— К чему говорить о прошедшем? — произнёс грубо Оливье. — Решайте скорее мою судьбу, она в ваших руках. Вся моя семья сделалась жертвой революции: мой дедушка умер от горя, дядя убит в Вандее, мой отец скончался от тяжёлой раны, полученной на поле брани.

— Но ваша мать жива, вы не имеете права жертвовать её жизнью. Ведь если вы кричали на площади: «Долой гильотину!», то лишь потому, что боялись казни вашей арестованной матери. Не правда ли? Ведь я прав: она арестована?

— Нет, — отвечал юноша, и поединок на словах между отцом и сыном продолжался с прежней силой.

Один хотел во что бы то ни стало разузнать, где находилась Кларисса, а другой мужественно скрывал тайну, вполне уверенный, что кровожадный тигр только жаждал новой жертвы.

— Неужели вы не понимаете? — продолжал Робеспьер уговаривать юношу, несмотря на то, что каждое его слово оскорбляло гордость Неподкупного. — Неужели вы не понимаете, что я хочу спасти вашу мать и найти ей безопасное убежище из дружбы к ней, из памяти о прошедшем?

— Напрасно вы теряете время! — отвечал Оливье с горькой иронией. — Вы слишком горды, чтобы помириться со своим прошедшим, и хотите уничтожить свидетельницу этого прошедшего. Робеспьер сделает что-нибудь из дружбы! Полноте! Да не вы ли отправили на эшафот всех ваших друзей?

Леба не мог удержаться от крика негодования, но Робеспьер сказал в порыве волнения, которое уже не мог скрыть.

— Успокойтесь, Леба! Этот юноша невменяем! Ему свернули мозги шуаны. Но подумайте, молодой человек, ведь если бы я был таким тираном, каким вы меня воображаете, давно бы велел вас казнить, а я, напротив, говорю с вами мягко и стараюсь вас уговорить.

— Нет, — отвечал Оливье, — вы хотите найти мою мать, чтобы выместить на ней оскорбление, нанесённое вам мною! Робеспьер не такой человек, чтобы простить тому, кто заклеймил его публично презрением и позором.

— Негодяй! — воскликнул Леба.

Робеспьер махнул рукой и спросил у Оливье:

— Так вы очень меня ненавидите?

— Всеми силами своего существа.

— Но ведь я вам не сделал никакого вреда!

— Вы не сделали мне вреда?! — воскликнул Оливье, теряя всякое самообладание, и едва не высказал своей тайны. — А разве не вы приказали?..

Он спохватился и не окончил своей фразы. Но Робеспьер сделал это за него.

— Арестовать вашу мать?

— Нет! — произнёс Оливье, и поединок между ними продолжился с прежним азартом.

Робеспьер был теперь вполне уверен, что Кларисса находится в тюрьме, но в какой? Это он решил узнать во что бы то ни стало. Подойдя к тому креслу, около которого стоял юноша, он стал умолять его оказать ему помощь для спасения дорогих юноше существ.

— Вы хотите, чтобы я помог вам их казнить! — воскликнул Оливье.

Робеспьер отскочил от него, как ужаленный.

— Вы с ума сошли! — произнёс он. — Разве вы не понимаете, что каждая минута дорога, что, пока вы теряете время на пустые подозрения, эти несчастные женщины могут взойти на эшафот!

— Если ты, негодяй, не взойдёшь раньше их! — перебил его Оливье, скрежеща зубами.

— Безумец! — продолжал Робеспьер. — Быть может, в эту минуту их везут в революционный трибунал, а завтра они сложат головы под гильотиной, и всё потому, что вы не хотите сказать ни одного слова, которое их спасло бы. Вы — безжалостный, бесчеловечный сын, вы убиваете свою мать!

— Однако вы очень жаждете её крови! — сказал Оливье, поражаемый всё более и более упорством Робеспьера.

Это последнее оскорбление вывело из себя Робеспьера.

— Дурак! Сумасшедший!

— Вы правы, он сумасшедший, и пора с ним покончить, — сказал Леба, подходя к двери.

— Нет! нет! Погодите, — произнёс Робеспьер.

— Герои! — крикнул Леба, будто бы не слыша слов Робеспьера.

Робеспьер схватил его за плечи и прижал к стене.

— Не кричите! Не надо! — промолвил он, едва переводя дыхание, и потом прибавил: — Успокойтесь, это мой сын!

— А! — мог только произнести Леба, вне себя от изумления.

Через минуту он прибавил также шёпотом:

— Отчего вы ему этого не скажете?

— Нет, я не могу теперь сказать, что я его отец, — произнёс печально Робеспьер и тяжело опустился в кресло.

— Вы правы, — промолвил Леба, глубоко тронутый этой сценой, и крепко пожал руку Робеспьера.

— Так мы сами найдём арестованных женщин! — прибавил он, обращаясь к Оливье. — Они должны быть в Париже.

Оливье вздрогнул, и это не ускользнуло от внимания Леба, который произнёс:

— Они не могут быть далеко от него.

— Вы правы! — сказал Робеспьер. — Возьмите скорее экипаж, поезжайте по всем тюрьмам и допросите каждую женщину, арестованную с молодой девушкой.

— Но ведь их может быть много, — возразил Леба, — я не успею до утра всех допросить. К тому же, если этот юноша сказал правду, то эта женщина может быть записана под фамилией её мужа.

— Её мужа звали Молюссон, — перебил его Робеспьер, неожиданно вспоминая, что он когда-то читал в газетах это имя. — Да, да, среди лиц, надевших траур по Людовику XVI, были упомянуты Понтиви, его зять Молюссон и дочь Кларисса.

— Кларисса? — воскликнул Леба. — Его мать зовут Клариссой? Да ведь письмо женщины, в котором она просила пощады своему девятнадцатилетнему сыну и которое только что вы не хотели прочесть...

— Было подписано Клариссой! — добавил Робеспьер.

— Да.

— Так это его мать! — произнёс Робеспьер и, указывая на юношу, побледневшего, как смерть, прибавил: — Посмотрите, это её живой портрет.

— В таком случае она находится в тюрьме Ла-Бурб.

Робеспьер не мог скрыть своей радости, но в эту минуту он обернулся и увидел, что Оливье падает в обморок. Он подбежал к нему, поддержал его, нежно говоря ему, что его мать будет немедленно выпущена на свободу.

— Он ничего не слышит, — произнёс Леба и помог Робеспьеру усадить юношу в кресло, — но будьте осторожны, кто-нибудь может войти.

Между тем Робеспьер схватил со стола флакон с духами, оставленный одной из женщин, и стал натирать духами виски юноше.

— Пусть все идут, — произнёс он с нетерпением, — я, кажется, имею право простить моего сына!

— Нет, вы не имеете права простить шуана, который оскорбил председателя конвента, — отвечал Леба, — ваши враги вспомнят Брута, принёсшего в жертву своего сына ради отечества, и потребуют от вас такого же патриотического подвига.

— Вы правы, — отвечал Робеспьер, развязывая галстук Оливье, — так или иначе, но мои враги постараются убить моего сына. Единственным средством его спасти будет заточение в тюрьму. Дня через три можно его тайно освободить.

Молодой человек тяжело вздохнул, не открывая глаз, и Робеспьер, наклонившись к нему, незаметно прикоснулся губами к его бледному лбу.

— Он приходит в себя, — промолвил Неподкупный.

— Надо позвать полицию, — заметил Леба, — а то, вероятно, все удивляются, что допрос так затянулся.

Через минуту в комнату вошёл Герои со своими двумя помощниками и, взглянув на Оливье, спросил.

— Что это, юноша упал в обморок?

— Нет, негодяй разыграл гнусную комедию, — сказал Робеспьер, принимая грубый, суровый вид.

Между тем в дверях показалась вся семья Дюплэ и забросала Максимилиана вопросами.

— Что же, он сознался?

— Нет, но он выдал себя, и я знаю всё, что мне нужно.

— И прекрасно! — раздалось со всех сторон. — Вы, значит, найдёте его сообщников.

Однако, увидев бледный, болезненный вид юноши, госпожа Леба и Виктория хотели подойти к нему, но Робеспьер остановил их и презрительно произнёс:

— Оставьте этого безумца: он не достоин, чтобы им интересовались.

— Чудовище! — застонал Оливье.

Робеспьер схватил за руку Леба и судорожно её сжал. Потом он приказал суровым тоном Герону отвезти Оливье в тюрьму Ла-Форс. Полицейские так грубо схватили юношу, что он вскрикнул.

— Живодёры! — воскликнул Робеспьер и инстинктивно бросился к своему сыну.

— Будьте осторожны! — шепнул Леба. — Не беспокойтесь, я провожу его.