Он позаботился также рано ввести мальчиков в действительную жизнь и смягчить действие их учения занятиями, развивающими их энергию. Что касается троих последних, бывших незаконнорожденными детьми великого сбившегося со своего пути римлянина и азиатской царицы, то Август, по-видимому, хотел сохранить их возле себя с целью сделать из них династические орудия своей восточной политики. Он уже, как кажется, старался воспользоваться молодой Клеопатрой для реорганизации присоединенной Цезарем Мавритании. Август думал восстановить там национальную династию, посадив на трон Юбы сына побежденного Цезарем царя, который воспитывался в Риме и получил греко-римское образование; но одновременно с царством Юба должен был получить в жены молодую Клеопатру.[51]

В Галлии Август остановился в Нарбоне, где нашел всю галльскую знать, созванную, без сомнения, заранее.[52] Таким образом, положение он увидал, как к нему собралось все, что осталось от Галлии Цезаря и Верцингеторига. После падения Алезии прошло всего двадцать пять лет, но сам Антоний, который видел, как бешено бросалась Галлия на поля битв и как с неукротимой храбростью она продолжала в течение многих лет ковы и восстания, — сам Антоний не признал бы Галлию, против которой он сражался, в этом состарившемся поколении, собравшемся в Нарбоне вокруг Августа. Галлия Верцингеторига почти примирилась с Римом; успокоенная и обезоруженная, она занялась земледелием и разведением скота, и обогащалась; если она не доходила еще до преклонения и желания подражать всему, что шло из Рима, она все же начинала позволять романизироваться своим молодым людям, тому новому поколению, которое не видало великой национальной войны или которое едва припоминало ее во время своего детства. Ко времени завоевания Галлии Цезарем Рим имел многочисленных друзей среди галльской знати, недовольной внутренним беспорядком, раздраженной непокорностью простого народа и требованиями высшего класса плутократии, обеспокоенной возрастающей военной слабостью страны и угрожающим германским засилием. Эта знать, охваченная одновременно любовью к независимости и страхом перед германцами, то раздражаемая высокомерием римлян, то пугаемая народными угрозами, в течение девяти лет беспрестанно колебалась между Цезарем и Галлией; она не внесла, таким образом, никакой энергии ни за, ни против Цезаря и в критические моменты оставляла все на произвол исступленного меньшинства, так что в конце 52 г. молодые арверны во главе с Верцингеторигом, несмотря на свою неопытность и свой малый авторитет, оказались в силах ниспровергнуть правительство и вовлечь всю Галлию в страшную опасность. Но это великое восстание потерпело неудачу; почти вся непримиримая знать погибла в последовавших войнах или эмигрировала; и когда национальная партия сразу истощилась, большая часть древней знати вернулась к своим прежним позициям тем скорее, что Цезарь умел успокоить ее ловкими уступками. Эдуи, лингоны, ремы сохранили положение союзников, позволявшее им сноситься с Римом на равной ноге как независимым государствам. Многие племена были объявлены свободными, т. е. им позволили жить по своим законам, не принимать римских гарнизонов и принудили платить только часть подати;[53] большинству оставили их территории, их данников, их налоги, все права и все титулы, на которые они претендовали до завоевания; подать, во всяком случае, нисколько не была увеличена,[54] так что Галлия платила (допуская, что она выплачивала ее полностью) очень умеренную сумму, установленную сперва в размере 40 миллионов сестерциев. Так Цезарь старался скрыть аннексию под уступками, сделанными национальной гордости; он не преследовал непостоянную знать, то являвшуюся к нему на помощь, то изменявшую ему; он даже разделил имущество погибших или бежавших вельмож и имущества погибшей в революцию плутократии между знатными фамилиями, расположенными признать римское верховенство,[55] и принял на свою службу во время гражданских войн многочисленных галльских знатных, которым делал дары и даже предоставлял звание римских граждан. Август в Нарбоне был окружен Гаями Юлиями, присоединившими этот латинский praenomen и nomen к варварскому cognomen’y своей кельтской фамилии; это были знатные галлы, которых его отец сделал римскими гражданами и которые образовали среди кельтской знати род небольшого верхнего слоя.[56]

Таким образом, гражданские войны не уничтожили дело Цезаря, а, напротив, ускорили его выполнение и по странному противоречию веское содействовали умиротворению Галлии. Устрашенные воспоминаниями о мятежах и призраком Верцингеторига, принужденные отозвать все легионы из Галлии и сознавая свою слабость, триумвиры предоставили Галлию самой себе и реальной, если не номинальной, независимости. Многие монеты указывают нам, что в эту эпоху римские проконсулы, военная сила которых была очень слаба, управляли Галлией при посредстве знатных фамилий, позволяя свободно функционировать древним галльским национальным учреждениями[57] препятствуя только мятежам и войнам между различными народами и взимая умеренную подать. Вероятно даже, что в эту эпоху Галлия совсем перестала платить ее. Итак, этот режим не был ни суровым, ни жестоким, и Галлия не замедлила залечить все свои раны, так как с удалением легионов окончились чрезвычайные военные контрибуции, поборы, грабежи и насилия. Дань в 40 миллионов сестерциев, даже если она была выплачиваема, не разоряла такую богатую страну; внутренний мир рассеял банды всадников и клиентов, которыми пользовалась знать во время своих войн: одни сделались ремесленниками, другие — земледельцами;[58]иные поступили в римскую кавалерию и отправились грабить Италию и другие области империи в гражданских войнах, чтобы собрать таким образом немного золота, которое они принесли в свою страну. Завоевание Цезаря, наконец, пустило в обращение много бесполезных сокровищ, лежавших в храмах или домах богачей; и если часть этого капитала была увезена в Италию, то другая, очень значительная, осталась в Галлии и перешла в руки многих. Война сперва, мир потом вернули в Галлию капиталы, рабочую силу и известную безопасность; и, таким образом, в этой стране, которая тогда, как и теперь, была очень богата,[59] хорошо орошаема, покрыта лесами и богата минералами[60] производительная сила значительно возросла в двадцать пять лет.

Защищаемая Альпами и призраком Верцингеторига — и это была настоящая услуга, оказанная своей стране побежденными при Алезии, — Галлия могла мирно и постепенно в течение двадцати пяти лет гражданских войн, столь гибельных для Италии и восточных провинций, снова найти или создать часть своих богатств, потерянных или уничтоженных в ужасном кризисе. Повсюду стали разрабатывать рудники, в особенности золотые; этот металл, столь редкий тогда, искали даже в песках рек;[61] около этой эпохи были открыты серебряные рудники;[62] распахивали новые земли и начинали культивировать лен, до тех пор разводившийся только на Востоке;[63]ремесленники сделались многочисленнее с тех пор, как были распущены маленькие галльские армии. И по мере того как страна привыкала к этому миру и благосостоянию, римское владычество делалось устойчивее, опираясь на аристократию крупных собственников, старшие из которых соглашались подчиняться, забывая о прошлом, которого не знала молодежь, начинавшая удивляться и охотно пользоваться некоторыми продуктами средиземноморской цивилизации, например маслом и вином. В разных местах, без сомнения, уже открывались латинские школы для богатой молодежи;[64] по рекам уже поднимались суда, нагруженные маслом или италийскими и греческими винами, ослабляющей сладости которых некогда так боялись воинственные германцы.[65] В Нарбонской Галлии, дольше находившейся под римским влиянием, богатые фамилии призывали греческих художников для постройки прекрасных памятников;[66]изящные божества Рима и Востока уже появлялись в неизмеримых лесах. Тогда, как и всегда, эта счастливая страна быстро возродилась из руин последней войны; тогда, как и всегда, государство, бывшее ее властелином, старалось принять участие при помощи новых налогов в ее цветущем богатстве, возлагая на эту провинцию, которая одна, может быть, процветала при всеобщем упадке, часть расходов, необходимых на содержание армии, и уничтожая таким образом привилегию иммунитета, которой Галлия пользовалась вследствие слабости Рима в предшествующие годы. Часть армии должна была оставаться для защиты Галлии против германцев, и галлы могли отведать благодеяний мира только потому, что их защищали римские легионы. Поэтому было справедливым, чтобы Галлия расплачивалась за то, чем она была обязана армии,[67] возмещая расходы, необходимые для ее содержания. Однако вероятно, что на конгрессе в Нарбоне Август удовольствовался объявлением и реализацией ряда мер, долженствовавших подготовить податную реформу, но что, однако, о ней упоминания еще не было. Он приказал произвести общую перепись с целью узнать изменения, происшедшие в состояниях отдельных лиц, и распределить справедливым образом новые налоги. Чтобы помочь легатам произвести этот ценз, он, по-видимому, назначил прокураторов, избранных из его наиболее способных вольноотпущенников, во главе которых он поставил Ликина, того молодого германца, которого Цезарь взял в плен, а затем отпустил на свободу. Ликин знал Галлию, кельтский язык и искусство финансового управления.[68] Сделав эти распоряжения, Август отправился в Испанию, где, как он объявил в Италии, разразились крупные восстания. Он прибыл в Тарракону как раз вовремя, чтобы вступить 1 января 26 г. в свое восьмое консульство.[69]