Узнав от Ильича об убийстве Мирбаха, Дзержинский выехал к месту происшествия. Здесь ему сообщили, что Блюмкин и Андреев скрылись в отряде Попова. Феликс Эдмундович немедленно отправился в Трехсвятительский переулок.

Его хорошо знали в лицо, и автомобиль беспрепятственно миновал эсеровские кордоны. В штабе было многолюдно. Дзержинского поразило, что все куда-то торопились. Причем торопливость эта была вызвана отнюдь не штабными делами. Матросы — а их было большинство в этом муравейнике — сновали туда-сюда, и каждый нес что-нибудь в руках: один связку неизвестно откуда добытых баранок, другой — новенькое обмундирование, третий, жадно облапив, — несколько буханок белого хлеба. «Откуда только Попов набрал этот сброд», — брезгливо подумал Дзержинский и вошел в комнату командира. За столом, заваленным теми же баранками, в небрежной позе сидел Попов. Молодое безусое лицо его старили набрякшие мешки под глазами.

— Где Блюмкин? — в упор спросил Дзержинский.

— А я почем знаю? — с издевкой ответил Попов. — Сказывали ребята, на извозчике укатил. Ищи-свищи!

— Врешь! — Дзержинский с трудом сдерживал себя. — Дай слово революционера, что его здесь нет…

— Слово? Это можно, — обдав Дзержинского водочным перегаром, уступчиво сказал Попов. — Да что вы товарищ Дзержинский, придираетесь? Я к этому непричастен. Хоть у ребят просите. Верно я говорю? — обратился он к находившимся в комнате матросам. Те зашумели, размахивая руками. — Вот видите, ребята подтверждают. Нужен мне этот Блюмкин! Делов полон рот…

В это время в комнате появился Саблин — один из лидеров эсеровской партии. Увидев Дзержинского, он подскочил к нему:

— Попался! Хватай его, ребята!

— Не сметь! Я — председатель ВЧК! За самоуправство этот господин ответит перед революцией, — Дзержинский спокойно повернулся к солдатам. — Приказываю разыскать Блюмкина и арестовать!

— Здесь приказываем мы! — вскипел Саблин. — Вы арестованы, Дзержинский!

Увидев, что никто не двинулся с места, Саблин бросился вон из комнаты и через минуту вернулся с отрядом матросов, которым командовал Прошьян. Ни слова не говоря, они набросились на Феликса Эдмундовича.

— Вы арестованы и будете находиться под стражей до особого распоряжения нашего командования, — заявил Прошьян.

— Предатель! — с ненавистью произнес Дзержинский. — Ты действуешь по указанию английских и французских банкиров!

…Дивизион Берзина шел по набережной Москвы-реки к Солянке.

Стлался над рекой туман. Стайка чаек, невесть откуда залетевшая сюда в этот, предрассветный час, напомнила Эдуарду Петровичу «иные берега, иные волны». Но он быстро стряхнул с себя воспоминания.

Настала пора действовать!

Вместе с Заулом и еще двумя стрелками он взобрался на крышу высоченного дома. Отсюда довольно хорошо были видны прилегающие кварталы, а дали, безбрежные дали, тонули в тумане.

Эдуард Петрович всей грудью вдыхал свежий, с легким привкусом дыма — где-то еще продолжались пожары — воздух. И какое-то неизъяснимое чувство легкости, свободы и еще чего-то возвышенного охватило его в эти минуты. Будто в детстве, захотелось ему взвиться ввысь…

— Ишь, черти! Варвару-великомученицу оседлали, — сказал Заул не то с восхищением, не то с осуждением. — Пулемет на самой колокольне. Видите?

Берзин молча кивнул. Он уже давно, приметил пулеметное гнездо на церковной колокольне ц прикидывал, как лучше сбить оттуда мятежников.

— Прямой наводкой их! — предложил Заул.

— Церквуху жаль. Попробую-ка шугануть их отсюда…

Он не договорил. Короткая пулеметная очередь прошила железную крышу у их ног. Пришлось укрыться за трубами.

— Дайте винтовку, — потребовал Берзин у стрелка.

— Не взять их отсюда, — засомневался тот.

— Попробуем!

Старательно прицелившись, Берзин выстрелил. Пуля впилась в кирпичный барьер перед пулеметчиком. И сразу же — ответная очередь. Как только пулемет замолк, Берзин еще и еще раз выстрелил. Видно было, как тело пулеметчика сползло в сторону.

— Раз, два — и нет котенка! — воскликнул Заул, поднимаясь из-за трубы. — Ловко вы его, товарищ командир.

— Трем стрелкам пробраться на колокольню и забрать пулемет. Установить его вон там, — он показал рукой на яузский мост. — На случай обхода.

Еще раз прикинув, где лучше расставить орудия, Берзин спустился вниз.

Одно орудие установили на углу Варваровки и Солянки, другое — на самой Солянке. Позже это орудие перекатили в малый Ивановский переулок.

Заул, успевший снять пулемет с колокольни и установить его на перекрестке Солянки и Подколокольного переулка, приволок кошелку с бутылками, баранками, салом и какими-то старушечьими чепцами — кружевными, на шелковой подкладке.

— Откуда это? — брезгливо поморщился Берзин.

— Рядом с пулеметчиком нашел. Запасливый мужик. Может, угостимся, а?

— Продуктами поделись с товарищами, а это, — Эдуард Петрович пнул ногой тряпки, — выбрось!

— Разрешите, товарищ командир, и тряпки припрятать, — попросил Заул. — Ребята затевают спектакль ставить, так и эти чепчики могут пригодиться.

Берзин безразлично махнул рукой — делай как знаешь.

Внезапно над их головой распахнулось окно и из него высунулась длинная щетинистая физиономия.

— Мародеры! Красные жандармы! — раздался скрипучий голос.

Заул сделал вид, будто снимает с плеча карабин. Физиономия тут же крылась. Окно захлопнулось.

— Ну и герой! — Заул презрительно сплюнул. — Кукарекнул и с насеста.

Берзин подошел к орудию в тот момент, когда артиллеристы следили за тем, как со стороны Трехсвятительского переулка приближался длинный, нескладный матрос, обвешанный ручными гранатами и опоясанный пулеметными лентами.

— Парламентер! — воскликнул наводчик и удивленно добавил — А флаг-то, флаг-то какой!

Парламентерский флаг действительно имел необычный вид. К длинной палке была привязана белая тряпица, отороченная тонкими кружевами.

— Не иначе как бабья сорочка в ход пошла, — высказал предположение один из стрелков.

— Факт, — авторитетно подтвердил Зунт. — Моя жинка таких барских сорочек перестирала без счету.

Шагов за десять парламентер остановился и стал размахивать «флагом».

— Слушайте меня, латыши! От имени командующего московским гарнизоном Попова предлагаю сложить оружие и сдаться…

В ответ раздался дружный свист и улюлюканье. Эдуард Петрович видел, что парламентер продолжает говорить, но слова его тонули в поднявшемся шуме. Выждав минуту-другую и дав стрелкам возможность излить негодование, он поднял руку:

— Тише, товарищи! Разве так встречают посла главнокомандующего? Человек добра вам желает, а вы кричите…

— И то верно, — в тон командиру подхватил Заул. — Может, нам того… Стать под его белокружевное знамя?

Дружный хохот снова пронесся среди батарейцев. Каких только соленых солдатских словечек не бросали в лицо парламентеру! А он стоял посреди мостовой и вытирал лиловым платком багровое лицо. (Этими запомнившимися почему-то красками — лиловой и багровой — Эдуард Петрович впоследствии набросает яркий акварельный эскиз фигуры парламентера.)

— Большевистская власть обречена! — с пафосом воскликнул матрос, когда крики поутихли. — Одни вы продолжаете их защищать. Братья! Латыши! Переходите на нашу сторону!

— Вот что, гражданин матрос, — Берзин вышел вперед. — Прекратите эту комедию. Передайте тем, кто вас послал, что красные латышские стрелки верны революции. Сдавайтесь или получите по шее!

Матрос хотел еще что-то сказать, но Берзин скомандовал:

— Кру-гом! Марш!

Неуклюже повернувшись, «парламентер» побрел прочь. И долго, пока его фигура маячила в переулке, вслед неслись забористые шутки артиллеристов.

Тем же утром 7 августа заговорила батарея полевых орудий мятежников, установленная в Трехсвятительском переулке. Стреляли по Кремлю. Снаряды ложились на Малый дворец. Впрочем, огонь не принес особого вреда.

Революционное командование решило нанести мятежникам ответный артиллерийский удар. Проще всего было уничтожить штаб эсеров огнем тяжелой артиллерии. Но от этого могли пострадать соседние дома и кварталы. Атаковать контрреволюционеров силами пехотных подразделений было также невозможно. Большинство красных полков находилось в Ходынских лагерях.