Еще задолго до указанного времени возле клуба собралось более полусотни человек. Ребята группами бродили туда-сюда, курили, смеялись, перебрасывались шутками с девушками.

Человек пятнадцать столпилось вокруг скамьи, вынесенной из клуба. На ней сидел Федька Ховрах. Он копировал своего товарища, длинного и неуклюжего тракториста Николая Молчана. Копировал мастерски, меняя голос и выразительно жестикулируя.

— Вот иду, говорит он мне, а ночь — хоть глаз выколи — ничего не видно. Смотрю — навстречу семеро, оба в куртках, все трое в очках…

— Брехня! — возразил Николай.

— Будешь оправдываться перед судом! — отрезал Федька под смех присутствующих и вел свое дальше:

— Ну, так… Я иду, и они шагают. Я смотрю на них, и они уставились на меня. Ага, думаю, попался, но держусь молодцом. Вы же знаете Миколу? — обратился Федька к слушателям. — Он у нас всегда бодрый, как молодой огурчик: весь зеленый и в прыщах.

— Ха-ха-ха!

— Да… Так вот, смотрю, — трое заходят слева, четверо справа, а остальные спереди и сзади. Ну, думаю, не избежать драки, и наливаюсь злостью. А Николай, вы же знаете, не какой-то там Леха с кирзовыми золами, он, когда разозлится… Плюнь в лицо — зашкварчит. И в драку лучше с ним не лезь. Как замахнется — сам еле на ногах устоит, а все бледнеют. Одного стукнет, а пятеро падают в обморок с досады…

Все чуть не ложились от смеха.

— Ну и брехло!.. — качает головой Николай.

— Вот я и говорю, что ты не дашь соврать, — ответил Федька и опять за свое: — Надвигаются вот, говорит, на меня. Ну, думаю, сейчас уложу одновременно всех семерых, и пусть мне потом дают хоть семь лет расстрела. Пока я так думал, один подскакивает ко мне. Я его — р-раз! — в ухо. Под глазом у меня так и выскочила шишка. А тут второй. Стукнул его — он копыта вверх. Пока я вставал, они мне еще!.. Тут Николай уж совсем разгорячился, разбросал всех, как котят, и опомнился только в скорой помощи…

Пока ребята смеялись, Федька с независимым видом достал портсигар и закурил папиросу.

К группе подошел Сергей.

— А-а-а, бухгалтерия прикатила!

— Привет!

— Привет, Серега!

Кружок раздвинулся, пропуская Сергея внутрь. Парнишка, сидевший рядом с Федькой, быстро поднялся, уступая место бухгалтеру. По всему было видно, что ребята уважали Сергея. А ему становилось неудобно от такого внимания. Если бы хоть он был постарше — другое дело.

— С-сидите, с-сидите! — поспешно проговорил он.

— Садись, садись, Серега! — с серьезным видом пригласил Федька, но в глазах его прыгали чертики. — Расскажи, как ты лечился у сумасшедшего профессора.

— Какого? — опешил Сергей, растерянно замигав.

— А того, что в доме для умалишенных.

— Я у доцента гипнозом лечился, а профессора никакого и не видел.

— Ну не скромничай. Помнишь, ты же сам мне рассказывал?

— Я? Тебе? Ничего я тебе не рассказывал. Ты что-то путаешь…

— Ну, ты даешь! Ничего я не путаю, — притворно обиделся Федька. — Нечего уж, не выкручивайся. Ребята здесь свои, дела давние, излагай все, как было.

— Ничего я не знаю. Какого-то профессора выдумал…

— Не хочешь? Ну, тогда я сам, — оживился Ховрах. — Приходит наш Сережа в приемную психиатрической больницы, спрашивает профессора Дубину. «Посидите немножко. Сейчас узнаю, здесь ли он», — сказала сестра и вышла.

— Какой Дубина, какая сестра? — под общий хохот развел Сергей руками. — Не было такого.

— Смотрит Серега, а в углу комнаты, возле открытого окна, стоит человек. Молчит, не двигается, только глазами мигает. Сразу видно — парализованный. С нервами у него что-то случилось. Редкий случай. Три года лежал без движения, никакие специалисты не могли вылечить. Так вот, чтобы не нарушалось кровообращение, его ежедневно ставили, как полено, на свежий воздух. «Вы тоже к профессору Дубине?» — спрашивает его Сергей, а тот только глазами моргает…

— Врет он, ребята! — уверяет Сергей, до сих пор не понимая Федькиной шутки.

— В это время, — импровизирует дальше Федька, — из коридора выходит грузный мужчина, явно больной на голову. Убежал, значит, из палаты. «Вы к кому?» — спрашивает Сергея. «К профессору Дубине, лечиться от заикания». — «Хорошо, сейчас я вас вылечу, — говорит мужик. — И вы ко мне?» — обращается к больному, стоящему у окна. Тот, конечно, ни слова. «Ах, да ты еще молчишь!» — заревел «профессор», замахнулся и бац его в ухо. У бедняги сначала глаза на лоб полезли, а потом, видимо, включился какой-то нервный центр, и больной начал двигаться. И голос вернулся. Как заревет он! «Помогите, убивают!». А «профессор» хохочет и к Сергею: «Одного вылечил — подходи и ты!» — «Я уже здоров, профессор, н-не заикаюсь», — заблеял испуганный Серега. Тут сбежались врачи, санитары, спеленали сумасшедшего. А паралитик плачет от радости. Вылечился же!

Сергей не умел гневаться и весело смеялся вместе со всеми.

— Нехорошо над человеком насмехаться, наглец, — протиснулся в группу дед Яким. — Учили тебя, дурака такого, да зря: дураку наука, что ребенку огонь. И откуда такие берутся — вода, кажется, у нас хорошая…

— Сам удивляюсь! — отвечал Ховрах. — Это, наверное, от того, что я на свет на полчаса раньше появился. Моя мать работала в ночную смену, а за нее меня соседка родила… А что, дедуля, неужели я такой шалапут и дурак? — освобождая старику место, озорно спросил Федька.

— Умный был бы, если бы не родился дураком. Вот и весь разговор! А дурака и по ушам можно узнать. Вон они какие у тебя большие и красные. Ты в детстве случайно с колыбели или с печи не падал?

— Падал, дедуля, со шкафа.

— А по голове тебя не били? Ну, черпаком, скалкой или, скажем, рубелем[6]?

— Били, дедуля, били! — сокрушенно кивал головой Федька, совсем не сердясь на старика, с которым у него часто возникали словесные дуэли. — Специально утюгом дубасили по вторникам.

— Оно и видно. Значит, переборщили немного. Ум из черепка выбили, а язык остался барабанить, как расстроенная молотилка. Говорить надо умно, чтобы смысл и толк был, а то: ала-ла-ла, ала-ла-ла! Тьфу! Пустобрех. Зачем над Серегой издеваешься?.. Человек и так страдает, а ты завел… Оштрафуй его, Сережа, трудодней на двадцать, чтобы знал!

— Я ж людей веселю, дедуля. А Сережа тут ни при чем. Он даже и не обижается вовсе. Правда, Серёжа? А вы сразу ругаться, словно тот старик, что с невесткой не помирился. Хотите, расскажу?

— Приходи на конюшню, моей Крале расскажешь. Она от бессонницы страдает, вот и послушает тебя, трескотуна. Вы с ней как раз подойдете друг другу по уму. А мне твои байки не нужны. Я такие разговоры слышал, когда ты еще недомерком был и носом бульки пускал. А сейчас скорее свинья перьями обрастет, чем от тебя умного слова дождешься. Ты и старика не постесняешься высмеять. Зачем на меня вчера набрехал?

— А что я сказал? Сказал, что вы штаны латать понесли к Маруське Кургановой. Это правда. Что же тут такого?.. И при чём тут я, когда другие думают бог весть что? А вы уже и расстроились? Давайте все это перекурим, — жестом фокусника Федька раскрыл портсигар.

Дед Яким недовольно взял папиросу, размял узловатыми пальцами, прикурил от услужливо поданной спички.

— Сопляк ты, Федор, вот что я тебе скажу, пустой человек, — уже мягче закончил он. — Ты, если не обидишь кого-нибудь, заболеешь.

— Нет, дедушка, мне с вами ругаться нельзя. Думка одна есть, — задумавшись, проговорил Ховрах.

— Ну! — поднял глаза старик.

Федька, сдерживая улыбку, предложил:

— Идите ко мне на трактор работать! Понимаете, скучно одному в поле. А как подумаю, что и вам, наверное, не очень весело на бочке, так просто жалость пробирает. Вдвоем будет веселее, насплетничаемся всем женщинам на зависть. Я вас быстро научу. Это я тут бездельник, а у трактора, хоть кого спросите, я мастер!

— И медведь — костоправ, только самоучка. Еще хвастается… Не верю, что из тебя хороший работник, только поле, видимо, паскудишь. Да и о чем я с тобой буду говорить, когда ты пи ер квадрат не знаешь!..