— Не люблю спойлеры. Придет время, и ты узнаешь. Но могу дать дружеский совет.

— Мы никогда не были друзьями, Потемкин.

— Никогда не поздно начать, Сумишевская, — в тон ей. — Короче, я даю тебе время и возможность самой рассказать Еве, кто ее настоящий отец. Без прикрас. Или, когда у меня на руках будут все бумаги, я скажу ей сам.

Долго глядя на меня, сканируя, будто проверяя, вдруг я шучу или блефую, но не найдя — с чего бы?! — Рита разворачивается и молча шагает к входу в подъезд.

— Я серьезно, Рита. Это ультиматум.

Это, что, происходит на самом деле?..

Это все реальность, а не мой ночной кошмар, один из тех, что мучают меня с того самого дня, когда мы встретились с Кириллом на той злосчастной яхте?

Не могу поверить!

Какое счастье было просыпаться после таких ночей и знать, что это всего лишь плохой сон, убеждать себя, что он никогда не сбудется. И свято верить в это. Потому что иначе эту хроническую паранойю не пережить.

"Нет! Нет, этого просто не может быть!" в ужасе и ощущения тотальной безысходности вскидываю руки и хватаюсь ими за голову.

Приглушенно застонав, падаю на постель поверх серебряного покрывала.

Без подстраховки. Плашмя.

Ультиматум!

Он. Выдвинул. Мне.

"Расскажи Еве, кто ее настоящий отец, или я скажу сам", звучит на повторе в голове категоричный голос Потемкина.

Безжалостный голос.

Я вскакиваю.

Да с чего он взял, что может мне что-то предъявлять? И, тем более, требовать? После того как он сам выбрал не быть с нами.

"Разве он выбирал?" включается в диалог мой критично настроенный внутренний голос. "Лично я помню, что по его праву выбора ты цинично прошлась упаковкой с прокладками".

"Только потому, что он цинично назвал нас с Евой проектом!" возмущенно возражаю сама себе. "Что я, должна была это проглотить? И, преданно улыбаясь, сообщить, что он скоро станет отцом? Осчастливить его, когда сама чувствовала себя обманутой и преданной?"

"Обманутым в тот день был только он".

"То есть, по-твоему, мне стоило делать вид, что ничего не случилось? Что я ничего не слышала?!"

"Ты и сделала вид, что ничего не случилось. А следовало честно сказать ему, что подслушала их с матерью, и потребовать объяснений. Но ты предпочла сбежать от проблемы вместо того, чтобы решать ее…"

— …Опять!

— Как удобно свалить все на меня, — фыркаю, так увлекшись спором с самой собой, что начинаю проговаривать реплики вслух.

По ролям.

Слышал бы кто-нибудь меня со стороны, точняк, вызвали бы скорую. Хорошо, что Ева сладко спит, а Дима в отъезде.

Но я все равно решаю сломать эту порочную практику и иду в ванную.

Однако мой личный критик и адвокат Потемкина в одном "лице", не унимается и там, поэтому, и стоя под горячим душем, я продолжаю эту эмоциональную, но бессмысленную пикировку.

И в итоге я проигрываю это битву.

Внутреннему голосу аргумент за аргументом удается внушить мне чувство вины перед Кириллом. Необъяснимо, но ко мне вдруг приходит осознание, как я была неправа, скрыв от него, что у него будет ребенок.

Пусть в тот день, в ту минуту это казалось правильным — единственно возможным — решением, но, если отбросить эмоции, становится ясно, что я была неправа. Очень неправа. Категорически.

Я не имела права брать на себя такую ответственность и решать за него, быть или не быть ему отцом.

И лишать моего собственного, тогда еще нерожденного ребенка, родного отца.

Решать и за нее тоже!

Тогда мне казалось, что это он решил, он сам все испортил. Но нет. Эгоисткой была я.

Наверное, впервые за все время я вижу ситуацию его глазами. И едва не складываюсь пополам от горечи, что ядом растекается в животе.

Как я могла?!

Я не должна была так поступать.

Разбитая и подавленная, выползаю из ванной и вновь падаю на кровать. Навзничь.

Тупо пялюсь в потолок.

"Поздравляю, Сумишевская. Стадии отрицания, гнева и депрессии позади. Что дальше — торг или принятие?"

Я и сама хотела бы знать, что дальше…

***

Утро мое начинается со звонка. Очень громкого и несвоевременного.

С трудом разлепив глаза, подношу телефон к уху.

— Доброе утро, Маргарита Александровна, — раздается в динамике женский голос с истеричными нотками. — Почему вы сказали в больнице, что Ева получила травму у нас?

— Где у вас? — не сразу понимаю я, так как голова еще окончательно не проснулась.

— В детском саду, — нетерпеливо. — Она ведь не жаловалась на боль в руке.

Только теперь я узнаю голос — наш подменный воспитатель Екатерина Дмитриевна. Или Митривна, как зовут ее дети.

— И вы, когда ее забирали…

Включаясь, перебиваю её, хоть грубить и не хочу, но не могу промолчать, когда слышу вопиющее искажение фактов:

— Как не жаловалась? Ева рассказывает, что упала на прогулке, заплакала и подошла к вам, сказала, что ручка болит. Но вы ничего не обнаружили, и она дальше побежала играть.

— В том-то и дело, что ничего не обнаружила. А я хорошо смотрела. И если бы там был перелом или ушиб, или царапина, я бы обязательно увидела. И Ева говорит, что после садика вы еще гуляли во дворе. Может, она упала там? — с надеждой.

— Нет, больше она не падала. Но я, честно говоря, не понимаю…

И воспитка долго и эмоционально втолковывает мне, какими неприятностями этот Евин перелом обернется для нее лично, для заведующей и всего сада, начиная от служебной проверки и расследования до наложения серьезных финансовых взысканий.

В общем, для них было бы лучше, если бы Ева упала в каком угодно другом месте, но мы уже заявили обратное.

Я горячо заверяю Митривну, что готова подписать любую бумагу и написать заявление, что не имею претензий ни к воспитателю, ни к садику, если это поможет. На этом мы прощаемся.

И вовремя — ко мне в комнату вбегает проснувшаяся пострадавшая.

На скорости подлетает к кровати и, упав рядом, обнимает правой рукой.

— Мама! А уже утро?

— Утро, — улыбаюсь я. — Как твоя ручка — не болит?

— Неть, — приподняв голову, энергично мотает ей. — Доктор хорошо ее завязал. А Дима еще не вернулся?

— Нет, солнышко. Он завтра приедет.

— Давай пока не будем ему говорить, что у меня пе-ле-ром? Он будет переживать. А бабушке ты звонила?

— Еще нет. Давай позвоним вместе? Когда она увидит, что ты в порядке, будет меньше волноваться.

Мы звоним маме, и хоть мой план частично работает, мама все равно не успокаивается, пока не видит Еву "живьем". Быстро сворачивает разговор и приезжает к нам еще до того, как мы успеваем умыться. С игрушками и сладостями. Всё для любимой внучки.

Пока мама хлопочет у плиты, а Ева крутится рядом, пытаясь помогать одной рукой, я смотрю на нее и думаю об ультиматуме Кирилла.

Как? Ну как я могу рассказать ей?

Как могу рассказать маме? А папе?.. А Димке?!

О, Боже!

Для них для всех эта новость станет такой же разрушительной, как падение метеорита.

Сотни метеоритов.

Но для Димки особенно. Родители как-нибудь переживут — Ева все равно останется их внучкой, хоть и выяснится, что в ней кровь Потемкина. А Дима…

Дима любит мою дочь как родную, и это одна из основных причин, почему я просто не могу признаться, кто ее настоящий отец. Он, как и все остальные, думает, что Еву я зачала из пробирки. Это официальная версия, и я ее придерживаюсь. Так намного проще.

И для меня, и для него. Проще любить и считать своим ребенка, отец которого безымянный "биологический материал", а не реальная личность.

Тем более это ведь и был мой первоначальный план — родить ребенка для себя. И лишь неожиданно обнаруженное в каталоге доноров фото бывшего любимого круто изменило мои планы. Но я не стала никого — кроме Лизки — в это посвящать, даже родителям не сказала. Мне и лгать им не пришлось. Они знали о моих намерениях и лишних вопросов не задавали.