Последние два вскоре явились, но Ганрио нигде нельзя было отыскать. Их держали в комитете в течение четырёх часов, угощая, они курили, ели, пили и болтали. На предлагаемые им бесконечные вопросы они отвечали в таком духе, что комитет мало-помалу успокоился.

Между тем парижское население, не спавшее всю ночь, начало с пяти часов заполнять галереи конвента, хотя заседание должно было начаться только в полдень. Каждую минуту начали приходить люди из зала конвента с заявлениями, что волнение публики всё возрастает.

В половине одиннадцатого комитет открыл своё заседание, а Пэан и Флерио-Леско удалились. Сен-Жюст не появлялся, но вскоре раздался стук костылей по коридору, и в дверях показался Кутон.

— Где Сен-Жюст? — спросил он.

— Сейчас придёт.

Ровно час удерживал Кутон комитет уверениями, что немедленно придёт Сен-Жюст, и старался занять его разговором о патриотизме Робеспьера. Наконец, Карно не выдержал и смело заявил, что всё это проделки Кутона, Сен-Жюста и Робеспьера с целью обмануть комитет.

— Вы напрасно так дурно говорите о патриотизме Робеспьера, — протестовал Кутон, — вы низко клевещете на друга своего детства.

— Если я поступаю низко, то вы изменник! — воскликнул Карно вне себя от злобы.

Предчувствуя бурю, Кутон с трудом поднялся и удалился на своих костылях. Роковые известия достигли комитета. Его действительно обманули. Сен-Жюст сейчас взойдёт на трибуну, чтобы прочесть обвинительный акт против комитета. Робеспьер составил список восемнадцати лиц, казни которых он немедленно требовал.

Среди общего смятения кто-то вошёл в зал и спросил Битьо-Варрена. Ему отвечали, что Бильо вышел, но сейчас вернётся.

— А, вот и Фуше! — раздалось со всех сторон.

В дверях показался депутат Фуше, и на посыпавшиеся на него вопросы он отвечал:

— Да, ваши опасения справедливы. Робеспьер снял маску и предъявил обвинения против некоторых своих товарищей. Конечно, он и меня не забыл.

— Имена, имена! — снова раздалось со всех сторон.

Фуше не знал, кого именно будет обвинять Робеспьер, но каждый боялся за себя, и все смотрели с беспокойством на часы. Оставалось только двенадцать минут до открытия заседания конвента. Через минуту явился ещё депутат и заявил, что Робеспьер вошёл в зал со своим братом Огюстеном, Кутоном, Леба и всеми своими сторонниками при оглушительных рукоплесканиях публики, переполнившей галерею.

— Это его обычные клакёры, — заметил кто-то.

— С пяти часов робеспьеристы обоего пола едят, пьют и безобразничают на галереях.

— Они уже с утра пьяны!

— Ну, пойдём отдавать свои головы пьяным! — воскликнул Фуше.

В эту минуту появился Бильо-Варрен.

— Наконец-то, он пришёл! — воскликнул кто-то, и Бильо забросали вопросами. — Это, правда, начинается борьба?

Бильо был очень встревожен, обтирал платком лицо и спросил стакан вина.

— Да, — отвечал он, — борьба началась, и смертельная. Я ведь вас предупреждал. Робеспьер прямо мне об этом сказал вчера, а мы не можем доказать существования заговора.

— Какого заговора? — спросил Фуше.

— Ах да, вам это неизвестно...

Бильо знаком распорядился, чтобы закрыли двери, так как в коридоре сновали шпионы Робеспьера, и начал рассказывать историю об англичанине. Фуше и другие члены комитета, Вадье, Амар и Вулан, которые ничего не знали об этом, слушали с любопытством, но остальные из их товарищей, которым уже набил оскомину этот рассказ, нетерпеливо ходили взад и вперёд по комнате.

В виде улики против Робеспьера Бильо-Варрен предъявил привезённый Куланжоном из тюрьмы Ла-Бурб приказ Неподкупного об освобождении двух женщин.

— Конечно, этого достаточно, чтобы погубить его, — сказал Фуше. — Ну, а что же говорит юноша?

— Я только что вторично его допросил: он повторил своё первое показание, и, по-видимому, это показание так же чистосердечно, как его ненависть к Робеспьеру. Он искренно сожалеет, что не убил его во время праздника на площади Революции.

— Если бы он это сделал, то мы все были бы спасены! — раздалось со всех сторон.

— Да, но он этого не сделал, — заметил Фуше, — а существование заговора мы не можем ничем доказать.

— Неправда, измена Робеспьера очевидна!

Завязался оживлённый спор. Измена Неподкупного была очевидна, но конвент ей не поверит. Он потребует доказательств. А ему нельзя было представить ни англичанина, ни женщин. Единственным свидетелем был Куланжон, получавший жалованье от комитета. Обвинять Робеспьера при таких обстоятельствах было одним безумием. Он произнесёт пламенную речь и втопчет в грязь своих врагов.

— Это правда! — произнёс один из членов комитета. — Ему стоит только открыть рот, чтобы все задрожали от страха и согласились с ним.

— Так мы зажмём ему рот, — произнёс Фуше, — это единственное средство покончить с ним.

Взоры всех обратились на него вопросительно. Фуше объяснил свою мысль. Они должны были все поднять такой крик, такой шум и гам, чтобы Робеспьер не мог произнести ни слова. Публика на галереях начнёт громко протестовать и увеличит общее смятение. Робеспьер покричит, покричит и умолкнет от истощения, побеждённый сумятицей.

— Верно, верно! — воскликнули все присутствовавшие в один голос.

Бильо одобрил эту мысль и распорядился уведомить всех их друзей о новой тактике, заключавшейся в том, что не надо дозволять Робеспьеру произнести ни одного слова.

— Скорее, скорее! Сен-Жюст входит на трибуну, — воскликнул кто-то, отворяя дверь.

— Хорошо, хорошо! — отвечал Бильо. — Начнём с Сен-Жюста.

И все бросились к дверям.

Между тем Фуше предупредил знаком Бадье, Омара и Булана, чтобы они остались, а когда все удалились, то Фуше сказал вполголоса:

— Хотя я и предложил этот план, но его недостаточно, чтобы одолеть Робеспьера. Даже арестованный, приговорённый к смерти на эшафоте, он всё-таки будет нам опасен. Народ так обожает его, что во всякое время освободит его, а тогда он нас всех погубит. Примем лучше более действенные меры. Где сумасшедший юноша, о котором говорил Бильо?

— Вот там, — отвечал Омар, указывая на левую дверь. — Позовите его, я поговорю с ним от имени комитета.

Хотя товарищи не поняли его намерения, но Вулан отворил дверь и позвал арестованного.

Оливье вошёл в комнату в сопровождении жандарма, который, увидев Фуше и других членов комитета, почтительно остановился на пороге. Юноша взглянул на них равнодушно, думая, что его будут снова спрашивать об англичанине.

— Молодой человек, — сказал Фуше, надев шляпу и как бы собираясь уйти, — вы первый заклеймили тирана, с которым мы теперь вступили в борьбу. Этого достаточно, чтобы комитет оказал вам снисхождение: вы можете идти. Гражданин свободен, — прибавил Фуше, обращаясь к жандарму.

Последний удалился, и Оливье хотел сделать то же, но Вадье остановил его.

— Только берегитесь, молодой человек, чтобы снова не попасться в когти нашему врагу, если он восторжествует, — сказал Вадье, поняв план Фуше.

Оливье остановился и произнёс:

— Граждане, я боюсь не за себя: моя мать и невеста находятся в тюрьме, и Робеспьер отомстит им за меня.

— По всей вероятности, — заметил Фуше.

— Так комитету следует их освободить.

— Так комитет и хотел сделать, — отвечал Фуше, пожимая плечами, — но это невозможно.

— Почему?

— Потому что Леба увёз их из тюрьмы Ла-Бурб по приказу Робеспьера, — отвечал Фуше. — Бумага подписана Робеспьером.

— Где же они? — воскликнул юноша вне себя от ужаса.

— В консьержери. А через двадцать четыре часа им объявят приговор.

— Изверг, изверг! — произнёс Оливье и прибавил: — Но комитет всемогущ. Освободите их, умоляю вас.

— Какой вы простак! — отвечал Фуше. — Вы думаете, что мы всемогущи, а нам надо самим спасать свои головы. По всей вероятности мы завтра встретимся с вашей матерью и невестой на эшафоте.

— Боже мой, Боже мой! — воскликнул Оливье вне себя от отчаяния. — Неужели никто не убьёт этого дикого зверя?