Вечный город. — Знать и простой народ. — Образованные классы и знатные фамилии. — Возрождение доверия. — Ludi saeculares в прошлые столетия. — Ludi saeculares Августа. — Различное значение этих игр. — Порядок церемоний. — Suffimenta и fruges. — Последние приготовления к празднеству. — Молитва к Мойрам. — Церемонии 1 и 2 июня. — Carmen saeculare. — Новые опасности в европейских провинциях. — Ликин и Галлия. — Галльская политика Агриппы. — Агриппа и галльские дороги. — Усыновление Августом двух сыновей Агриппы. — Первые результаты социальных законов. — Вторжение германцев в Галлию. — Агриппа на Востоке и Август в Галлии.

После утверждения социальных законов тучи, так долго омрачавшие небо Италии, наконец, рассеялись, и дух радости охватил Рим. Успехи последних лет: соглашение с парфянами, очищение сената, разделение верховной власти между Августом и Агриппой, наконец, законы, обещавшие возрождение древних нравов, — все это, казалось, принесло в страну счастье. Радость была вполне понятна: по сравнению с мрачными революционными временами настоящее было прекрасно. Если общество обманывалось иллюзиями по поводу соглашения с парфянами, то все же было истиной то, что огромная масса империи при повсюду распространившемся мире снова начала выказывать свою естественную силу притяжения над всеми мелкими союзными, находившимися под протекторатом или независимыми государствами, которые окружали ее, как планеты окружают солнце. Рим сделался огромной метрополией средиземноморского мира; в него стремились из лесов холодной Германии, так же как и от двора парфянского царя; в Рим стекались вместе Восток и Запад, и он представлял собой смесь всех языков, всех рас и всех столь разнообразных народов, которые он объединял под своей властью и с которыми приходил в соприкосновение. Не один Ирод, а все властители мелких союзных или вассальных государств посылали теперь своих сыновей на воспитание в Рим, где Август оказывал им гостеприимство в своем дворце и наблюдал за их образованием, не обращая внимания на издержки. В своей резиденции он выполнял то, о чем никогда не заботилась республика: его дворец сделался родом пышного учебного заведения для будущих вассальных царей Рима, создавая таким образом могущественный орган распространения римского влияния в союзных государствах.[459] Много молодых людей из галльской знати также приезжали в Рим для получения образования и для изучения действия грозной силы, которая, покорив их предков, теперь странным образом влекла их к себе; там появилось также несколько молодых людей, принадлежавших к крупным германским фамилиям, в том числе маркоман Маробод, также побуждаемый тем любопытством к римским делам, которое начинало охватывать германских варваров в их болотах и лесах и стряхивало с них их оцепенение;[460] там встречались даже знатные парфяне, которых гражданские войны изгнали из их страны и которые, вероятно, прибыли к Тиридату,[461] получавшему благодаря Августу хорошую пенсию от республики.[462] Этот космополитический мирок группировался вокруг дома Августа и его наиболее богатых друзей; он был для римлян явным знаком влияния, снова приобретенного Римом. Европа, Азия и Африка вновь склоняли свои колени перед великой республикой; еще свободные народы, жившие за границей империи, охваченные изумлением и почтением, стремились узнать чудесный город и выразить ему свое уважение. Солнце никогда не озаряло более обширной, более могущественной и более прочной империи; торжественные посольства, мелкие победы, ежегодно приходившие из провинций успокоительные известия распространяли чувство удовлетворения по всей Италии.

Каждый класс, кроме того, имел и особенные причины для радости. Знать была бы очень глупа, если бы серьезно жаловалась и на свою участь: ничего не сделав за последние десять лет, она получила обратно свои богатства и почести и снова видела, как ей выказывают уважение и угодливость средние классы и римская чернь просто потому, что во всякой фамилии допускали к участию в пользовании имуществами, восстановленными на счет государства, известное число ученых и плебеев. Эти бедные плебеи, некогда шедшие за демагогами и образовавшие главный контингент коллегий Клодия, являлись теперь клянчить у знатных той помощи, которую они некогда давали вождям партии. Они старались вступить в число клиентов какого-нибудь богатого дома, где им давали то пищу, то деньги, то еще какие-либо подарки. Поэтому каждое утро они являлись с визитом к патрону, сопровождали его на форум и в гости, аплодировали ему, когда он выступал в суде, и являлись перед ним с вытянутым или смеющимся лицом, смотря по положению его дел. Так образовалась та совокупность искусственных обязательств, которая в течение многих столетий будет привязывать к богатым классам Рима бесконечную свиту нищих, причем этими отношениями одинаково тяготились и покровительствующие, и покровительствуемые.[463] Этот новый обычай, конечно, причинял расходы и скуку, но у него были также свои выгоды. Благодаря ему знатные снова начали проходить по улицам Рима с длинной свитой при всеобщем почтении; они не заботились более о результатах выборов или споров в сенате; они обеспечивали в Риме порядок прочнее, чем если бы угрожали прибегать к наказаниям. Оказываемое им уважение было не меньше и в средних классах, где учащиеся молодые люди заботились только о том, чтобы угодить какому-нибудь могущественному покровителю из аристократов. Римляне быстро потеряли свое отвращение к этому роду литературного угодничества, как нам доказывают «Послания» Горация, в которых поэт подробно рассуждает об этом. В семнадцатом послании первой книги он допускает, что можно желать жить счастливо в неизвестности и бедности, но прибавляет, что если хотят быть полезными своим друзьям и иметь некоторый комфорт, то нужно искать дружбы вельмож; он осыпает своими сарказмами последователей Диогена, выказывающих систематическое отвращение к богатству. Он очень ясно говорит, что находит менее низкими тех, кто льстит богатству, чем тех, кто живет в грязной и низкой бедности на социальном дне. Он поддерживает положение, что если не позорно носить грубый плащ, то не более позорно носить и милетский пурпур; он решительно утверждает, что

однако все же рекомендует достоинство и скромность. Не нужно громко и без конца жаловаться, как нищий, который говорит:

В то время как Август подготавливал соглашение с парфянами, Гораций писал другое послание, восемнадцатое первой книги, и адресовал его другу, который, принятый в высокую клиентелу одного.

богача, чувствовал себя там неловко и ощущал некоторый стыд, боясь быть паразитом. Гораций успокаивает эту неспокойную совесть, утверждая, что