пути освобождения народа от тиранов.

Прожженный интриган и заговорщик, Борис Викторович был человеком большой личной храбрости. И хотя шла она все от того же позерства, от желания выделиться «из серой массы», встать над ней, все ж в смелости ему не отказывали даже враги. Вместе с четырьмя единомышленниками он возглавил боевую организацию эсеровской партии — особый террористический отряд. Основная задача отряда — убийство высокопоставленных царских чиновников. Накануне первой русской революции Савинков «со товарищи» убили дядю царя — великого князя Сергея Александровича и министра внутренних дел Плеве. Особой пользы революции эти убийства не принесли, но зато они прославили на весь свет имя Бориса Савинкова. А ему так хотелось оставить свой след на пыльных страницах исторических фолиантов! И вот мечта осуществилась— ширококрылая слава вознесла его на пьедестал героя-цареборца.

Вкусив слабость этой славы, Борис Викторович после неудач революции 1905 года стал литератором: сенсационные террористические акты сменились не менее сенсационными творениями. Снова имя Савинкова-Ропшина замелькало на страницах газет. Автобиографический роман «Конь бледный», повести «То, чего не было» и «Конь вороной» выдвинули В. Ропшина в число «теоретиков» партии эсеров. Гимназистки не спали ночами, томно охали, восторгаясь смелостью и самовлюбленностью героев писателя-террориста. А сам Борис Викторович… Что значила для него слава без власти?

После февральской революции к Савинкову (наконец-то!) пришла и власть. Он стал помощником Керенского.

Много лет спустя, на закате жизни, опустошенный, подавленный Борис Викторович попытался сам себе ответить на вопрос: почему я пошел против большевиков. И ответил так: я не верил, что русский народ пойдет за большевиками; я не верил, что большевики выражают волю народа; я считал большевиков кучкой авантюристов, не способных удержать власть…

Однако большевики не только сами удержали власть, но и отобрали ее у Савинкова, за что он лютой ненавистью возненавидел их.

Осушив бокал, Борис Викторович поморщился:

— Вы мне льстите, капитан. А лесть — неверный союзник, — решительным жестом он отодвинул стул и поднялся. — Господа! Мы собрались не для того, чтобы говорить друг другу комплименты. Руководством «Союза Защиты Родины и Свободы» я уполномочен сделать заявление…

— Ну зачем же так официально, дорогой Борис Викторович? — прервал его Локкарт. — Поговорим как старые добрые друзья, собравшиеся у традиционного камина…

Савинков свысока взглянул на англичанина и продолжил:

— Камин или этот круглый стол — мне безразлично. Но вы правы, господин посол, будем вести дружеский разговор. Я немного погорячился, рисуя в столь мрачных картинах положение истинных русских патриотов. У нас хватит и энергии и сил, чтобы дать отпор большевикам.

— Браво, господин Савинков! — воскликнул Рейли. — Узнаю прежнего Бориса Викторовича. Трезвый взгляд, твердая рука!..

Савинков не обратил внимания на эту реплику. Англичанам надо втолковать, что их единственная опора здесь, в России, — эсеры, «Союз Защиты Родины и Свободы». У нас нет единства, мы разрознены — это верно. Но у нас есть люди, готовые пустить в ход оружие. Нам нужны деньги, чтобы объединить разбросанные по стране группы заговорщиков. Деньги — вот что сцементирует эти группы… Французы уже кое-что дали. Очередь за англичанами и американцами.

Всего этого Борис Викторович не произнес вслух. Знающий толк в дипломатическом этикете, он начал издалека:

— Один мой старый знакомый говорил, что революция— это болезнь. И, как всякая болезнь, она нуждается в лекарствах. Моя партия — партия эсеров — всегда считала и считает террор самым действенным лекарством. Пусть это звучит грубо, но это так. Террор, хирургическое вмешательство — вот что требуется сейчас России, чтобы привести ее в нормальное состояние. — Борис Викторович сжал кулаки и оглядел собеседников. Их лица были непроницаемы. — Вы, господа, знаете, что первого января мы предприняли попытку уничтожить Ленина. К сожалению, она кончилась неудачно. Но это не означает, что мы сложили оружие. Наоборот — в самое ближайшее время террористические акты, направленные против красных вождей, всколыхнут мою многострадальную родину, всех подлинных сынов России.

Борис Викторович говорил пространно. Его речь, насыщенная образами и сравнениями, изобиловавшая дешевыми выводами, произвела на собеседников одинаковое впечатление. Рейли, умевший и в словесной шелухе отыскать полезное зерно, понял одно: «Савинков и его сообщники готовы действовать». Локкарт пришел к такому же выводу, но отметил про себя, что надо субсидировать эсеровский «Союз Защиты» деньгами. Что ж, решил он, это будет совсем неплохо: хорошенькая драка в тылу и хорошая схватка на германском фронте!

Савинков говорил, что у «Союза» есть сильные отряды в Петрограде, в Москве, в Ярославле, в Екатеринбурге и других, городах. Сейчас их пытаются связать в единую, монолитную организацию, Но у «Союза» нет денег!

Савинков горестно вздохнул:

— Увы! Мы нищие, господа! Я кончил. Слово за вами.

Локкарт неподвижно уставился в одну точку. Снова и снова мысли возвращались к заманчивым предложениям Савинкова — объединить эсеров, кадетов, анархистов, меньшевиков в один мощный кулак и этим кулаком стукнуть по большевикам. «Пасьянс будет нелегким, однако… игра стоит свеч. Срыв мирных переговоров — это еще проблема, — размышлял он. — Неизвестно, удастся ли ее решить. А тут — реальное дело. Сидней с его размахом, с его талантом организатора мог бы…»