На лестнице Робеспьер встретил Урбена и сказал ему: — Позовите скорее экипаж.

Урбен побежал на улицу и остановил проезжавший мимо фиакр.

— Что, — спросил возница цинично, — площадь Свергнутого Трона? Забава ещё не началась.

Робеспьер поспешно вскочил в экипаж и крикнул:

— В Комитет общественной безопасности, и поскорей!

Откинувшись на спинку экипажа, Неподкупный углубился в свои мысли. Он немедленно узнает от Куланжона, где Оливье, и если тот станет запираться, то он силой вырвет у него правду.

Но, прибыв в Тюильри, он тщетно искал повсюду Куланжона. Полицейский агент неизвестно куда исчез. Его отсутствие снова возбудило в уме Робеспьера подозрение, что Оливье находился в консьержери.

«Я сам пойду туда и всё выясню», — подумал он и отправился домой.

Было уже семь часов. Вся семья Дюплэ тревожно ждала Робеспьера и Леба, тем более что они знали о закрытии заседания в конвенте. Дюплэ недавно вернулся из революционного трибунала и смотрел на обстоятельства с оптимистической точки зрения. Хотя заседание конвента кончилось не в пользу Робеспьера, но он, конечно, сегодня же вечером в Якобинском клубе восторжествует над своими врагами. Женщины решили присутствовать при этом торжестве своего друга, хотя Дюплэ и возражал против этого.

— Но если вы убеждены в его победе, — воскликнул Морис, — то чем же мы рискуем?

В это время появился Робеспьер с вытянутым, испитым лицом, но он улыбался и на вопрос о Леба отвечал:

— Он сейчас вернётся. Я видел его час тому назад.

— Где?

— В ратуше.

Они поняли, что Робеспьер и Леба приняли меры, чтобы в случае крайности возбудить восстание Коммуны, поэтому вся семья в один голос предложила пойти с ним после ужина в Якобинский клуб, и он был так убеждён в своём торжестве, что с удовольствием согласился на присутствие на этом торжестве его друзей.

Неожиданно наружная дверь отворилась, и вошёл Леба, который едва переводил дыхание от усталости. Он не довольствовался тем, что на улице осмотрел телеги с жертвами гильотины, но направился к эшафоту и окончательно убедился, что там не было Оливье.

— Вы можете быть спокойны, — отвечал он на вопросительный взгляд Робеспьера, — на сегодня он вне опасности.

— Я знаю. Но вы не узнали, где он?

— Нет.

— Он, конечно, в консьержери, и я сам пойду туда после заседания Якобинского клуба.

Вскоре ужин окончился. Робеспьер хотел быть в клубе в восемь часов, чтобы предупредить комитет, который мог решиться на всё.

— Я убеждён, что мои злейшие враги будут там! — сказал он Дюплэ, который утверждал противное.

Вся семья поспешно собралась и направилась по улице Сент-Оноре. Неподкупный шёл в нескольких шагах впереди всех.

— Он сегодня какой-то странный, — сказала Корнелия находившемуся подле неё Леба, — он даже не предложил мне свою руку, как всегда.

— Это ничего! Он очень занят своими мыслями, — отвечал Леба с улыбкой.

— Нет, — возразила Корнелия, — что-то неладно, я никогда не видела его таким.

Действительно, она не раз ходила с ним в Якобинский клуб в критические минуты, и он всегда искал поддержки в её сочувствии. Но теперь он шёл в нескольких шагах расстояния от неё и не обращал на неё никакого внимания. Его мысли были всецело заняты Клариссой, и он представлял, с какой радостью она встретит Оливье, которого он отвезёт к ней из консьержери, как только одержит победу над врагами в Якобинском клубе. В этой победе он нимало не сомневался и только сожалел, что Кларисса не могла видеть её. Она тогда бы убедилась воочию, как его любят и уважают истинные пламенные республиканцы, настоящие друзья справедливости и человечества.

Достигнув дверей Якобинского клуба, он вошёл, даже не обернувшись, чтобы посмотреть, следует ли за ним семья Дюплэ. Это здание, некогда принадлежавшее монахам ордена св. Якова, было недавно обращено в революционный клуб. В нём царила могущественная политическая партия, которая имела громадное влияние на государственные дела и на конвент благодаря своей фанатической энергии. Заседания клуба происходили в прежней церкви, теперь обращённой в амфитеатр с возвышенным местом для председателей и трибуной для ораторов. Робеспьер безгранично главенствовал в этом клубе. Его воля была законом для всех, и как только он появился в дверях, то раздались оглушительные рукоплескания среди восторженно настроенной толпы, которую возмутила неудача её кумира в Тюильри. Глубоко тронутый этим пламенным приёмом, Робеспьер отвечал радушными приветствиями и произнёс речь, подготовленную для заседания конвента на следующий день. Она возбудила в слушателях неописуемый энтузиазм, тем более что он назвал эту речь своим последним заветом.

я умру с тобою, Робеспьер, — воскликнул один из депутатов.

— Твои враги — враги всего народа, — прибавил другой. — Скажи только слово, и мы сотрём их с лица земли.

Робеспьер сиял от удовольствия и озирался по сторонам, надеясь, что кто-нибудь возразит ему и тем даст возможность тут же, не дожидаясь завтрашнего дня, отразить все аргументы врагов.

Действительно, в толпе находились его враги: Бильо-Варрен и Коло д’Эрбуа. Они хотели говорить, но их ошикали. Но когда они настаивали на своём, то раздались крики:

— Смерть изменникам! Смерть!

Мало того, в воздухе сверкнули кинжалы, и дело кончилось бы кровопролитием, если бы они не исчезли в толпе.

Имя Робеспьера было на всех устах, и долго все присутствующие, стоя, оглашали воздух рукоплесканиями и криками одобрения, которые доносились до Тюильри.

Семья Дюплэ была вне себя от счастья и терпеливо дожидалась на улице Робеспьера, но он куда-то скрылся, и его нельзя было отыскать.

Выйдя незаметно из зала, где уже восторженные почитатели собирались поднять его на руки и пронести с торжеством по всему Парижу среди оглушительных криков восторга, и подмяв воротник сюртука, чтобы не обратить на себя внимания, он быстро достиг Тюильри, а затем направился в консьержери. Мысли его теперь были самые радужные. Его необыкновенный успех в Якобинском клубе должен был поразить, как громом, Комитет общественной безопасности, и он уже представлял себе, как на следующий день конвент рабски отдаст ему на съедение враждебных членов комитета. С торжествующей улыбкой он прошёл через Новый мост, не бросив взгляда на прелестную картину, открывавшуюся по обеим сторонам в прекрасную июльскую ночь и при мерцании бесчисленных звёзд, отражавшихся в реке.

Он шёл быстро, и теперь мысли его сосредоточились на Оливье, которого он сейчас освободит и место которого займут завтра те самые лица, которые хотели возвести его на эшафот.

Наконец, он остановился у подножия Серебряной башни, заострённый шпиль которой казался гигантским указательным пальцем, поднятым к небу. В этой башне жил Фукье-Тенвиль, государственный обвинитель революционного трибунала. Робеспьер взглянул на окна, в них не видно было ни малейшего света.

«Так Фукье может спать, бессердечное чудовище! — подумал он. — Но и я вскоре буду спать спокойно все ночи напролёт. Ещё три дня, и все ужасы гильотины прекратятся! Больше не будет огульной резни! Я обещал это матери моего сына и сдержу слово!»

Подойдя к главной двери консьержери, он постучал три раза, а когда в двери открылось маленькое окошечко с железными перекладинками, то он сказал:

— Это я, гражданин Робеспьер.

Дверь отворилась на тяжёлых петлях, и послышался голос:

— Братский привет, гражданин!

Это был Колас, дежурный тюремщик.

— Мне надо видеть гражданина Фукье-Тенвиля.

— Он ещё не вернулся домой, гражданин.

Робеспьер нетерпеливо махнул рукой.

— Не могу ли я быть вам чем-нибудь полезен? — спросил Колас.

— Я желаю знать, находится ли в числе ваших арестантов Жермен, недавно переведённый из тюрьмы ЛаФорс.

— Мы это легко узнаем в тюремной книге, гражданин, если только книга здесь. Не угодно ли вам войти? Я сейчас спрошу у ночного сторожа. Подождите минутку, мне надо взять ключи.