«Что я должен ему сказать? — лихорадочно размышлял пастор. — Что он знает и чего не знает? О, дева Мария! Вот так ситуация! Сообщники? Гоппер, Бриедис… Чекистам они и без меня известны. Других я не знаю. Листовки? Их пачками доставляют на Лубянку. А вдруг они знают о моей работе в охранке? О Берзине? Вот! О нем они наверняка не знают! Свеженький материал!»

— Моя деятельность в «Латышском национальном центре» ограничена скромной должностью письмоводителя, — начал пастор, стараясь руками унять дрожь в коленях. — Кроме полковника Гоппера и полковника Бриедиса, я никого не знаю. Честное слово! От меня все скрывают.

— Вы не внушаете им доверия?

— Нет, я бы этого не сказал. Видите ли, наш центр находится в стадии формирования. И поэтому…

— А что вы скажете о распространяемых центром листовках? Кажется, вы автор некоторых из них? j

— Да, то есть нет, конечно. Я их пишу… точнее редактирую… Материалы дают мне Гоппер или Бриедир.

— Понятно. Вы, если так можно выразиться, являетесь интерпретатором чужих идей?

— Вот, вот! — обрадовался пастор. — Вы правильно сказали.

— Допустим. По вашим словам выходит, что никакими другими делами центра вы не занимаетесь? Только пишете листовки?

— Точно так!

— Тогда зачем же вы оказались здесь, на этой маленькой станции? Решили подышать свежим воздухом? Или, может быть, завели романчик с какой-нибудь молочницей?

— Что вы, гражданин следователь! — покраснел пастор. — При моем сане…

— Ах да, я забыл! Вы же священник! Впрочем и святым отцам не чужды утехи любви. Не так ли?

— Только не мне!

— Ну хорошо, хорошо! Не будем тревожить вашу целомудренность. Итак, вы совершили экскурсию в Подмосковье, чтобы подышать свежим воздухом, отречься, так сказать, от дел земных?

— Вовсе нет! Я ехал сюда по специальному заданию.

— Ага! Это уже интересно. Рассказывайте!

Пастор добросовестно описал перипетии сегодняшнего дня. К его удивлению, Релинский слушал не очень внимательно. Но когда речь зашла о предполагаемой встрече Тилтиня с каким-то высокопоставленным лицом, пастор на всякий случай не назвал фамилию Савинкова. Константин Георгиевич насторожился.

— К кому вы ехали и с какой целью? — в голосе следователя опять послышались металлические нотки.

— Я уже говорил, что не знаю. Адвокат Грамматиков должен был проводить меня к кому-то для доклада.

— Для доклада? О чем? Говорите все!

— Я и не собираюсь что-либо скрывать. Надеюсь, чтобы правильно поймете всю важность моего сообщения и сочтете возможным…

— Да, да! — перебил его Релинский. — Гарантирую вам жизнь! Говорите!

Тилтинь рассказал, что, по сведениям, имеющимся у национального центра, бывший прапорщик 4-го Видземского полка Эдуард Берзин недоволен большевистской властью и готов сотрудничать с центром.

— Откуда поступили эти сведения? — спросил Релинский.

— Не знаю. Так мне сказал полковник Бриедис.

— Вы виделись с Берзиным?

— Да, пару дней назад.

— Какое же впечатление он на вас произвел?

— Очень порядочного и честного человека. Впрочем таким я его знал и по прежним временам.

— Он большевик?

— Нет, беспартийный.

— И он действительно готов перейти на сторону центра?

— Как вам сказать? Он недоволен гарнизонной службой, — пастор замялся, не зная, как ему характеризовать Берзина. — «Назвать его верным сторонником большевиков, чего доброго, у этих чекистов имеются противоположные сведения о Берзине. Тогда получится, что он, Тилтинь, лжет следователю, а это будет иметь весьма и весьма неприятные последствия… С другой стороны, выставить Берзина предателем, значит, оклеветать честного человека и не где-нибудь, а в Чека. Если они вздумают проверить мои показания… Господи! Как быть? Почему ты взвалил, о господи, на мои слабые плечи такой груз?»

Пастор недолго колебался. Вспомнив, очевидно, что в свое время нередко прибегал к клевете, чтобы заслужить благосклонность жандармского начальства, Тилтинь, решил, что всевышний простит ему этот грех, как прощал прежние.

— Берзин всей душой любит Латвию, — продолжал пастор после минутного раздумья, — и во имя этой святой любви готов изменить большевикам.

— Вы твердо в этом уверены? — спросил Релинский, бросив косой взгляд на пастора.

— Абсолютно! В разговоре со мной он сказал, — Тилтинь продолжал импровизировать, — что готов с оружием в руках отстаивать свободную Латвию.

— Понятно! — перебил его Релинский. — А вы не спрашивали Берзина, как к этой идее относятся его подчиненные? Может быть, он создал в дивизионе группу националистически настроенных стрелков?

— К сожалению, наша беседа была очень краткой и я не успел… Поверьте, — пастор приложил обе ладони к груди, — я рассказал вам все, что знаю.

— Хорошо, хорошо. Теперь последний вопрос: кому вы должны были передать эти сведения?

— Полковнику Бриедису, конечно. — Пастор сделал вид, что не подозревает, кого имеет в виду Релинский.

— Не прикидывайтесь простачком, пастор Тилтинь. Я требую ясного ответа на свой вопрос: с кем вы должны были встретиться в этом дачном поселке?

— Но я не знаю! Честное слово! Адвокат Грамматиков…

— Значит, не хотите отвечать? — зловеще произнес Релинский. — В таком случае я отвечу за вас.

— Право же, я не знаю…

— Вы должны были встретиться здесь с Борисом Викторовичем Савинковым. Отвечайте, да или нет? Да или нет?

Лишь бы не слышать этих звонких да или нет! Лишь бы не слышать! Пастор съежился, тело его будто переломило пополам. Невидящим взором он уткнулся в пол и ждал — сейчас Релинский возьмет тяжелое пресс-папье со стола и начнет его бить по голове. Бить, бить, бить! Он даже почувствовал глухие удары в затылке. «Господь всемогущий и всевидящий! — начал он шептать привычные слова молитвы. — Помоги рабу твоему в столь тяжелый час! Услышь меня, господи!»

— Что вы там шепчете, пастор? — услышал он будто издалека голос Релинского. — Говорите громче!

— Я молюсь, господин следователь, — глухо выдавил из себя Тилтинь. — Клянусь всевышним, я не знаю, с кем должен… должен был встретиться здесь.

— Клятвопреступление — тяжкий грех, пастор Тилтинь! По канонам лютеранской церкви оно карается жестоко. Вы помните об этом?

Пастор еще ниже склонил голову. Он старался не слышать этого скрипучего, с издевкой голоса.

— Сейчас я докажу, что вы прекрасно знали, к кому шли.

Следователь встал, не спеша подошел к двери и, открыв ее, позвал:

— Борис Викторович! Пожалуйста! Мы ждем вас! — возвратившись назад, Релинский рассмеялся, увидев, как пастор тупо смотрит то на дверь, то на него. — Не ожидали такого оборота дела, а? Сейчас вы получите возможность сообщить припасенные вами сведения Савинкову.

— Са… са… ввв… — пастор выпучил глаза.

Он совсем потерял способность о чем-нибудь думать, когда увидел в дверях сияющего улыбкой Савинкова. Пастор верил и не верил собственным глазам. «Неужели он арестован? Как и я! — мелькнуло в голове. — Но где охрана? И потом — эта обворожительная улыбка!»

Вконец растерявшийся пастор не сообразил даже подняться с кресла, когда Борис Викторович протянул ему руку.

— Рад с вами познакомиться, господин Тилтинь, — начал Савинков. — Простите нам эту небольшую комедию, разыгранную с вашим участием. Константин Георгиевич, — наставительно обратился он к мнимому следователю, — я должен побранить вас. Вы злоупотребили долготерпением нашего друга. Так нельзя! Друзьями надо дорожить, не так ли, ваше преподобие? — Борис Викторович положил руку на плечо пастора, заглянул ему в глаза.

Пастор молчал. Поняв, что оказался в. глупейшем положении, он не знал, как себя вести с этими людьми. «Кажется, я не наговорил ничего лишнего», — мелькнула спасительная мысль.

Между тем Савинков распахнул дверцы шкафа, достал бутылку, рюмки, вазочку с конфетами.

— Сейчас самое время поднять дух нашего дорогого падре. Не так ли, Константин Георгиевич?

— О, да! — Рейли взглянул смеющимися глазами на Тилтиня и проникновенным голосом сказал. — Пастор заслуживает самых высоких похвал. Он держал себя в «Чека» как истинный патриот.